Я заметил ее еще в зале ожидания: высокая брюнетка с короткими кудрявыми волосами и высокомерным выражением на бледном лице. Одета она была в красное платье, щедро открывавшее длинные ноги; возраст – 22–23. Она сидела неподалеку от меня, однако при посадке затерялась в толпе, и в самолете я ее тоже не видел.
Рейс наш был из Москвы в Мехико, с промежуточной посадкой в ирландском городе Лимерике. Подавляющее большинство пассажиров летело в Мексику; в Ирландии сошли лишь та девица, да я. Тут я разглядел ее получше. Черты ее лица были неправильны: выдающиеся скулы, большой рот, но глаза чудо как хороши – огромные, иссиня-черные, с поволокой. Она первой прошла паспортный контроль, первой получила багаж и исчезла в «зеленом коридоре». Мой чемодан по неизвестным причинам выплыл на поверхность лишь десять минут спустя; я погрузил его на тележку и направился к выходу.
К моему удивлению, черноглазая девица все еще маячила посреди пустынного аэропорта (время было час ночи). Высокомерие исчезло с ее лица: очевидно, она ожидала, что ее встретят. «Может, помочь?» – подумал я... однако вспомнив, сколько щелчков по носу я получил в награду за непрошеный альтруизм, зашагал к стоянке.
С удовольствием вдыхая влажный, холодный воздух (в Москве последнее время стояла несусветная жара), я оплатил парковку и нашел свою машину; от дома меня отделяли двадцать миль. Выезд к шоссе огибал здание аэропорта – еще издали я завидел тонкую фигуру в не по погоде легком красном платье; рядом темнел огромный чемодан. Девица махнула рукой. Я притормозил и опустил стекло.
– Ю кэн... ту бринг ми... э-э... ин сенте Лимерик?
Голос ее был хрипл, а акцент и грамматика столь ужасны, что сказанное я скорее угадал, чем понял.
– Садитесь.
Услышав русскую речь, она внимательно осмотрела меня. На ее лице появилось давешнее высокомерное выражение.
– Я вам заплатить не смогу, да, – объявила она.
– Что ж, тогда придется везти вас бесплатно.
Я подождал реакции, но не дождался. Девица молча глядела на меня.
– Чемодан лучше на заднее сидение, а то багажник занят.
Не говоря ни слова, она села на переднее пассажирское сиденье, предоставив мне запихивать ее чемодан в машину.
Мы выехали на шоссе, я прибавил газу. Моя пассажирка смотрела прямо перед собой; руки ее ниже обреза рукавов и ноги ниже обреза платья были покрыты мурашками. Я включил отопление.
– Куда вас подвезти?
– К какой-нибудь гостинице... желательно, хорошей, да.
– Я вас отвезу в отель «Марриотт», – предложил я. – Там найдутся номера и по сотне фунтов в день.
Мокрый асфальт блестел в лучах фар. Набегающий воздух гнал капли дождя вверх по ветровому стеклу. Слева возникли угрюмые бастионы замка Бунратти; стены, сложенные из грубо обтесанных глыб, были освещены прожекторами. На башнях полоскались темные от дождя вымпелы.
– Обратите внимание: средневековый замок. Полностью восстановлен, рядом отстроена аутентичная деревня. Настоятельно рекомендую... – я бросил взгляд на свою спутницу и умолк: та не проявляла к моим потугам решительно никакого интереса.
Через десять минут показался мост через Шэннон; мы подъехали к «Марриотту». Я остановился, вытащил девицын чемодан и поставил на тротуар (у чемодана имелись колеса, так что до дверей гостиницы она могла докатить его сама).
– Желаю удачи.
В воздухе повисла неловкая пауза: девица взялась за ручку чемодана, но не уходила. Высокомерие опять исчезло с ее лица.
– Извините... – она запнулась. – Как вы думаете, они потребуют деньги вперед?
Я с удивлением посмотрел на нее.
– Скорее всего, они прокатают вашу кредитку... у вас ведь есть кредитка?
– Нет.
– А деньги?
– Есть немного.
– Могу ли я спросить, сколько?
– Десять фунтов.
Воцарилась тишина: я стоял, ошарашенный – девица молча краснела. Мелкий дождь оседал у меня в волосах, поднимая их, и без того вьющиеся, дыбом.
– Вам есть кому позвонить?
– Он не берет трубку-у... – уголки ее рта поехали вниз, из глаз потекли слезы.
Я смущенно отвел взгляд. Фонтан в виде расколотого бронзового сердца в человеческий рост журчал у входа в гостиницу.
– Единственное, что я могу вам предложить – это переночевать у нас, – я помолчал, преодолевая неловкость. – Не обижайтесь, пожалуйста, но оставить в гостинице отпечаток моей кредитки было бы неблагоразумно, – я еще помолчал и зачем-то добавил: – К сожалению.
– Спасибо.
Всхлипывая, она забралась в машину. Я затолкал чемодан на заднее сиденье и сел за руль. Мы тронулись.
– Меня зовут Сергей. А вас?
– Вика.
Она улыбнулась. На ее щеках темнели дорожки от потекшей туши.
– Вы очень хороший человек, Сережа, да.
– Спасибо, – невольно усмехнулся я. – Кстати, у вас необычная манера разговаривать: почему вы добавляете в конце предложений «да»?
– Я разве добавляю? – удивилась Вика.
Мы пронизали лабиринт узких, темноватых улиц и покатили по набережной. Мимо замелькали невысокие, под старину фонари.
– Мы живем в Аннакотти, в маленькой деревне недалеко от Лимерика, – объяснил я. – Кстати, моя жена и сын остались в Москве еще на неделю, – я покосился на Вику... та смотрела в окно. – Я вам постелю в комнате сына.
Слева возник и тут же исчез зубчатый силуэт собора Святой Марии. Справа сияла неоновыми огнями ночная аптека. Вика достала из сумочки крошечный платок, и, глядясь в зеркало над ветровым стеклом, стерла с лица размазавшуюся тушь.
– Вы к нам какими судьбами?
– У меня здесь бойфренд, да, – объявила девица с трагической интонацией.
– И где он сейчас?
– Должен был встретить меня в аэропорту.
Мы выехали на Дублинское шоссе. Я прибавил скорости.
– А где вы познакомились?
– В Москве, два месяца назад. Он в турпоездку приехал, да. А потом прислал приглашение: жить мол без тебя не могу, приезжай!... И как я в эту ловушку попала? – она обиженно поджала губы.
– В ловушки время от времени попадают все, – попытался успокоить ее я.
Центр Лимерика закончился. Вдоль тротуара потянулись унылые одноэтажные строения – бензозаправки, автомагазины...
– Помните Слонопотам в «Винни Пухе»? – спросила девица вдруг. – Он был большой зверь, смотрел в небо и заклинал дождь, оттого в ловушку и провалился, да, – (я удивленно поглядел на Вику). – А там один без меда горшок, лишняя приманка. Кабы заметил он ее, может, и не полез бы в яму, угадал бы подвох.
Наступила тишина... я не знал, что сказать. И, как всегда в таких случаях, сморозил глупость:
– До Слонопотама вы не дотягиваете, Вика. Ехать без денег, в чужую страну, к почти незнакомому человеку – это поступок не могучего Слонопотама, а взбалмошной, глупенькой девочки.
В воздухе повисла пауза. Некоторое время она вызревала, как нарыв, и вдруг...
– ОСТАНОВИТЕ МАШИНУ!!!
Вздрогнув, я нажал на тормоз... завизжали шины, автомобиль развернуло поперек дороги. И прежде чем я понял, что произошло, Вика вылетела из кабины и, шлепая по лужам, унеслась в темноту.
Некоторое время я оторопело глядел, как дворники гоняют дождевые капли по ветровому стеклу... потом медленно поехал вперед. Вскоре в лучах фар мелькнуло красное платье – я обогнал Вику и остановился. Вид у девицы был жалкий: платье и волосы намокли, брызги грязи покрывали ноги до колен.
Я выскочил из машины и шагнул навстречу.
– Извините, ради бога, я не хотел вас обидеть.
Она прошествовала мимо, задев меня плечом. Я бросился следом.
– Вика, перестаньте... Вы простудитесь!
– Что я ненавижу больше всего – так это мужской шовинизм, – прошипела она, не оборачиваясь.
– Причем здесь мужской шовинизм?!
Она резко повернулась (я чуть не налетел на нее).
– ‘Поступок взбалмошной, глупенькой девочки’, – передразнила она. – По-вашему, мужчины не бывают глупыми?!
– Бывают, Вика, бывают! – истово заверил ее я. – Вы говорите как раз с таким, – напустив на себя вид искреннего раскаяния, я потянул ее за руку. – Приношу глубочайшие извинения!... Простите меня, пожалуйста!
Вздернув подбородок, Вика презрительно стряхнула мои пальцы и зашагала к машине. Сквозь ее намокшее платье просвечивали трусики.
Остаток пути прошел гробовом молчании. Эпизод с выскакиванием из машины казался мне абсурдным... из-за чего, собственно? – Из-за неудачной шутки! Если уж на то пошло, к феминизму я отношусь положительно. И насчет Слонопотама Вика напутала: ни в какое небо он не смотрел, ибо существовал лишь в воображении Винни-Пуха и Пятачка...
Мы подъехали к дому, вышли из машины. Я отпер дверь, занес оба чемодана. Внутри было чуть ли не холоднее, чем снаружи; я включил отопление и поставил чайник.
– Виски хотите?
Вика не удостоила меня ответом.
– Чай, кофе?
– Чай.
– Проходите на кухню. В гостиной и столовой мебели пока нет: мы купили этот дом совсем недавно.
Пока я заваривал чай, Вика тряслась от холода. Тихо гудела отопительная система.
– Вам сколько заварки?
– Я налью сама, да.
– Печенье будете?
– Нет.
«Хватит суетиться! – одернул себя я. – Будто я и вправду виноват...»
Вика не спеша допила чай (я закончил раньше нее и сидел за столом из вежливости) и высокомерно осведомилась:
– Где я буду спать?
– В спальне моего сына.
Мы пошли на второй этаж. Я тащил Викин чемодан.
– Нужно только постелить чистое... – я осекся, ибо вместо Андрюшкиной кровати зияло пустое место.
Вернее, не совсем пустое. На полу белел бумажный квадратик:
|
Серега! К нам нагрянули тесть с тещей, и мы забрали кровать Андрея. Вернем к его возвращению или по первому требованию. Дима |
Я молча показал Вике записку:
– Это мой приятель... у него есть ключ.
– И что теперь? – судя по выражению лица, девица предвидела неприятности с самого начала.
Я на мгновение задумался.
– Я постелю вам на нашей кровати, – я потыкал пальцем в направлении супружеской спальни, – а сам лягу здесь, на полу.
Я потащил ее чемодан на новое место, девица последовала за мной.
– Ого!... Да это аэродром какой-то.
– Эта кровать сделана на заказ, – игнорируя Викин сарказм, объяснил я. – У моей жены слабость к хорошим кроватям.
Девица осмотрела резную спинку нашего супружеского ложа. Потрогала полированный столб, поддерживавший полог.
– Сейчас достану чистое белье, – засуетился я.
Пока я перестилал постель, Вика вытащила из чемодана зубную щетку, взяла выданное ей полотенце и отправилась в ванную. А когда вернулась, я уже стоял в дверях, нагруженный шмотками для обустройства лежбища в Андрюшкиной комнате.
– Ну, я пошел. Спокойной ночи.
– Вы можете спать здесь, да.
Удивленный, я остановился.
– А вы?
– Здесь хватит места на десятерых.
Ясное дело, мне совсем не улыбалось спать на полу. Однако провести ночь на одной кровати с сумасшедшей феминисткой представлялось делом... э... небезопасным.
– Я вас точно не стесню?
– Точно, – отвечала Вика высокомерно.
– Хорошо... то есть спасибо! – поправился я. – Я пойду в душ, а вы ложитесь.
Когда я вернулся, Вика уже погасила свет. Ощупывая окружающее пространство и спотыкаясь, я обошел кровать, снял купальный халат и скользнул под одеяло. С другого конца постели доносилось тихое сопение – уютное, как мурлыканье котенка...
Вдруг моей руки что-то коснулось. Я затаил дыхание.
Викины пальцы невесомо тронули мое плечо. Чуть помедлили. Потом коснулись шеи... у меня по коже побежали мурашки. Я вытянул руку и наткнулся на что-то мягкое и теплое – девица была уже рядом, а мягкое и теплое оказалось ее грудью.
Когда я проснулся, светать еще не начинало; казалось, я проспал не больше часа. В спальне царила безжизненная тишина... Где Вика?... На мгновение меня захлестнула тревога, но тут же схлынула: ничего ценного в доме не было. То есть ничего, кроме кровати... а кровать – вот она, подо мной. Успокоившись, я устыдился собственной подозрительности.
И все же: где Вика?
Поеживаясь, я надел сырой купальный халат и вышел в коридор. С первого этажа сочилось неясное бормотание, смешанное с дрожащим светом явно не электрического происхождения. Спустившись на цыпочках по лестнице, я осторожно заглянул в кухню: абсолютно голая Вика сидела на стуле спиной к двери. На столе горела свеча и лежали листки бумаги, испещренные извилистыми строчками. В руке девица держала карандаш и, дирижируя, декламировала:
|
Комсорг Рабинович на полную смотрит луну, Луна освещает поля, города и сады, Сады источают злокозненную тишину, Щемящую сердце комсорга в преддверьи беды. Но вдруг раздаются глухие удары часов На башне старинной, царящей высоко в горах. И души умерших солдат из прошедших веков, Как птицы ночные, стенают на буйных ветрах. Комсорг Рабинович дрожит, он не может идти, Он чует в себе первобытную, древнюю жуть. И зубы его заострились, как волчьи клыки, И шерстью покрылись конечности, попа и грудь... |
– Идти-клыки – рифма сомнительная.
Не знаю, зачем я это сказал – я ничего не понимаю в поэзии. Более того, Викин стих был настолько бредовым по содержанию, что недостатки его формы роли не играли.
Секунды три девица сидела неподвижно, потом обернулась и... метнула в меня карандаш. Я пригнулся, карандаш просвистал у меня над головой и вонзился в стену – с такой силой, что отбил кусочек штукатурки. Все это я разглядел, машинально оглянувшись, а когда вернул голову в первоначальное положение, то увидел захлопывающуюся дверь. Ба-бах-х!!!... Грохот прокатился до чердака, посылая волны вибрации в самые отдаленные закоулки.
Наступила тишина. Нащупав выключатель, я зажег свет. С потолка медленно осыпалась известка.
Немного выждав, я толкнул кухонную дверь – та не поддалась. Я нажал сильнее, но с тем же результатом... очевидно, Вика держала ее с той стороны.
Я человек мягкий, но тут терпению моему пришел конец: ведь я находился у себя дома и всего-то хотел попасть в свою кухню!... Я толкнул дверь изо всех сил. Послышался вскрик и что-то типа шлепка (очевидно, от соприкосновения голого Викиного зада с кафельным полом), и дверь распахнулась.
Когда я шагнул в кухню, Вика была уже на ногах – и сразу же бросилась на меня, как дикая кошка... мне даже послышалось шипение. Я перехватил ее правую руку и попытался завести ей за спину, но тут последовал хук левой – пришлось схватить и другую руку тоже. Некоторое время мы кружили по кухне, будто танцуя вальс (девица оказалась на удивление сильной – я ее еле сдерживал), потом запутались в стуле и остановились. Викины глаза метали молнии, небольшие груди с острыми сосками мелко дрожали.
– А если я пну тебя по половому органу? – она попыталась подобраться поближе. – Вдарю по доморощенному мужскому хую, да. По половому просто члену твоему, я извиняюсь...
Скажу честно: я струхнул. Не то чтобы убоялся получить по мужскому хую (между нами как-никак находился стул), меня скорее устрашили исходившие от Вики флюиды безотчетной ярости... оттолкнув обезумевшую девицу, я спрятался за стол. Та не погналась за мной, а, опершись на столешницу, подалась вперед. Ее лицо было в полуметре от моего – казалось, она сейчас прыгнет и укусит меня за нос.
– Вика, – как можно тверже сказал я, – что с тобой? Неужели я не имею права войти в кухню? Ведь я у себя дома!
Черные глаза девицы полыхали, как угли.
– ‘У себя дома’, – передразнила она. – Все вы такие, да!... самцы-собственники!
– Что ты городишь?! – возмутился я. – Я уступил тебе свою постель!... Вернее, разделил с тобой постель... – я замялся, уточняя формулировку: – То есть уступил половину постели, которую обычно занимает моя жена... – любовь к точности уводила меня куда-то не туда.
– Ага! – злобно обрадовалась Вика. – И за это пользовался мною, как женой. Заставил меня...
– Ничего я тебя не заставлял!
Я не удержался и зевнул. Пламя стоявшей на столе свечи колыхнулось.
– Вика! – проникновенно произнес я. – Давай спать, а? Я валюсь с ног. Да и ты, наверное, тоже.
Девица помедлила, но все же направилась к двери; задув свечу, я поплелся следом. Понуро, как запряженные цугом лошади, мы поднялись по лестнице (Викин зад покачивался точно перед моим носом; над молочно-белыми ягодицами располагались соблазнительные ямочки). Мы прошли в спальню и легли.
Отодвинувшись от сумасшедшей девицы как можно дальше, я завернулся с головой в одеяло и провалился в сон.
Проснулся я от громкого стука дождя, за окном брезжило серое ирландское утро. Вика сопела на другом конце постели... я осторожно встал, собрал одежду и на цыпочках выбрался из спальни. В доме было тепло; я порадовался, что оставил на ночь отопление. Кстати, возобновил ли молочник доставку молока?... Я выглянул на крыльцо – молодец, не забыл! Беспросветные тучи висели над домами с красными черепичными крышами, ветер хлестал по лужам косым дождем. На крыльце дома напротив сидела Баффи, соседская кошка – я позвал ее, но глупый зверь лишь таращил круглые глаза. На улице – ни одного человека... благословенна наша деревня!... Как хорошо дома!
Я насыпал в пиалу свои любимые мюсли (с орехами и сушеной папайей), залил молоком и съел. На столе стоял подсвечник со свечой – я отнес его на место в гостиную, а листочки с балладой о комсорге Рабиновиче сложил на подоконнике.
– Доброе утро!
В дверях стояла Вика, одетая в уютный байковый халатик и теплые тапочки. На умытом лице – приветливая улыбка... прямо ангел! Ничего общего с бросавшейся на меня ночью фурией.
– Доброе утро, – ответил я. – Мюсли будешь?
Она кивнула и уселась за стол; из-под края халата показались ее коленки. Все-таки ноги у нее исключительно хороши... я с удовольствием вспомнил первую половину вчерашней ночи. Потом (с содроганием) вторую.
Я выдал Вике молоко, мюсли, пиалу, ложку.
– Когда поешь, приготовь чай, – я указал пальцем на раскрытый шкаф, где виднелась коробка с заваркой. – А я пойду умываться, хорошо?
Девица кивнула.
– Если хочешь позвонить своему бойфренду – телефон в прихожей.
Когда я вернулся, Вика уже допивала чай. На столе стояли чашки, чайник с кипятком, чайник с заваркой и коробка шоколадных конфет. Конфеты были не мои; очевидно, они являлись Викиным вкладом в чаепитие.
– Дозвонилась?
– Да.
– И почему он тебя не встретил?
– Он в больнице.
Я вздрогнул.
– Когда его выписывают? – то, что Вика могла застрять у нас до приезда жены, тревожило меня куда больше, чем здоровье неведомого бойфренда. – А чем он бо...
– У него аппендицит, – перебила Вика. – Когда я звонила вчера из аэропорта, ему как раз делали операцию.
– А-а... – с облегчением протянул я. – Тогда его скоро выпи...
– Это все неважно, – опять недослушала Вика. – Мы договорились, что я заеду в больницу и он даст мне ключи от своего дома. Ты меня подвезешь?
– Конечно, – допив чай, я встал. – Мне как раз надо в супермаркет. Одеваемся?
Когда мы вошли в спальню, я направился к платяному шкафу. Как вдруг...
– Выйди, пожалуйста! – приказала Вика ледяным тоном.
– Ты что, стесняешься? – удивился я.
– ВЫЙДИ НЕМЕДЛЕННО!
– Хорошо! – буркнул я.
Чтобы пройти к двери, мне пришлось огибать кровать, а поскольку последняя очень велика, проход между ней и стеной весьма узок. Плюс там стояла Вика – ровно посередине. Я стал обходить ее... повернулся боком, чтобы, не дай бог, не коснуться сумасшедшей девицы. Но та внезапно придвинулась и обняла меня за шею.
– Сереженька, извини, – теплое дыхание нежно пощекотало мне ухо. – Я знаю, что вела себя, как мегера.
– Ничего страшного, – я примирительно погладил ее по кудрявым волосам.
– Нет, не так!
Вика притянула меня за шею и поцеловала в губы... я обнял ее, почувствовав ладонями ямочки над ягодицами. Сердце мое застучало, я развязал поясок Викиного халата и сунул руку в образовавшуюся щель. Девица на секунду замерла, но тут же громко задышала; не разрывая объятий, мы влезли на кровать. Она окончательно сбросила халат, избавился от халата и я. (До чего ж она меня привлекала!... И совершенно не ясно чем: я, вообще-то, предпочитаю женщин в теле. Впрочем, несмотря на худобу, костлявой Вики не была.) Наконец я лег на нее, а ее рука скользнула вниз (очевидно, чтобы помочь мне войти), как вдруг...
– А-х-х-ф-ф!!!...
Яички мои пронизала нестерпимая боль – я задохнулся... потом задергался... тут же замер опять.
Вика крепко сжимала мою мошонку, впившись в нее ногтями.
– Ты что?!... Зачем?... – дыхание у меня перехватило.
Безмятежно улыбаясь, девица глядела мне в глаза.
– Чтобы продемонстрировать, чего вы, самцы, стоите, – ее обычно хриплый голос прозвучал на этот раз чисто и ясно. – И чтоб ты уважал женщину, с которой спишь!
– Когда... я... тебя... не... уважал? – просипел я с неимоверными паузами (каждое слово резонировало в сдавленных яичках невыносимой болью).
– Да только что, – холодно объяснила Вика, – когда по-хозяйски, как барин ввалился в комнату, где я переодевалась! И когда подслушивал, как я сочиняю стихи! А до этого обозвал меня взбалмошной дурой, да!
– Из... ви... ни... – слоги выходили из меня с шипением, как воздух из проколотой шины, – по... жа... луй... ста.
Когда ее пальцы разжались, я несколько секунд боялся пошевелиться... потом слетел с кровати и, изогнувшись дугой, осмотрел свое мужское достоинство: на коже остались следы ногтей, однако кровь не текла и серьезных повреждений, кажется, не было.
Я осторожно распрямился... из-за ноющей боли стоять я мог, лишь слегка наклонившись вперед. Чтобы успокоиться, я досчитал про себя до трех.
– Вон отсюда! – я дернул Вику за ногу.
Презрительно улыбаясь, девица встала и подобрала с пола свой халат.
– Чтоб духа твоего здесь не было! – я вырвал халат у нее из рук и швырнул в ее чемодан.
Через две минуты я был одет – Вика же за это время нацепила лишь трусы и гольфы. Чтобы не сорваться, я спустился в кухню и сварил кофе...
Девица сошла вниз лишь через полчаса (наряженная в стильные вельветовые брюки и шикарную кофточку) и с высокомерным видом встала у дверей. Я быстро затолкал в багажник ее чемодан, мы сели в машину. «В каком госпитале лежит твой бойфренд?» На Викином лице проступило недоумение... я молча протянул ей мобильный. После долгих переговоров на ломаном английском выяснилось, что госпиталь находится на другом конце города – то есть на поездку туда и обратно уйдет полтора часа (Лимерик город старинный и к автомобильному движению не приспособлен). Впрочем – чтобы избавиться от этой сумасшедшей – не жалко.
Через сорок минут мы въехали в ворота госпиталя, нашли нужный корпус. Я в последний раз выволок Викин чемодан и поставил на тротуар.
– Прощай! – я шагнул к машине.
– Ты на меня обиделся?
Размеренно дыша, я досчитал про себя до четырех. Потом обернулся.
– Да.
Мимо нас сновали посетители и медперсонал. С неба падала мелкая морось.
– Ты похож на истеричного мальчика, – Вика презрительно сощурилась, – ушибленного чужой, солдатской правдой.
Она с легкостью подхватила чемодан и исчезла в дверях госпиталя.
В тот день – пятницу – я успел переделать кучу дел: купил продукты, дважды запускал стиральную машину, съездил в департамент налогов и зашел в университет, чтобы разобрать накопившуюся почту. После расставания с Викой настроение у меня исправилось: из редакции «Math. Review» прислали хвалебные рецензии на мою статью, плюс пришло письмо от соавтора-датчанина, существенно продвинувшего нашу с ним задачу...
Моя жизнь вернулась в привычную колею: каждый день я ездил на работу. Никто не отвлекал меня (студенты были на каникулах, большая часть сотрудников – в отпуске), и я с удовольствием разбирался в выкладках датчанина. Иногда заходил мой приятель и коллега Димка; но и с ним мы в основном разговаривали о науке – спорили, покрывая доску формулами и обзывая друг друга идиотами, а потом пили чай и опять спорили.
В такого рода развлечениях прошло четыре дня. О Вике я вспоминал довольно часто; что ставило меня в тупик больше всего – это как ей удалось поладить со своим бойфрендом. Сколько дней они были знакомы в Москве?... Как исхитрились не поссориться?... Подругу, менее подходившую ирландцу, чем это дикое, сумасбродное создание, я вообразить не мог. Да и не только ирландцу – любому иностранцу: Вика казалась мне явлением чисто русским, сродни персонажам Достоевского. Так сказать, комический вариант Настасьи Филипповны. А я, соответственно, – комический вариант князя Мышкина – одним словом, идиот. Только идиот мог позволить так собой вертеть!
Во вторник вечером я вернулся домой около семи, приготовил ужин, раскупорил бутылку вина и поужинал, слушая новости CNN. Когда я пил чай, в форточку запрыгнула Баффи (бедная киска часто пряталась у нас от своего малолетнего хозяина). Поев, я унес Баффи в спальню и посадил на кровать, а сам прилег рядом, чтобы под ее мурлыканье проверить выведенную днем формулу. Кошка повозилась и уснула, привалившись ко мне теплым меховым боком.
К десяти я утомился. Посмотреть разве, что по телеку?...
Тут раздался звонок в дверь. Вытаращив и без того круглые глаза, Баффи вскочила, распушила хвост и стремительно побежала вниз. Кто мог заявиться в такую позднь?... Обуреваемый предчувствиями, я отпер дверь. Баффи шмыгнула наружу и растворилась в темноте.
На пороге стояла Вика. На заднем плане виднелось такси.
Вид у девицы был дикий: на щеках разводы туши, вокруг рта размазана губная помада. Одежда в беспорядке: воротник кофточки разорван, одна из пуговиц на юбке вырвана с мясом. Уголки Викиного рта были опущены, как у обиженного ребенка; в огромных черных глазах, как в переполненных по весне омутах, стояли слезы.
– Сереженька, миленький... – она всхлипнула, – мне не к кому, кроме тебя, пойти! Прости меня, пожалуйста-а-а... – самообладание отказало ей: по щекам заструились слезы, большой рот стал бесформенным.
– Вика, ты что? – испугался я. – Давай, я тебя чаем напою... или лучше ирландским кофе.
Она прижалась ко мне и уткнулась лицом в грудь. Отрицательные эмоции, оставшиеся у меня от нашей предыдущей встречи, а равно способности к рациональному мышлению, мгновенно растворились в ее слезах.
Пока я доставал из багажника Викин чемодан, девушка расплатилась с таксистом (очевидно, у нее появились деньги). Я отвел ее в спальню и оставил переодеваться, а сам пошел готовить ирландский кофе: кофе, молоко, виски, сахар, взбитые сливки.
Вика спустилась через полчаса, одетая в халат и тапочки. Косметика с ее лица исчезла, что придало ей уютный, домашний вид; белые носочки на крошечных ступнях сделали похожей на школьницу.
Поначалу она была неразговорчива и отвечала односложно. Я, впрочем, не настаивал: захочет – расскажет о произошедшем сама. Но она не захотела... допив ирландский кофе, мы прихватили виски и вино, оставшееся от моего ужина, и перебрались в гостиную. Мебели там не было, зато имелся мягкий ковер и две свечи в псевдо-старинных подсвечниках – Вика зажгла их и погасила свет. Пока я задергивал шторы, она принесла из кухни еще с десяток свечей и расставила в блюдцах по всей комнате. Гостиная озарилась дрожащими огоньками, по углам затрепетали тени.
– Расскажи о себе, – попросила девушка, садясь на ковер спиной к стене.
– А что тут рассказывать? – отвечал я, опускаясь рядом. – Мне тридцать три года. Работаю в местном университете, на факультете математики. Жена – программистка. Из России уехали восемь лет назад: четыре года в Австралии, два в Англии, два в Ирландии. Сыну девять лет. Вот, собственно, и все.
– А почему с места на место переезжали?
– Долгая история... и не очень интересная притом.
Некоторое время мы молчали.
– Лучше ты про себя расскажи, – предложил я.
И Вика начала рассказывать.
Она была единственным ребенком офицера-ракетчика и учительницы литературы. Сколько она себя помнила, их семья скиталась по разным дальневосточным гарнизонам, не задерживаясь нигде дольше двух лет (отца отчего-то постоянно переводили с места на место). Из-за частых переездов подруг у нее не заводилось, да и с матерью она была не особенно близка, так что большую часть времени Вика проводила с отцом. Тот любил рыбалку и всегда брал дочку с собой (ходили они вдвоем, отцовских друзей Вика не помнила). А когда ей исполнилось десять, отец утонул. Случилось это на каком-то озере, весной: лед подтаял, и отец провалился в воду. Он несколько раз пытался выбраться, однако лед ломался под ним; Вика подползла к краю полыньи и подала отцу руку, но тот нарочно отплыл на другой конец, боясь, что дочка тоже провалится. Он продержался на плаву с четверть часа... (эта часть рассказа произвела на меня жутковатое впечатление из-за отстраненного, бесчувственного Викиного тона).
После смерти отца они с матерью переехали в Москву – точнее, вернулись в Москву, ибо мать была москвичкой. Дедушка с материнской стороны оказался высокопоставленным дипломатом и устроил внучку в привилегированную французскую школу с фруктовым садом, географической площадкой и бассейном. В школе Вике не нравилось: она в равной степени ненавидела чванливых одноклассников и подхалимов-учителей. Все свободное время она проводила в школьной библиотеке, читая стихи.
А через четыре года мать вышла замуж.
Отчим работал замминистра в каком-то третьеразрядном министерстве – то ли сельского строительства, то ли легчайшего машиностроения. Это был высокий, статный человек лет сорока со смуглым, смазливым лицом... Вика не полюбила его с первого взгляда. Однако ничего плохого, кроме глухоты к стихам и общей тупости, она за ним поначалу не заметила. Проблемы начались, когда ей исполнилось шестнадцать: она стала ловить на себе масляные взгляды, несколько раз отчим как бы случайно без стука заходил к ней в комнату. А однажды, когда мать была в отъезде, попытался забраться в Викину постель – но получил такой отпор, что царапины с его мерзкой рожи не сходили неделю. Вика обо всем рассказала матери, но та не поверила и дала дочери пощечину: мол, не смей клеветать на любимого человека!... (Девушка рассказывала об этом эпизоде с таким видом, будто ей хотелось сплюнуть.) В результате она переехала к деду.
На этом ее злоключения закончились: дед в ней души не чаял и баловал как только мог (внучка напоминала ему покойную жену). Окруженная репетиторами, гувернантками и экономками, Вика доучилась в школе и поступила в Литературный институт. В студенческие годы, кстати, она выиграла некий поэтический конкурс (она со значением поглядела на меня)... и это был очень престижный конкурс, да! А после окончания института ее взяли работать в редакцию очень хорошего журнала... хорошего и престижного журнала! И напечатали подборку ее стихов в другом хорошем журнале!
Вика закончила рассказ за полночь. Некоторые из свечей догорели, пустые бутылки из-под вина и виски стояли в углу.
– Пойдем спать? – покачиваясь, я поднялся на ноги.
– Спасибо, что выслушал, – Вика улыбнулась.
– Всегда пожалуйста, – я сделал широкий жест, выражавший галантное добродушие, но, потеряв равновесие, оперся на стену. – Пардон, я, кажется того... перебрал, да.
Пока я гасил свечи, Вика собрала посуду; мы разошлись по ванным комнатам. Дабы протрезветь, я принял контрастный душ.
Когда я вошел в спальню, свет уже не горел. Я полез на кровать... от Вики приятно пахло духами.
Она обняла меня за шею: «Извини!» – теплый шепот коснулся моего уха. «За что?» – «За то, что сделала тебе больно». Колени мои рефлекторно сжались, как у девственницы от прикосновения мужчины... лучше б она не вспоминала. «Ничего страшного», – с наигранным легкомыслием отвечал я. Некоторое время мы возились, целуя и гладя друг друга по частям тела... Наконец настала пора решительных действий – однако (из-за темноты) я никак не мог определить местоположение Викиных рук. А вдруг она опять?... – мои колени снова сжались. «Что?» – тревожно прошептала Вика. Я молчал. «Что с тобой?» – девушка обняла меня... кажется, обеими руками... увы, я понял это слишком поздно.
Сгорая от стыда, я откатился в сторону.
– В чем дело?! – Вика привстала на локте.
– А то ты не понимаешь? – зло отвечал я. – Сначала чуть не оторвала мне, пардон, яйца, а теперь лезешь с извинениями... да еще в самый неподходящий момент! – я помолчал и смущенно пояснил: – Я все время невольно думаю, где находятся твои руки.
Наступила тишина.
Вика о чем-то размышляла – я слышал, как работает ее мозг.
Вдруг неясная тень метнулась к краю кровати. Шлеп-шлеп-шлеп – цепочка легких шагов прошелестела в сторону двери. Щелк – зажегся свет. Мои глаза инстинктивно зажмурились.
– Я придумала! – объявила Вика с интонацией архимедовой «эврики».
– Что ты придумала? – я почувствовал, что с меня потянули одеяло, и нехотя сел. Пол неприятно холодил пятки. Выпитое виски негромко шумело в голове.
– Потом объясню. А пока доверься мне!
– Довериться тебе? – я не удержал саркастической усмешки...
Жена говорит, что я не умею настаивать на своем – особенно, с женщинами. Наверное, она права... так или иначе, но через десять минут мы с Викой уже выходили из дома. Цели нашей экспедиции я не знал, и почему я непременно должен участвовать – тоже (девица лишь пробормотала что-то невнятное насчет «поможешь мне кое-что открыть»). Я был одет в темно-синие джинсы и черный свитер, лично выбранные ей из моего гардероба, а сама она облачилась в черный комбинезон и бордовую кофточку. Мы залезли в машину... а что, если сказать: мол, не желаю садиться за руль в нетрезвом виде? Я посмотрел на Вику... нет, не получится: она просто заставит меня вызвать такси. Я обреченно завел мотор.
– Куда?
– В Кэнли, – так назывался самый фешенебельный район Лимерика.
– В какую его часть?
– Я покажу.
Движения на дороге почти не было. Мы миновали Замок короля Джона и поднялись на Холм Висельников; впереди расстилалась темная масса Кэнли, утыканная булавками разноцветных огоньков.
– Так прямо и езжай.
Мы спустились с Холма и поехали по неширокой извилистой улице. Позади увитых плющом оград высились то старинные, то суперсовременные дома. Сквозь узорчатые ворота вкрадчиво поблескивали дорогие автомобили. В хрупких лучах похожих на елочные игрушки фонарей трава на газонах казалась изумрудной.
– Поверни налево... теперь направо... останови здесь.
Я запарковал машину в тени развесистого дуба, мы вышли. Разрывая грузным телом кисейные облака, по небу катилась полная луна.
– Туда, – Вика потянула меня за руку.
Мы вошли в провал ворот. Завитушки на распахнутых створках сплетались в изображения чудовищ. В глубине участка располагался особняк; в правой его части, нарушая симметрию, возвышалась остроконечная башенка. Все окна были темны. Миновав серебристый Бентли, стоявший посреди двора, мы приблизились к массивной дубовой двери; сбоку, на блестящей цепочке висел никелированный молоток. Однако стучать Вика не стала, а свернула на огибавшую дом тропинку. «Куда ты?» – спросил я почему-то шепотом. Девица не ответила. «Кто здесь живет?» – «Тихо!» – прошипела Вика, не оборачиваясь. Мимо моего плеча плыли шершавые, неправильной формы камни, кое-где в щелях пробивался мох.
Мы обошли дом. По газону заднего двора была расставлена разноцветная, причудливой формы садовая мебель; чуть дальше, среди подстриженных деревьев виднелась беседка. Справа серел декоративный валун – Вика пошарила под ним и достала завернутый в полиэтилен ключ. «Здесь живет твой бойфренд?» – с безразличным видом, но на всякий случай шепотом, поинтересовался я. «Не волнуйся, его нет дома». – «А Бентли перед входом?» – «Знаешь, сколько у него машин? Три». Она отперла черный ход; в глубь дома вел узкий коридор. «А чего свет-то не зажигаешь?» – «Соседи заметят... Норман жаловался, что они всюду нос суют, да». Вика взяла меня за руку и повела вперед (судя по шороху, она вела другой рукой по стене). «А почему ты говоришь шепотом, если дома никого?... Черт!...» – я споткнулся о какие-то ступеньки. «Из-за собаки: услышит – начнет брехать, – отвечала Вика. – Ты лучше под ноги смотри! А то я на тебя епитимью наложу: пять лет компьютерного моделирования холерной эпидемии девятисотого года, – обернувшись, она приблизила свое лицо к моему и хихикнула, – для нужд исторической науки». Мы стали подниматься по винтовой лестнице. Я зацепился плечом за что-то, висевшее на стене... кажется, картину... потом за что-то еще... Наконец лестница кончилась, впереди светлел проем двери.
Мы оказались в комнате странной восьмиугольной формы, обставленной антикварной мебелью. В одно из окон светила полная луна, в другое виднелась верхушка дерева – я понял, что нахожусь в башне, в правом крыле дома. Тяжелые бархатные шторы с роскошными кистями тихонько колебались от наших движений, толстый ковер пружинил под ногами. На каминной полке стоял телефон в стиле «ретро», с никелированным раструбом для рта и резиновым раструбом для уха. «Иди сюда! – шепотом позвала Вика. – Помоги открыть», – она склонилась над резным секретером на выгнутых ножках, пытаясь повернуть торчавший из дверцы ключ. «Что ты хочешь достать?» – история, в которой я легкомысленно согласился участвовать, нравилась мне все меньше и меньше. «Увидишь», – хмыкнула Вика. «Ну уж нет! – чуть громче (от раздражения) сказал я. – Хочешь, чтобы я помог – изволь объяснить, что происходит!» – я демонстративно убрал руки за спину. «Ты думаешь, я – воровка?! – взвилась Вика. – Тебя в соучастники вовлекаю?... Если хочешь знать, он мне их подарил!» Я поразмыслил: действительно, какая из нее воровка... «Ладно», – нехотя шагнув к секретеру, я взялся за ключ. «Никогда не могла открыть его, зар-разу!» – прошипела Вика у меня над ухом.
Щелкнул замок. Дверца секретера распахнулась, обнаружив множество ящичков с изящными эмалевыми медальонами на крышках. «Где они?... – Вика стала выдвигать и задвигать ящички. – Черт бы их побрал!...» Я раздраженно отвернулся к висевшему на стене гобелену, изображавшему рыцаря на коне. В лунном свете видно было плохо... я приблизил лицо вплотную к ворсистой поверхности, пытаясь разглядеть, отчего доспехи рыцаря как-то непонятно серебрятся... «Нашла!» – воскликнула Вика.
Вика? [Примечание автора: здесь и далее подчеркнутые реплики произносятся по-английски.] – насмешливо пророкотал низкий мужской голос. – Ты сказала, что не вернешься никогда, не так ли?
Вспыхнул свет. Содрогаясь от неловкости, я отпрянул от гобелена... на меня смотрел атлетически сложенный, но уже грузноватый мужчина под сорок в расшитом золотом халате. Из-под халата высовывались поросшие рыжей шерстью ноги.
– А ты кто такой, еб твою мать?! – выпятив челюсть, мужчина шагнул вперед.
Синхронно с ним, я шагнул назад и уперся спиной в гобелен.
– Хи май френд, йес, – объявила Вика. – Ноу бизнес фор ю, Норман!
– Я с тобой потом поговорю, сука! – огрызнулся Норман, зловеще усмехаясь. – Сначала разберусь с твоим ебаным бойфрендом!
– Окей, окей! – заторопился я. – Мы уходим... уходим сейчас, – я повернулся к Вике. – Пошли отсюда... быстро!
– В самом деле? – мужчина подбоченился, выставив огромную ступню в отороченном мехом тапке. – А что, если я дам тебе пинка на дорожку?
Что на это отвечать, я не понимал... пауза затягивалась. По лицу моей подруги было видно, что у нее есть, что сказать, но она не знает, как это сформулировать на проклятом иностранном языке.
– Я задал тебе вопрос, мистер, – сжимая кулаки, Норман шагнул вперед. – Как насчет пинка по твоей вонючей русской жопе?! – он находился уже совсем близко. – А потом я подам на тебя в суд за взлом.
В последний раз я участвовал в драке десяти лет от роду – никогда не умел драться... да и нужды как-то не возникало. Впрочем, даже если б умел... Мой противник был на полголовы выше меня и на тридцать кило тяжелее.
– Я ничего не взламывал, меня впустила Вика, – парировал я, лихорадочно перебирая варианты. – И тебе не следует ввязываться в драку, ты ведь только что выписался из больницы!
Увы, уговоры действия не возымели; мне предстояло решить, как подороже продать свою жизнь. Припоминая виденное в кино, я принял боксерскую стойку... увы, это не произвело на Нормана решительно никакого впечатления. Он шагнул вперед и...
Т-р-рах-х!!!
Раздался треск, по комнате разлетелись какие-то обломки... Что произошло?... Глаза Нормана выпучились, как у краба; несколько мгновений он пытался удержать равновесие, но не удержал... и грохнулся на пол, по пути приложившись головой к каминной полке.
По дому раскатился глухой звук удара. Где-то истерически, со взвизгиваниями залаяла собака.
– Сережа, ты цел? – Вика выронила обломанную спинку стула и кинулась ко мне.
– Цел, – неуверенно отвечал я. – Что с Норманом?
Держась за руки, как испуганные дети, мы приблизились к неподвижной фигуре, распростертой на полу. Расшитый золотом халат задрался, обнажив могучие мохнатые ляжки.
– А он... не того? – я опустился на колени. – В смысле, дышит?
– Дышит, вроде... смотри! – Вика указала на едва заметно поднимавшийся и опускавшийся живот.
Наступила тишина, смешанная с собачьим лаем. Мне вспомнился фильм «Мизери», в котором отрицательная героиня, будучи огрета пишущей машинкой, оживает и бросается на положительного героя.
– А-а-а...
Застонав, Норман открыл мутные глаза. Мы с Викой отскочили.
– Ебаные ублюдки...
Кряхтя от напряжения, он поднялся на ноги. Волосы на его затылке были алы от крови.
– Вызвать скорую? – предложил я.
– Не трудись, – лицо Нормана исказила злобная гримаса. – Я вызываю полицию.
Шатаясь, он подошел к телефону, снял трубку и стал стучать по клавишам.
– Vicky, we’ve got to go, – сказал я почему-то по-английски. – То есть пошли... пошли СКОРЕЕ! – я схватил девицу за руку и потащил из комнаты.
Спотыкаясь, мы скатились по ступенькам. Вика дернула меня за свитер: «Через парадный вход быстрее!» – она с натугой распахнула высоченную дверь, и мы оказались в обширном зале. Слева, сквозь арку виднелась длинная анфилада комнат; в последней из которых горел свет и белела распахнутая постель. Справа располагался монументальный камин, над коим красовалась голова оленя с необыкновенно раскидистыми рогами. За стеной бесновалась собака (судя по голосу, мелкая – тойтерьер или болонка... я вообразил Нормана с болонкой на руках и прыснул). «Ты чего, рехнулся?» – обернулась Вика.
Оскальзываясь на зеркале паркета, мы пронеслись сквозь каминный зал и еще одну комнату – прихожую. Вика отомкнула входную дверь; мы вывалились на крыльцо и побежали к воротам. Сердце билось у меня в горле, колени были ватные... наконец мы оказались в машине.
– Почему он дома? – я никак не мог попасть ключом в зажигание. – Ты ж сказала, его нет!
– Его в Дублин вызывали, а он, видать, не поехал, – отвечала Вика. – Скорее!... Что ты сидишь, как засватанный?!
Я завел мотор и утопил акселератор до пола – прокрутившиеся на месте шины издали неприятный визг. Поворот налево, поворот направо... нас занесло, и машина чуть не врезалась в фонарь. Через минуту мы вылетели на дорогу к центру города.
– Уф!... – Вика откинулась на спинку кресла. – Ловко я его стулом уделала, а?
– Рано радуешься! – нервно отвечал я.
Мимо нас мелькали фонари, деревья, чугунные ворота, каменные заборы...
– Почему?
Улица неожиданно вильнула – я резко затормозил. Вику дернуло вперед, чуть не ударив лицом о приборную доску.
– Из Кэнли есть только один выезд, – я обогнул угол и опять нажал на акселератор. – Если полицейские доберутся туда раньше нас – конец!
– Один выезд? – удивилась девица. – Да ты просто сверни куда-нибудь и...
– Здесь вокруг Шэннон, – перебил я. – Кэнли находится в излучине реки!
Луна светила мне в глаза. Шины скрежетали на поворотах. Я покосился на Вику – та размышляла...
– Я придумала, да! – объявила девица. – Делаем так: встаем у обочины, выключаем фары, будто это чья-то запаркованная машина.
– Посмотри по сторонам: много ли ты видишь машин?
Вика очумело повела глазами – вдоль дороги не было запарковано ни одного автомобиля! Специфика данного пригорода: все машины стоят в гаражах или за заборами безразмерных участков...
Перед тем, как мы вылетели на верхушку холма, у меня хватило ума погасить фары.
– Смотри! – ахнула Вика.
Нам навстречу ехали две полицейские машины – я отчетливо видел синие вспышки мигалок. Выезд из Кэнли находился между ними и нами... пожалуй, ближе к ним.
– Сереж, надо парковаться! А вдруг пронесет?
Вспышки приближались. Я вытер со лба холодный пот.
– Надо подъехать ближе к краю Кэнли. Там дома не такие богатые и участки поменьше, машин на улице должно быть больше.
Секунды улетали от нас прочь, как трассирующие пули. Дорога вилась вниз по холму. Вдоль тротуара стали появляться автомобили.
– Сереж, паркуйся... дальше откладывать нельзя.
Я бросил машину к обочине, пристроился позади белой «BMW» и выключил мотор. Вика соскользнула с кресла и скорчилась под приборной доской; длинные ноги ее сложились, как у кузнечика. Я повалился боком на освободившееся сиденье, уткнувшись лицом в ее кудри.
Наступила тишина.
Потом раздался звук приближавшейся машины – ближе... ближе... наконец, разбрызгивая вспышки, мимо нас пронесся первый полицейский автомобиль. Но где же второй?... (Одна за другой, секунды тонули в тишине – как лемминги в море.) Наконец, я услышал шорох шин, и на потолок кабины легли, вздрагивая, синие сполохи. «Что там?» – прошипела Вика; ее плечо под моей ладонью напряглось. Холодея от страха, я выглянул в окно: второй полицейский автомобиль остановился посреди улицы метрах в десяти от нас. «Одна машина проехала мимо, – прошептал я, – а вторая перегородила дорогу здесь... секут фишку, с-собаки!» Опять наступила тишина... я вдруг заметил, что на середине дороги лежит окурок сигары – не сигареты, а именно сигары. И что на заборе, на другой стороне улицы намалевано аршинными буквами название ансамбля «U2».
Щелк!
Дверца полицейского автомобиля отворилась, выпустив наружу полисмена – здоровенного детину с кобурой на поясе (я пригнулся). Под аккомпанемент вспышек он закурил, облокотившись на капот своей машины... на лице его появилось задумчивое выражение. Я опустил голову на сиденье, опять уткнувшись в Викины волосы.
Прошло неопределенное количество единиц времени. Вика сопела мне в ухо, ее волосы щекотали мне нос… я прилагал титанические усилия, дабы не чихнуть. В кабине становилось душно. Проклятый полисмен докурил, зевнул и стал прогуливаться туда-сюда, взад-вперед. Потом сел в машину и, оставив дверцу открытой, высунул ноги наружу. Синие вспышки постепенно доводили меня до безумия.
«Открой окно», – вдруг прошептала Вика. «Нельзя», – отвечал я сквозь зубы (чтобы ее волосы не полезли и в рот тоже). «Почему?» – «Окна – электрические... гудят, когда опускаешь».
Наступила тишина. Внутри полицейской машины неразборчиво бормотала рация.
«Мне дурно», – объявила Вика вполголоса. «Ш-ш! – зашипел я. – Ты хочешь загреметь в полицию?!» – «Говорю тебе, меня скоро стошнит, да!» – настаивала девушка. Прежде, чем ответить, я досчитал про себя до пяти. «Надо потерпеть, Вика, – как можно убедительнее зашептал я. – Мне тоже душно... и говори, пожалуйста, тише». – «Ты спокойно лежишь себе на кресле, а я скорчилась черт знает где!» Терпение мое было на исходе... «Я не могу залезть под приборную доску, как ты, потому что мне мешает руль... и вспомни, кстати, из-за кого мы тут оказались!» Вика дернулась, въехав мне по носу затылком. «Я подамся в жиды, в педерасты, в поэты, в монахи, – продекламировала она, – все что угодно, лишь бы не нравиться ВАМ!» – последнее слово она произнесла в полный голос.
Похолодев, я выглянул в окно... о, ужас! Полисмен стоял на дороге, прислушиваясь. Потом он вытащил фонарик и направился к «BMW» впереди нас.
«Допрыгалась, – прошептал я с ненавистью, – он осматривает машины». Вика издала невнятный звук, будто подавилась. Стада мыслей, как ошалевшие бизоны, с топотом понеслись у меня в голове: арест, суд, срок (наверное, небольшой), потеря работы...
Полисмен наклонился к окну «BMW» и, светя фонариком, стал всматриваться. Секунды текли, резонируя со взрывами пульса у меня в черепе. «Что там?» – прошептала Вика. «Смотрит внутрь «BMW», – отвечал я. – Мы следующие». Полисмен выпрямился и шагнул в нашу сторону. Я нырнул вниз...
Хр-р-р... «Езжай сюда...» Хр-р-р... «Должно быть уехали...» – ожила вдруг рация в полицейской машине. То немногое, что я расслышал, вселяло надежду. «Его вызывают куда-то... к дому Нормана, наверное, – прошептал я. – Они думают, что мы скрылись».
«Еду», – послышался голос полисмена.
Я приподнялся на ватном локте и выглянул наружу: страж порядка уже сидел в машине. Закашлял стартер; слепя глаза вспышками, автомобиль проехал мимо (я пригнулся) и исчез за поворотом.
– Пронесло! – сказал я, садясь. – Сматываемся отсюда, живо!
Пока я заводил машину, Вика выкарабкалась из-под приборной доски и немедля опустила окно. Не зажигая фар, я тронулся с места... руки мои тряслись – я даже на всякий случай сбросил скорость. Через пару минут Кэнли остался позади; при первой же возможности я съехал с главной дороги. И сразу же повернул еще раз, еще раз, еще раз... инстинктивно, как преследуемое животное, стараясь запутать след.
Когда мы выехали на шоссе, я включил фары и опустил свое окно – холодный ветер, смешанный с облегчением, ударил в лицо.
– А помнишь, как ты... – задыхаясь от смеха начал я, – ...мол, тошнит... – хохот обуял меня, не давая говорить.
– А ты... ты... конец, мол, допрыгались!... – вторила Вика.
Стрелка спидометра трепетала на отметке 100 миль в час. Нас подбрасывало на микронеровностях дороги.
– Ву-ху-у! – заорал я на индейский манер.
– Ура-а-а!!! – поддержала Вика и хлопнула меня по плечу с такой силой, что машина вильнула в сторону.
Усиленно моргая (чтобы стряхнуть с ресниц слезы смеха), я свернул с шоссе. Пережитые приключения переполнили меня взрывчатой энергией и странным образом изменили восприятие мира. Знакомые до буквы вывески магазинов казались исполненными тайн. Деревья возле реки загадочно качали ветками на фоне звездного неба. Мистические ароматы насыщали воздух...
Мы подъехали к дому. Я запер машину и отпер входную дверь; оживленно переговариваясь, мы вошли внутрь. Вика обняла меня за шею:
– Идем наверх.
Взявшись за руки, мы взбежали по лестнице и устремились в спальню. Вика зажгла ночник. Я хотел сразу же повалить ее на постель, но она вывернулась.
– А почему ты не спрашиваешь, за чем мы ездили?
И действительно, за чем? Какого сокровища ради я рисковал карьерой и благополучием своей семьи?
Вика сунула руку в карман и широким жестом достала...
– Наручники?!... За каким дьяволом?
Не говоря ни слова, девушка плюхнулась на кровать, просунула ладони сквозь прутья спинки и попыталась защелкнуть наручники на той стороне – так, чтобы ладони нельзя было вытащить обратно.
– Тебе мешали мои руки? – она улыбнулась. – Теперь они мешать не будут!
У меня застучало в висках...
– Стой! – я полез на кровать и стал расстегивать Викин комбинезон. – Я тебя раздену сначала.
Путаясь в пуговицах и молниях, я стащил с Вики одежду и замкнул наручники. Вид девушки, беспомощно распластавшейся на кровати, возбуждал меня до перебоев в сердцебиении... задыхаясь, я потянулся, чтобы выключить ночник.
– Не надо, – остановила меня Вика.
Я проснулся от какого-то звука. Ночник не горел... ну да, я же его и погасил – после того, как мы кончили заниматься любовью. У стены темнел монолит Викиного чемодана, за окном висела луна. У меня в мозгу клубились сладкие воспоминания. Надо же, и сам не заметил, как задремал... сколько же я спал – две минуты?... Пять?
– Сережа!
Я повернул голову – на меня смотрела Вика. В ее зрачках плавали отражения луны.
– Освободи меня... там должна быть кнопка.
Я не сразу понял, о чем она; потом до меня дошло.
– И долго ты так лежишь?... Извини, – я просунул руки сквозь спинку кровати, стал расстегивать наручники... у меня не получалось. – Погоди, сейчас зажгу свет.
Я включил ночник.
– Нет здесь никакой кнопки!
– Ищи лучше, – Викин голос окрасился раздражением.
Я проверил еще раз.
– С чего ты взяла, что здесь должна быть кнопка?
Девушка снисходительно усмехнулась:
– А как, по-твоему, открывал их Норман?
Хм... дел с наручниками я до сих пор не имел.
– Ключом, наверное... здесь есть замочная скважина.
Воцарилось молчание. Затем – тонкой струйкой, но непрерывно усиливаясь – и, наконец, сметающим все потоком – страх затопил меня от ногтей на ногах до волос на макушке.
– Вика, у тебя есть ключ от наручников?!!
Несколько секунд девушка молча смотрела на меня.
– Проверь еще раз, – голос ее дрогнул. – Там должна быть кнопка, слышишь? – в глазах у нее, как вода в колодцах при землетрясении, заплескались слезы.
В который раз я осмотрел наручники. Кнопки не было.
– Сережка, мне надо в туалет, – с жуткой интонацией сказала Вика.
Если б я мог испугаться больше, я бы испугался. Как... каким образом вывести ее в туалет?... мысли у меня путались.
– Дай сообразить... – залепетал я. – Может, принести... э... емкость какую-нибудь?
– Емкость?! – голос Вики был страшен. – Я, по-твоему, должна... в емкость?
Я не нашелся, что ответить.
– Сереж, – неожиданно спокойно сказала девушка, – надо сломать спинку кровати. Выломать вон ту штуку, – она указала глазами на массивный деревянный прут, позади которого были застегнуты наручники.
– А как я объясню это жене?
– А как ты объяснишь голую женщину, прикованную к кровати?
Действительно – как? Нужно что-то придумать. Подумать как следует, и приду...
– Сереж, ты русский язык понимаешь? Мне нужно в туалет! – в Викином голосе задребезжала истерическая нотка.
Мной овладела паника; мысли разбегались, прыгая, как блохи. Я вдруг заметил, что шторы на окнах распахнуты, и нас, в принципе, могут видеть соседи.
Хрусть!
Вика изо всех сил дернулась, пытаясь выломать державший ее прут – но тот не поддался. (На запястьях девушки появились красные отметины. С одного раза... надо же, какая нежная у нее кожа!)
Хрусть!
Еще один рывок – опять безуспешно. На кровати, наверное, останутся царапины... что я скажу жене? Я было сунулся, дабы осмотреть спинку супружеского ложа, но устыдился и остался на месте.
Хрусть!
Злополучный прут стоял, как влитой.
На мгновение мы с Викой застыли, глядя друг на дружку – лицо девушки было снежно-белое, глаза – бешеные... Вдруг она изогнулась, будто в припадке эпилепсии. Одеяло отлетело в сторону, полог заколыхался, я в ужасе вскочил с кровати. А Вику скрутила еще одна судорога... еще одна... еще одна... Длинное тело ее выгибалось дугой, перекручивалось винтом...
– Стой! – завопил я.
Вика замерла, глядя на меня безо всякого выражения. Грудь ее вздымалась и опадала, колени и локти тряслись.
– Я попытаюсь открыть замок отверткой.
Шлепая босыми ногами, я слетал в гараж, притащил ящик с инструментами. (Вика лежала в той же позе и с тем же отсутствующим выражением лица. Будильник на тумбочке показывал 3:18.) Я выбрал отвертку потоньше и погрузил ее в замочную скважину... что теперь?... Мешала спинка кровати... было неудобно... Мне вспомнился герой фильма «Молчание ягнят» Ганнибал Лектер, открывший наручники обломком авторучки... Может, и мне попробовать авторучку?
Прошло минуты две. В какую бы сторону я ни крутил отверткой, проклятые наручники не отмыкались!... Что делать?... Вика молчала... Интересно, ей нужно по-маленькому или по-большому? – Если по-маленькому, то я принесу... э... кастрюлю. А если по-большому?!... Что делать?... А если перепилить наручники?... Но у меня нет ножовки!... Может, попросить у соседей?... Но сейчас ночь!... ЧТО ДЕЛАТЬ?!
– Я открыть не могу. Надо вызывать слесаря.
Вика молчала.
– Здесь есть слесаря, которых можно вызвать ночью в случае аварии.
Вика молчала.
– Я пойду, позвоню... а ты потерпи пока, малышка, ладно?
Я сбежал вниз, отыскал телефонный справочник, стал судорожно листать: locksmiths... emergencies... Наконец нашел какой-то номер – отстучал на телефоне – стал считать гудки: один... два... три... четыре... на семнадцатом бросил трубку. Разгильдяи хреновы! Написано: «Звоните 24 часа в сутки», а к телефону не подходят!! Я опять бросился листать справочник...
Дозвонился я лишь с третьего раза. Объяснить, что произошло, не решился – пришлось врать, что ребенок заперся в гараже и не может открыть дверь. И что у него истерика. Что отчасти было правдой.
Продиктовав адрес, я поплелся наверх. Перед дверью спальни помедлил, собираясь с духом. Затем вошел.
– Слесарь сейчас приедет.
Вика лежала в той же позе и так же дрожала... Какой же я идиот! – ведь она сбросила одеяло.
– Подожди, малышка, я тебя укрою, – я накрыл ее одеялом, но трястись она не перестала.
– К-когд-да п-приед-дет с-слес-сарь? – у девушки громко стучали зубы.
– Через двадцать минут.
– Од-день м-меня, – она всхлипнула, – п-пожал-луйст-та...
Я заметался по комнате, собирая Викину одежду: трусы... гольфы... кофточка... комбинезон... где бюстгальтер?... она его, помнится, не носит. Кофточку, естественно, надеть не удалось. Я попытался прикрыть грудь девушки нагрудником комбинезона, но тот был слишком узок – соски торчали наружу. (Вика безучастно смотрела в потолок и тряслась.) Что делать?... Я разрезал одну из своих футболок на плечах, нацепил на Вику и заколол разрез английскими булавками...
Дин-дон, дин-дон, – пропел звонок.
– Скоро все будет хорошо, малышка, – прошептал я, судорожно застегивая бретельки комбинезона.
Перед тем, как выйти из комнаты, я огляделся: ничего не забыл?... И лишь тогда понял: я – голый!... Идиот!... Я метнулся в ванную, сорвал с крючка купальный халат и огромными скачками помчался вниз.
Дин-дон, дин-дон...
Запахивая халат, я открыл дверь. На крыльце стоял пожилой, основательного вида мужчина с чемоданчиком в руке.
– Где ребенок? – Лицо мужчины источало беспокойство о запертом в гараже малютке. – Не волнуйтесь, молодой человек, я все сделаю – моргнуть не успеете!
– На самом деле... – я отступил в сторону. – Это не ребенок.
– Не ребенок? – недоуменно повторил слесарь, входя. – А кто?
– Это э... девочка.
– Девочка?... Сколько ей лет?
– Я думаю... э... двадцать два.
– Тогда каким же образом она заперлась в гараже?
Это был трудный вопрос. Я держал паузу, сколько мог.
– На самом деле она не в гараже. Она в спальне.
Слесарь пригладил волосы. Потер подбородок. Похоже, он был терпеливым человеком.
– Давайте разберемся по порядку, молодой человек: двадцатидвухлетняя девочка заперлась в спальне, и вы хотите, чтобы я оттуда ее достал, так?
– Не совсем... – я переступил босыми ногами по холодному керамическому полу. – Это моя подружка... Она в наручниках, прикована к кровати... И мы не можем снять наручники, потому что потеряли ключ... А сейчас ей надо в туалет... вообще-то, это все крайне неловко... – я не знал, куда деваться от стыда.
– Понимаю, – сказал слесарь рассудительно. – Думаю, помочь вам будет нетрудно. Пошли наверх?
Я осмелился поднять взгляд – мой собеседник, казалось, говорил без тени усмешки. Блаженны чувства юмора не имущие!
– Ага, пошли! – я бросился вперед, указывая дорогу.
Когда мы вошли в спальню, Вика лежала с закрытыми глазами. (На мгновение я испугался, что она потеряла сознание, но по дрожащим векам понял, что просто зажмурилась от стыда.) Не снимая ботинок, слесарь влез на кровать и с глубокомысленным видом обследовал наручники.
– Сейчас сделаем! – огласил он диагноз.
Он раскрыл чемоданчик и осмотрел свои инструменты. Потом выбрал какую-то блестящую штуку. Что он делал, я разглядеть не мог, ибо видел лишь рифленые подошвы ботинок, зад в потертых джинсах, спину в клетчатой рубашке и дергавшиеся локти. Вдруг раздался щелчок, и слесарь посунулся назад: в руках он держал наручники.
– Готово! – объявил он торжественно.
И тут же (кажется, даже не раскрывая глаз) Вика слетела с кровати и выскочила из спальни. Хлопнула дверь туалета, лязгнула щеколда...
Пока слесарь собирал чемоданчик, я рассыпался в благодарностях. Мы спустились на первый этаж.
– Вы откуда родом?
– Из России, – неохотно объяснил я.
(Рассказывать о себе не хотелось категорически. Лимерик город маленький – история эта запросто может дойти до моих коллег. Или коллег моей жены.)
– Вы очень хорошо говорите по-английски. Где вы учились?
– Это длинная история, – уклончиво отвечал я. – Сколько я вам должен?
– Пятьдесят фунтов, молодой человек.
Я сходил за бумажником.
– Это весьма умеренная сумма, спасибо, – я протянул слесарю деньги.
– Мне вообще не следует брать с вас плату, – сказал тот. – Ведь какая у меня теперь есть замечательная история, чтобы рассказать друзьям в пивной!
Я в ужасе поднял глаза... несколько мгновений держалась леденящая кровь пауза.
– Шучу, молодой человек... я просто шучу!
Разразившись демоническим хохотом, слесарь вышел на улицу.
Я раскрыл глаза и с минуту лежал неподвижно. В щели между задернутыми шторами серело утро, по крыше стучал средней силы дождь. Викина половина постели была пуста, на подушке лежала изрезанная футболка. Голова у меня болела от недосыпа и легкого похмелья.
Вчера, после ухода слесаря Вика говорить со мной не пожелала, и мы сразу легли спать. Представляю, в каком она сейчас настроении...
Я встал, оделся, умылся. Спустился на первый этаж. Вика была на кухне – смотрела в окно на пропитанную водой лужайку, потемневшие от дождя цветы и двух растрепанных ворон, гулявших по соседской крыше. Несмотря на включенное отопление, девушка была одета будто для улицы – в толстый свитер под горло и длинную теплую юбку.
– Доброе утро.
Вика не ответила и даже не обернулась. Я подошел и коснулся ее плеча.
– Ты на меня обиделась?
Она молча кивнула.
– Из-за кровати?... Что я не стал ее ломать?
Она кивнула еще раз.
– Что я могу сделать, чтобы загладить свою вину?
Вика повернулась ко мне; под глазами у нее лежали тени, лицо осунулось.
– Мне нужно съездить в город.
– Хорошо. Я отвезу тебя после завтрака. Когда и откуда тебя забирать?
– Я вернусь на такси... да, кстати, мне нужны деньги, – Вика исподлобья посмотрела на меня, но тут же отвела взгляд. – Я тебе потом вышлю из Москвы.
– Ради бога, это не обязательно... – поспешно махнул рукой я. – Сколько тебе?
Девушка подумала, закатив глаза к потолку.
– Триста фунтов.
Если моя жена заметит эту сумму в банковской распечатке, мне нелегко будет ее объяснить... ладно, потом разберусь.
– Хорошо. По пути в город мы остановимся у банкомата, и я...
– Спасибо.
– И я дам тебе ключи – чтоб ты могла...
– Спасибо.
Пока я завтракал, Вика ушла наверх (от еды она отказалась), а когда вернулся в спальню, чтоб одеться, – спустилась вниз. Наконец мы сели в машину. Куда она собирается, Вика не объяснила, а я не спросил; мы запарковались на главной улице Лимерика, рядом с банкоматом; я набрал денег. Прикрываясь зонтиком (моим, кстати, ибо свой она забыла дома), девушка спрятала банкноты в сумочку. Мы стояли посреди тротуара, под моросящим дождем. Нас обтекала густая толпа.
Сейчас я понимаю, что поступок мой был по-мальчишески глупым – наверное, даже жестоким, но тогда... тогда я просто не смог удержаться.
– Ты похожа на истеричную девочку, – сказал я, презрительно сощурившись, – ушибленную чужой, солдатской правдой.
Не дожидаясь ответа, я повернулся и зашагал к машине.
Когда я вечером подъехал к дому, во всех окнах горел свет – Вика уже вернулась. Я прошел на кухню и... остановился в изумлении: на столе красовалось блюдо с тушеным гусем. Раскрасневшаяся Вика обкладывала птицу маслинами.
– Здорово! – похвалил я. – Я сейчас сбегаю за вином.
– Я уже купила, да, – девушка ткнула пальцем в бутылку на подоконнике.
– Что празднуем?
– Наш последний день. Ведь завтра приезжает твоя жена?
Наступила неловкая пауза...
– И какие у тебя планы? – осторожно поинтересовался я.
– Завтра перееду к Норману.
– К Норману? – удивился я.
– Не волнуйся, – Вика гордо улыбнулась, – я у него уже была, и мы мило поболтали, да. Я показала ему бумажку – ну, приглашение, чтоб я визу получила – где он обещался поселить меня у себя. И, кстати, оплатить все мои расходы... Так что я имела полное право приводить гостей, а у него не было ни-ка-ко-го права этих гостей бить! – девушка положила оливку под гусиную попку и наклонила голову, рассматривая свое творенье. – То есть между нами все кончено, конечно, но он разрешил мне пожить у него до отлета.
– Впечатлен твоей дипломатичностью, – похвалил я.
– Это называется инерцией сознания, да. Неофилов всегда меньше, чем неофобов, – отвечала девушка. – Давай ужинать, а то гусь мерзнет.
Из-за стола мы встали часа через полтора. Гусь оказался исключительно вкусным, равно как и салаты – рыбный и овощной. Вика была необыкновенно мила и домовита – ни дать, ни взять новобрачная, ухаживающая за молодым супругом. Она не цеплялась к словам, не искала поводов для обиды, не ругала меня за сексизм и неуважительное обращение. Очевидно, поняла, что во время эпизода с наручниками я сделал все, что мог – и теперь ей было неудобно.
После ужина мы отправились гулять вдоль реки: ливший с утра дождь кончился, и я повел Вику к развалинам старинного замка, расположенным неподалеку. По пути мы собирали ежевику и глазели на цапель, стоявших по колено в воде. Обратно шли уже в темноте и через каждые десять метров целовались, как школьники. От реки поднимался туман...
Потом мы зашли в паб. Я заказал Вике сладкого ликера, себе – виски; мы расположились за столиком возле камина. По случаю рабочего дня посетителей было немного. Толстые некрашеные балки поддерживали закопченный потолок, на стенах висели картинки из старинной ирландской жизни. От камина исходило ровное тепло. Вика склонила голову мне на плечо, и ее кудри приятно щекотали мне шею. Было грустно: надо же, всего за несколько проведенных вместе часов я успел привязаться к этому сумасбродному созданию...
Домой мы вернулись около двенадцати.
– Идем спать? – Вика кокетливо заглянула мне в глаза.
Мы поднялись в спальню. Тут меня ждала неожиданность: покопавшись в чемодане, девушка достала... наручники!
– Надеюсь, это шутка?
Не говоря ни слова, она вытащила из кармана маленький ключик, картинным жестом вставила в замочную скважину и повернула. Наручники раскрылись.
– Я взяла ключ у Нормана, да.
– А я думал, ты соскучилась по нашему другу – слесарю.
Вика рассмеялась и скрылась в ванной. Я пошел в другую ванную.
Полудохлые струи падали мне на плечи... никакого удовольствия. Жаль, в Лимерике нет высоких домов – оттого и напор слабый. То ли дело в Москве. Но зато в Ирландии воздух чистый. И тихо. И белые грибы на клумбах растут, и никто, кроме меня, их не собирает. А в России зато девушки красивее – раз в сто. Однако в России для меня нет работы – и это одно перевешивает все остальное. Потому что я хочу зарабатывать себе на жизнь тем, что люблю и умею делать лучше всего.
Я выключил душ и стал растираться полотенцем. Эх, нет счастья в жизни!
Когда я вернулся, Вика уже лежала, укрытая по горло; руки ее были продеты сквозь прутья спинки кровати и скованы наручниками.
– Погаси, ночник, пожалуйста.
– Почему?
– Сегодня при свете не хочется... не знаю, почему.
Я с сожалением выключил ночник и повернулся к Вике. Обнял ее, начал целовать... погладил по твердому, плоскому животу... затем по мягкой, теплой груди. Странно: я чувствовал себя не так, как – в аналогичной ситуации – вчера. Не было чувства власти над партнершей: то ли Вика по-другому отвечала на мои ласки, то ли мое собственное настроение отличалось от вчерашнего.
А потом... вдруг... я даже не сразу поверил своим ощущениям... этого не могло быть!
Что-то сдавило мои яички!!!
Меня парализовал суеверный ужас, я боялся шевельнуться. Что за таинственная сила причиняет мне боль? Ведь Вика скована наручниками, а больше никого здесь нет!
Или кто-то спрятался под кроватью, пока мы гуляли?... А когда погас свет...
Чушь!... Кому это нужно?... Что я несу?!
Я попытался подползти к краю постели (чтобы включить ночник), но невидимая рука держала крепко – я сдвинулся лишь на несколько сантиметров... Что делать?... И почему молчит Вика?
– Вика... – прохрипел я. – Что происходит? – ответом было молчание.
Замирая от иррационального ужаса, я попытался ощупать державшую меня руку, но – при любом моем движении – та сжималась сильнее. Выбора, однако, не было: заранее скривившись от боли, я схватил чье-то запястье... тонкое, как у девушки... девушки?... Каким образом?!
Не обращая внимания на боль, я по одному отодрал тонкие сильные пальцы, а когда невидимая рука окончательно разжалась, перекатился на край кровати. Где чертов ночник?... С тумбочки полетели мелкие предметы, что-то зазвенело по полу... наконец я зажег свет.
Укрытая до подбородка, на меня глядела Вика. Руки ее оставались скованы, лицо было, как маска. Осторожно, за краешек я потянул с нее одеяло.
Левая Викина рука лежала отдельно от тела.
Я зажмурился, досчитал про себя до семи и снова открыл глаза.
Все правильно: там, где рука должна прикрепляться к телу – виднелся ровный срез с небольшим отверстием.
Не решаясь перелезть через жутко молчавшую девицу, я слез на пол, обогнул кровать, зашел с другой стороны. Наклонился и стал рассматривать: рука, кажется, была пластмассовая. Да, пластмассовая... похожа на часть манекена. Окрашена во вполне натуральный телесный цвет.
Но где же настоящая рука девицы?!
Настоящая рука – в данный момент – была плотно прижата к Викиному телу. Раньше она, надо думать, сжимала мою мошонку.
Очевидно, события развивались так: когда я пришел из ванной, Вика лежала под одеялом, с наручниками, одетыми на искусственную руку. А настоящая рука осталась свободной.
– Зачем?!! – Дикость произошедшего не укладывалась у меня в голове. – Зачем ты это сделала?!
На Викином лице появилось знакомое мне презрительное выражение.
– Вспомни, какие унижения я претерпела, – (она так и выразилась: «претерпела»), – когда ты отказался ломать свою драгоценную кровать!
– Ну, ты и сука! – ненависть такой силы я испытывал впервые в жизни. – Какая же ты сука!
Безмятежно улыбнувшись, Вика выставила средний палец.
– Застрелись в холодец, свиная нога!
Несколько секунд я боролся с желанием ударить ее по лицу. Хотя зачем по лицу? Лучше по заднице, по ее круглой, пухленькой жопке... Бешеная, неуправляемая ярость закипела у меня под ложечкой, стала подниматься в грудь, затем в горло и, наконец, шибанула в голову. Удары пульса, казалось, вот-вот пробьют мне виски и вырвутся наружу в виде струй раскаленного пара. В глазах Вики мелькнул испуг; она попыталась слезть с постели, но...
Ее правое запястье было сковано!
Девица забилась, дергая наручники, однако искусственная рука застряла в спинке кровати и не давала освободиться: Вика была в моей власти!
Я схватил торчавшую из-под одеяла щиколотку. Девица лягнула меня свободной ногой, но не дотянулась – я поймал ее за вторую щиколотку. После отчаянной возни Вика была перевернута на живот (одеяло при этом отлетело в сторону и сбило с тумбочки ночник, но тот не погас, продолжая светить с пола). Моему взгляду открылся тугой молочно-белый зад... придавив ноги девицы коленями, я размахнулся и отвесил ей увесистый шлепок.
На правой ягодице отпечаталась моя ладонь. Ярко-красным цветом. На удивление подробно: я мог различить очертания всех пяти пальцев.
– Отпусти!
Отпустить тебя, сучонка?! Как же, сейчас. Я размахнулся и влепил Вике еще один звонкий, как пощечина, шлепок (отпечатки моей ладони красовались теперь на обеих ягодицах). А потом еще один, еще один, еще один... Через минуту Викин зад стал похож на малиновое желе – девица обмякла, уткнулась лицом в подушку и уже не трепыхалась.
Я прекратил экзекуцию. Вика лежала неподвижно, лишь тяжело дышала. На стене, над изголовьем кровати сидело яркое пятно от валявшегося на полу ночника.
И тогда я взял девушку за бедра и вздернул кверху. Та подчинилась: встала на четвереньки и выгнулась. Я вошел в нее. Спальню огласили ритмичные стоны... Они становились все громче и протяжнее, потом слились в непрерывное мычание. Вдруг Вика подняла голову – как волк, воющий на луну… и заорала так, что я испугался, что сбегутся соседи. В тот момент я ощутил ее всю, до самого донышка...
Когда все кончилось, я повалился набок. Скрипнули пружины матраса. Вика распласталась на животе, уткнувшись лицом в постель.
– Прости, – выдохнул я. – Я не знал, что меня можно довести до такого состояния.
Девушка повернулась ко мне. Глаза ее были мутны.
– Прости и ты меня.
Меж не задернутых, как всегда, штор виднелся соседский дом: в окнах второго этажа горел свет и мелькали силуэты людей. На висевшую над крышей луну быстро наползало облако.
– Я говорил серьезно.
– Я тоже.
Легкий сквозняк холодил мне живот. Я подобрал одеяло, набросил на Вику, укрылся сам.
– Проклятая бабская натура... – голос девушки был бесцветен, как вода из-под крана. – Моя извечная проблема: конфликт мозга и влагалища.
– И кто победил в их сегодняшнем поединке? – хрипло усмехнулся я.
Она не ответила.
– И кто из них отдал приказ твоим рукам оторвать мне яйца? – я вновь ощутил укол раздражения. – Господи, как хорошо было сегодня! И ведь в последний раз, больше не будет. Что заставило тебя все испортить?... Зачем?!
Луна окончательно скрылась за облаком. Вдалеке закричала ночная птица.
– Я не вполне понимаю, какой мужчина тебе нужен, Вика, но знаю наверняка, что за пределами России таких нет. Ни среди местных, ни среди наших эмигрантов... мы для тебя слишком рациональны. Ты здесь зря теряешь время.
Свет в соседских окнах погас. Последнее доказательство существования внешнего мира кануло в беспросветную темноту.
– Я знаю, – отозвалась Вика.
Мы выехали около десяти. Моросил дождь. Низкие многослойные облака обложили небо, пропуская – из всего солнечного спектра – одни лишь серые лучи. Сидевшая на соседском крыльце Баффи проводила нас бессмысленными круглыми очами.
– Едем прямо в гостиницу?
– Да.
– Не соскучишься? Я мог бы поводить тебя по Лимерику... скажем, до обеда.
– Не соскучусь.
Мы выехали на шоссе, я придавил акселератор. Дождевые капли забарабанили по ветровому стеклу – я включил дворники. Господи, как же хочется спать...
Вчера мы проговорили до пяти утра – о прошлом и будущем, целях и средствах, королях и капусте. Потом потушили свет, но я так и не уснул. Вика, кажется, тоже. А в девять запищал будильник: надо было звонить в Аэрофлот, переносить билет.
– Ты не забыла, когда у тебя рейс? Завтра, в 13:15.
– Ты уже говорил. Три раза.
Я свернул на Вильям Стрит. Слева замаячил опутанный колючей проволокой серый куб городской тюрьмы, справа – пестрое здание стадиона для собачьих бегов.
– Хочешь, я тебя завтра проведаю? И заодно отвезу в аэропорт.
– Не надо, Сереж, ничего хорошего из этого не выйдет. Ты и сам все понимаешь.
– А денег тебе хватит? Я могу дать еще.
– Хватит.
С половины Вильям Стрит началась пробка: мы влились в бесконечное стадо машин (кругом блестели их мокрые лакированные бока, выхлопные трубы источали ядовитый дым). Толчками по десять-пятнадцать метров мы доползли до вокзала – завернули за угол – еще двести метров – впереди блеснули черные воды Шэннона. Мы въехали в парковку отеля «Марриотт», вышли из машины – я вытащил Викин чемодан и вкатил его в фойе гостиницы.
Номер был заказан по телефону. Расплатившись, я проводил Вику в комнату, дабы убедиться, что все в порядке. Все было в порядке. Оттягивать расставание возможностей не оставалось.
Я неловко ткнулся в Викину щеку, девушка неловко ткнулась в мою. Вдруг на ее лице проступила блеклая, почти прозрачная улыбка.
– Мы с тобой похожи на истеричных детей, – она прыснула, но тут же вернула на лицо серьезное выражение, – ушибленных чужой, солдатской правдой.
* * *
Не знаю почему, но я не люблю ездить в Россию – а теперь, когда умерла мама, вероятно, не буду ездить вообще. Не то, чтобы у меня не осталось там друзей... скорее наоборот: большая их часть живет как раз в Москве. Электронная почта позволяет нам общаться на расстоянии, да и московских гостей перебывало у нас без счета. В отличие от многих эмигрантов, я не испытываю к России снисходительную жалость или неприязнь – нет, я люблю ее и почитаю как свою родину. Просто я в какой-то момент перестал ее понимать.
Впрочем, первые дни после приезда я чувствую себя отменно. Встречаюсь со старыми друзьями, раздаю и получаю подарки. Выпиваются моря спиртных напитков. Съедаются континенты вкуснейшей еды (после которой ирландская кухня кажется надругательством над вкусовыми рецепторами). На меня вываливаются ворохи интереснейших новостей о наших общих знакомых. Обсуждаются новые спектакли, фильмы и книжки (о последних я – спасибо интернету – имею сносное представление и сам). И даже обычные прогулки по Москве доставляют неизъяснимое наслаждение.
А потом – день эдак на десятый – начинается похмелье.
Мои друзья возвращаются к повседневным заботам: у них нет времени поддавать со мной каждый божий день. Им нужно работать, кормить семью. Мне становится стыдно за свою сытую праздность.
И тут же – будто в моей голове переключился тумблер – меня начинают бесить мелочи. К примеру, джипы с темными стеклами, от которых я должен шарахаться при переходе улицы по зебре, на зеленый свет. Меня раздражает, что 20% продавщиц в магазинах по-прежнему хамят (остальные 80% кокетничают, но это не утешает). А почему я должен торговаться всякий раз, когда сажусь в такси? То есть я, собственно, и не торгуюсь, а, уплатив запрошенную сумму, молча злюсь... поверьте, я не жаден до денег – просто не люблю, когда меня считают простофилей!
День примерно на пятнадцатый, я совсем перестаю понимать мир, в котором нахожусь. Почему люди так враждебны друг другу?... Почему неловкое движение в набитом автобусе приводит к скандалу или даже мордобою?... Как это сочетается с той щедростью и любовью, с которой мои друзья относятся ко мне и друг другу?
Или, скажем, нищие, которыми усеяны улицы Москвы: меня предупредили, что подавать им нельзя... да я и сам понимаю – чай, не бином Ньютона. Однако, когда я прохожу мимо женщины с окаменевшими глазами, детской коляской и плакатом «Мой сын умирает от лейкемии. Помогите, чем можете», у меня остается ощущение, будто мне плюнули в лицо. Каков шанс, что на плакате – правда? Один из тысячи?... Один из ста?... Сколько денег мне не жалко, чтобы спасти ребенка от гибели, грозящей ему с вероятностью 1%?
День примерно на двадцатый, я свожу контакты с окружающим миром к минимуму. Перестаю ездить в городском транспорте: передвигаюсь пешком или, в крайнем случае, на такси. Стараюсь пореже выходить на улицу: сижу дома и работаю. Вечерами встречаюсь с кем-нибудь из друзей, а если все заняты, то покупаю бутылку коньяка и надираюсь один. Мне начинают сниться кошмары. Например: я потерял паспорт и не могу улететь домой. Или: меня арестовывают, приняв за чеченского террориста, и я опять же не могу улететь домой...
Но вот, наконец, приходит счастливый миг. Кто-нибудь из друзей с машиной провожает меня в Шереметьево. Я сдаю багаж и прохожу паспортный контроль, бурно наслаждаясь каждой ступенькой лестницы в небо...
И погрузившись, наконец, в насыщенный дождем воздух Ирландии, я чувствую себя счастливым. Жизнь возвращается на круги своя: математика чередуется с семейными заботами. Коллеги относятся ко мне дружески, начальство ценит. У меня просторный, светлый кабинет с окном в полторы стены, с видом на фонтан посреди ухоженного парка. Я провожу там с десяти утра до шести вечера, пишу ровные, элегантные символы на разлинованном листе бумаги или экране компьютера. Вечера провожу в кругу семьи – с веселой, доброй, симпатичной женой и умным, послушным ребенком. В пятницу или субботу, как правило, приходит Димка со своей благоверной: мы пьем водку, закусываем пельменями и в сотый раз смотрим по видику «Обыкновенное чудо». Или поем под гитару Кима с Окуджавой. Или надрываемся перед телевизором, когда «Спартак» в очередной раз продувает в четвертьфинале Лиги Чемпионов. Или спорим о преимуществах Акунина перед прочими писателями детективного жанра...
По крыше дома барабанит ледяной дождь, но внутри – тепло и уютно. Будто мы на тропическом острове, заблудившемся в Северном Ледовитом океане.
Господи, спаси нас и сохрани от того, чего мы не понимаем.
Москва – Лимерик, 2001 год.
* * *
Если хотите оставить комментарий, делайте это здесь.
| Домашняя страница «Рассказов» | Следующий рассказ |