|
...время будто остановилось в нашем городе, время первых автомобилей и последних парусников.
О, Зурбаган, каким станешь ты через сто лет? |
Эта история началась в один из теплых, солнечных дней, которые иногда выпадают в октябре. Выпадают нечасто, ибо осень в Зурбагане дождлива и неуютна: низкие серые тучи с самого утра обкладывают небо, и неприкаянная, бесконечная морось зависает в воздухе. По вечерам морской бриз нагоняет в Старый Город туманы – настолько густые, что, согласно муниципальным правилам, водители пневмо-трамваев во время движения звонят в специальные колокольчики. Говорят, такая погода соответствует характеру жителей Зурбагана – внешне любезных, но сдержанных и даже несколько холодных.
В тот день – из-за болезни няни – Виктору пришлось забирать Малыша из школы самому. Они решили заодно съездить за давно обещанным игрушечным вертолетом. В ближайшем магазине нужных вертолетов не оказалось: им пришлось ехать в старый город. Виктор долго кружил по забитым автомобилями улицам в поисках места для парковки и наконец остановился в узком переулке, причем на «неправильной» стороне дороги. И тут же засидевшийся Малыш выскочил из машины на проезжую часть – прямо под колеса ехавшего навстречу «Аргуса».
Раздался визг тормозов и, после секунды жуткой тишины, истошный женский голос завопил: «Ребенка задавило!» Виктор бросился к лежавшему на асфальте Малышу: глаза мальчика были полузакрыты, из широкой ссадины на лбу обильно текла кровь. «Скорую! – еще громче закричала женщина. – Вызовите скорую!» В этот момент Малыш очнулся: «Что случилось?» – безмятежно осведомился он. Виктор задохнулся... «Как ты себя чувствуешь?» – попытался выговорить он, но не смог.
Следующие несколько минут пронеслись, как в кошмаре. Непрерывно гудевшие машины с трудом протискивались мимо загородившего дорогу «Аргуса», вокруг Малыша собрались незапоминающиеся, с размытыми лицами люди. Свой мобильный Виктор забыл дома. «У кого-нибудь есть телефон?» – спросил он в пространство, но ответа не получил. Почему-то запомнился красно-желтый кленовый лист, на котором покоился затылок мальчика – подумалось: кровь на осенних листьях почти неразличима... а бумажно-бледный Малыш лежал на асфальте и молча смотрел куда-то вверх. Виктор стоял рядом на коленях, не зная, что делать: то ли искать телефон-автомат, то ли оставаться с ребенком. «Я могу осмотреть вашего сына, – из множества физиономий на передний план выступило женское лицо с пронзительно-синими, васильковыми глазами. – Я по образованию врач». Девушка в не по сезону легком платье присела на корточки и легкими пальцами стала ощупывать голову Малыша. «Как тебя зовут?» – «Александр», – отвечал мальчик блеклым шепотом. «Сколько тебе лет?» – «Шесть». Девушка повернулась к Виктору: «Череп, похоже, цел... но нужно будет сделать рентген». Она пробежалась по Малышовым рукам и ногам: «Кости, кажется, тоже... Давайте перенесем его ко мне и вызовем скорую».
Виктор осторожно поднял Малыша – внес его, следуя за девушкой, в крошечный магазинчик – прошел еще в одну дверь – положил ребенка на антикварного вида диван. Девушка похлопотала над Малышом и исчезла в соседней комнате; Виктор услыхал, как она вызывает скорую.
Он сел рядом с Малышом: лицо ребенка было чем-то протерто, ссадина на лбу – покрыта чистым носовым платком, кровь уже не лилась... да и выглядел мальчик намного бодрее. «Мы поедем домой или сначала купим вертолет?» – спросил он озабоченно. «Мы поедем в больницу». На лице Малыша появилось заинтересованное выражение: «А мне нужно будет писать в банку?»
В комнату вернулась давешняя девушка: «Скорая выехала, – она присела на край дивана. – Как себя чувствуешь, Александр?» – «Хорошо, – рассеянно отвечал Малыш, разглядывая комнату. – А что ваш магазин продает?» Кругом стояла старинная мебель, сквозь стеклянные дверцы шкафов виднелись фолианты в кожаных переплетах, статуэтки, тонкая фарфоровая посуда, старинное оружие. Воздух насыщали ароматы экзотических пряностей и шоколада. «Товары для фокусников». – «Для фокусников?!» В глазах Малыша проскочили искры. Он попытался сесть... но тут раздалось звяканье колокольчика. Сквозь дверной проем, ведущий в магазин, Виктор увидел фигуру в белом халате: приехала скорая.
Через пять минут Малыша уже выносили на носилках на улицу. Хлопнули дверцы, и, не включая сирены, скорая тронулась. Виктор последовал за ней в собственной машине. Перед тем, как свернуть за угол, он оглянулся – стоя в двери, девушка смотрела им вслед. Ему запомнилась вывеска магазина: гном в синем костюмчике, полосатом колпаке и огромных башмаках, сидящий на сундучке. И надпись: «Шкатулка дядюшки Руфуса».
В тот день они вернулись домой поздно вечером, голодные и измотанные. Малыша осмотрели два разных доктора, ему сделали рентген черепа и просканировали мозг. Ничего серьезного обнаружено не было, и мальчика отпустили, порекомендовав три дня постельного режима – которые тот с удовольствием провел, читая сказки под надзором выздоровевшей няни.
А в субботу Виктор с Малышом опять поехали покупать вертолет.
На сей раз они добрались до магазина без приключений и быстро нашли желанную игрушку. Времени до обеда оставалось предостаточно, так что они решили сходить в «Шкатулку дядюшки Руфуса» и поблагодарить хозяйку за помощь.
Улицы Старого Города были запружены субботней толпой: покупатели роились вокруг магазинов, уличные торговцы продавали всяческую ерунду; музыканты, клоуны и жонглеры развлекали праздношатавшихся. Малыш вертел головой и поминутно просил что-нибудь купить, на что Виктор монотонно давал отказы. Наконец они свернули в переулок, где располагалась «Шкатулка» (там было тихо и пустынно), и вошли в магазин.
Звякнул колокольчик; они оказались в маленьком темном помещении, перегороженном прилавком. Людей там не было – ни покупателей, ни продавца. По стенам до самого потолка шли полки, уставленные стеклянными сферами, разноцветными кристаллами, чучелами экзотических птиц...
– Добрый день.
Виктор обернулся: пока они с Малышом глазели по сторонам, из внутреннего помещения вышла хозяйка «Шкатулки». Она была смугла, худощава и хороша собой; особенно красивы были пышные волосы – черные, вьющиеся; возраст – чуть меньше тридцати. Держалась она сдержанно, однако Виктор понял, что она их узнала.
– Здравствуйте. Мы зашли сказать спасибо.
Девушка улыбнулась и перевела взгляд на Малыша.
– Как себя чувствуешь, Александр?
– Хорошо, – изобразив смущение, мальчик потупился и стал ковырять половицу носком кроссовки.
– Трещин, переломов не было?
– Нет. Как вы и предсказали... – Виктор замялся, – ...доктор.
– Я не доктор, – девушка улыбнулась. – Я окончила курс медицины, однако ординатуру не проходила и не...
– А это что такое? – перебил Малыш, указывая на шар из туманного стекла, диаметром в пять-шесть дюймов.
Привстав на цыпочки, девушка сняла шар с полки, на мгновение зажала его между ладоней, будто пытаясь согреть... потом быстрым движением погрузила в стекло указательные пальцы: так, что те образовали подобие оси.
Шар вращался вокруг ее пальцев и светился слабым переливающимся светом.
Малыш восхищенно ахнул.
– Там, наверное, есть дырки, – неуверенно предположил Виктор.
Девушка вытащила пальцы (Виктору почудился чуть слышный чмокающий звук), потом быстрым движением повернула шар и опять погрузила в него пальцы – в другом месте.
Шар равномерно вращался. Указательные пальцы девушки просвечивали сквозь туманное стекло. Малыш громко сопел.
– А мне можно?
Девушка остановила вращение и передала шар мальчику. Неуклюже придерживая его между ладоней, Малыш ткнул указательные пальцы внутрь.
И они вошли!
Протянув руку, девушка легонько толкнула шар, тот завертелся... в магазине воцарилась торжественная тишина. Прожилки света переливались в туманном стекле.
Наконец девушка сняла шар с пальцев Малыша... мальчик громко перевел дыхание. За окном ожили уличные шумы.
– А как это у вас получается?
Дзин-нь!
Голос Малыша прозвучал одновременно с колокольчиком входной двери: в магазин вошел диковинного вида человек – дочерна загорелый, с горящими глазами, в чалме, шальварах и туфлях с загнутыми носами.
– Здравствуй, Абдулла! – как старого знакомого, приветствовала его девушка.
Абдулла смерил Виктора неприязненным взглядом и, шагнув в сторону, прислонился к стене.
– Мы, собственно, уже закончили, – заторопился Виктор. – В общем... спасибо большое! Пошли, Алекс! – он потянул Малыша за руку.
Не сдвинувшись с места, мальчик смотрел на хозяйку «Шкатулки».
– Александр!
Малыш повернул голову и бросил в отца просительный взгляд силой в несколько мегатонн. На глаза мальчика навернулись слезы.
– Вы можете привести его завтра, – сказала девушка. – По воскресеньям магазин закрыт, нам никто не помешает.
Малыш подпрыгнул, выдернув руку из пальцев Виктора.
– И вы научите меня фокусу с шаром?
– И другим фокусам тоже.
– В какое время?
– В полдень. Я смогу заниматься с тобой два часа.
– Это слишком долго, – не выдержал Виктор. – Хватит и часа. И еще: сколько мы будем вам должны?
– Нисколько.
В воздухе повисла неловкая пауза.
– Тогда мы не сможем воспользоваться вашим любезным предложением, – сказал Виктор с сожалением.
– Ну, если вам угодно... – девушка на мгновение задумалась. – Пусть будет... десять виол.
Назначенная сумма являлась чистой воды отговоркой... Виктор неохотно кивнул. Не веря своему счастью, Малыш потащил его из магазина – от греха подальше, пока папа не передумал. Грозно сверкнув очами, Абдулла отделился от стены.
– Кстати, – обернулся Виктор с порога, – меня зовут Виктор. А вас?
– Элеонорой, – отвечала девушка. – Друзья называют меня Нора.
Тридцать пять лет назад, когда родители Виктора переехали из Лисса в Зурбаган, они поселились в малообжитом районе, по странному капризу топонимики нареченном «Бельгийскими Садами». Решение это оказалось удачным: цены на землю в «Садах» вскоре поползли вверх, и после смерти родителей Виктор стал владельцем дома в одном из самых фешенебельных предместий. Расположено оно на верхушке Абигемской горы, вокруг которой построен Зурбаган; добраться туда можно по узкой дороге, извивающейся среди пальмовых зарослей, или на фуникулере. Местные жители предпочитают последний, оставляя свои машины на стоянке у подножия горы.
В то воскресенье, с самого утра Малыш пребывал в состоянии невменяемости: проснулся в шесть, отказался завтракать, капризничал. Да и сам Виктор чувствовал себя не в своей тарелке – видимо, из-за погоды: было холодно и душно, воздух насыщала морось. Так или иначе, без пяти двенадцать они уже стучались в дверь «Шкатулки». Последовала пауза, в течение которой Малыш нетерпеливо подпрыгивал, а Виктор массировал виски, пытаясь унять головную боль. Но вот щелкнул замок, и в дверном проеме появилась Нора – узкий белый свитер и черные обтягивающие брюки подчеркивали ее хрупкое сложение. Прозвучали приветствия. «Когда вы его заберете?» – спросила девушка. Виктор почувствовал разочарование: его присутствие на уроке не подразумевалось. Они договорились, что он вернется через час.
«Все?» – нетерпеливо спросил Малыш. Виктор кивнул. Не говоря ни слова, мальчик взял Нору за руку и потащил внутрь магазина.
Виктор прикрыл дверь и посмотрел по сторонам: ярдах в ста зеленела какая-то вывеска... интуиция местного уроженца подсказала ему, что это таверна. Он вообразил живой огонь в камине, у окна – компанию завсегдатаев, в углу – включенный без звука телевизор. И в качестве лекарства от головной боли – стаканчик «Губернаторского рома», подогретого с корицей и лимоном. Что ж, ему так и так нужно было разменять сотенную бумажку, чтобы заплатить за урок...
Когда он вышел из таверны, голова его болела пуще прежнего, на грани приступа мигрени (от которых он иногда страдал). На улице все еще моросил дождь. Вытирая лицо носовым платком, Виктор взошел на крыльцо «Шкатулки» и постучал.
Через несколько секунд дверь распахнулась. «А мы уже пьем чай», – весело сообщила ему Нора. Следуя за ней, Виктор прошел в гостиную (ту комнату, куда он принес Малыша после несчастного случая). Под потолком горела вычурная хрустальная люстра, бросая блики на свеженавощенный паркет; на секретере, в большой китайской вазе красовался букет роз. За столом сидел Малыш и уплетал вишневое варенье – столовой ложкой, прямо из банки. Было видно, что он счастлив.
– Чай будете?
– Благодарствую.
Виктор опустился на стул. В комнате было тепло, уютно булькал кипяток. Серебряные ложки мелодично звякали о китайский фарфор. Виктор зажмурился и помассировал веки. Нора поставила перед ним чай.
– У вас болит голова?
– Немного.
Девушка обошла Виктора сзади... вдруг ее руки коснулись его висков.
– Закройте веки. Плотно, но без усилия.
Он подчинился. Прохладные пальцы пробежались от висков к глазам и обратно, приятно щекоча кожу. Норина грудь чуть касалась затылка Виктора, тот ощущал исходившее от нее тепло.
– Все еще болит?
Он прислушался к себе.
– Нет.... как это у вас получилось?
– Не знаю, – Нора уселась на свой стул. – Вернее, не могу объяснить.
Виктор отпил глоток чая – горячего, крепкого, с сильным ароматом жасмина.
– Откуда вы научились фокусам?
– От моих родителей... они работали в цирке.
– А как оказались владелицей магазина?
– «Шкатулка» принадлежала моему деду, я с ним жила после того, как мать и отец погибли в автокатастрофе. А сам дед умер три года назад.
– Мне очень жаль.
– Это все дела давно минувших дней, – Нора улыбнулась. Блуждающий взгляд Малыша скользнул по лицу девушки, и улыбка эхом отразилась на его выпачканной вареньем рожице.
– А откуда у вас медицинское образование? – спросил Виктор и тут же спохватился. – Если вы не против, что я задаю все эти вопросы...
– Ради бога, – Нора махнула рукой. – В молодости за моей мамой ухаживал один богатый человек. Но она вышла замуж за моего отца... а дядя Августин так и остался холостяком. Когда я родилась, он очень привязался ко мне: дарил дорогие игрушки, книжки... Потом он умер, и выяснилось, что в его завещании мне отписана большая сумма – при условии, что я выучусь на доктора... вот мне и пришлось. Но врачом я не стала, потому что... в общем, не захотела. А где работаете вы?
– В исследовательском отделе большой химической корпорации.
Малыш отодвинул пустую банку, вытер губы тыльной стороной ладони и с блаженным видом откинулся на стуле.
– Что это такое? – чумазый палец указывал на банку с розовой жидкостью, стоявшую на одном из шкафов, под самым потолком.
– Там внутри... – Нора замялась, – ...Камень.
– А что он делает? – в голосе Малыша появилась хорошо знакомая Виктору следовательская интонация. – А почему он в банке?... А зачем в розовой воде?
Нора залезла на стул и достала банку: это был цилиндрический сосуд из толстого стекла, закрытый герметической пробкой. На дне лежал средних размеров камень, видимо, вулканического происхождения: темно-серый и пористый, как пемза. Малыш потянул руку, но Нора отвела ее в сторону.
– Обещай, что ты никогда не будешь трогать эту банку.
– Почему? – удивился Малыш.
– Потому что Камень – очень ядовитый.
Воцарилась тишина.
– Камни не бывают ядовитыми, – Малыш неуверенно посмотрел на Виктора. Тот кивнул.
Несколько секунд Нора молчала, а потом, подавшись вперед, окинула собеседников заговорщическим взглядом.
– Слушайте! – сказала она.
Когда-то очень давно, за сто лет до возникновения человека, на тропическом острове посреди океана жила колония колибри. Они были многоцветны и красивы, а самой красивой из них по праву считалась молодая колибри по имени Люцц. В год своего совершеннолетия она выиграла конкурс красоты колибри-дебютанток, получив право выбрать себе мужа (такой был на острове обычай). Ее избранником оказался колибри по имени Ферр – не только писаный красавец, но и отчаянный храбрец: среди его подвигов числилась победа над Королем Ос. Люцц и Ферр свили гнездо в южной части острова – там, где теплый океанский ветер впервые касался золотистых пляжей и разлапистых пальм. Длинными тропическими днями супруги собирали цветочный нектар, а после захода солнца возвращались в гнездо и жили духовной жизнью: пели, беседовали о возвышенном или принимали гостей.
Два года прожили они в любви и согласии. Люцц по-прежнему считалась красивейшей, а Ферр – храбрейшим из всех колибри. Однако счастливы они не были, ибо никак не могли завести птенцов. Они перепробовали все лекарства – безрезультатно, они показались всем врачам, но те даже не смогли определить, кто из супругов бесплоден. Наконец медицинские возможности оказались исчерпаны; внешне Люцц и Ферр смирились со своей судьбой, однако в глубине души никак не могли понять: почему, за какие прегрешения Бог наказал именно их...
Как-то раз, пролетая над одним из дальних пляжей, Люцц заметила на песке блестящий предмет. Она спустилась ниже: предмет оказался небольшим шариком, отсвечивавшим всеми цветами радуги (то была жемчужина, вынесенная на берег морскими волнами). Завороженная красотой шарика, Люцц сплела из травинок кошелку, погрузила туда находку и перенесла в гнездо. А когда наступили сумерки, и Ферр вернулся домой, Люцц шутливо прощебетала: «Смотри, любимый! Я, наконец, снесла яйцо!» – «О, как я рад! – вскричал Ферр. – Как бесконечно счастлив!...» Он бросился обнимать возлюбленную супругу, а потом спел такую песню, что все живое в радиусе мили замолчало, обратившись в слух. И чем дольше он пел, тем труднее было Люцц сознаться в розыгрыше... Ферр угомонился лишь за полночь; он уснул, обняв жемчужину крыльями, чтобы греть ее своим телом.
Когда Ферр проснулся на следующее утро, то мог говорить лишь о своем наследнике (он был уверен, что будущий птенец – мальчик), и опять у Люцц не хватило духа открыть правду... Наконец ее муж улетел на сбор пропитания, а ей пришлось остаться в гнезде, высиживать совершенно не нуждавшуюся в том жемчужину. В течение дня Ферр трижды приносил ей в клюве нектар, сопровождая трапезы лекциями «О правильном питании для птички на яйцах».
Прошла неделя (нормальный срок инкубации яиц колибри), а на восьмой день Ферр вызвал врача – обследовав яйцо, тот пришел к выводу, что «данный предмет является объектом неживым, а потому яйцом быть не может». Когда до Ферра дошел смысл сказанного, он обратился к Люцц за разъяснениями... та начала мяться... потом расплакалась... наконец сбивчиво рассказала о своей неудачной шутке... Через пять минут Ферр пулей вылетел из гнезда, поклявшись ни за что не прощать свою некогда любимую, а теперь ненавистную супругу.
Оставшись одна, Люцц прожила лишь три дня, не принимая ни пищи, ни воды, ни разу не покинув гнезда и не проронив ни звука. На утро четвертого дня она просто не проснулась. Некоторое время ее тело лежало, высыхая на солнце... пока не стало таким легким, что порыв ветра сдул его вниз.
И лишь только невесомое тело колибри коснулось земли, как со злополучной жемчужиной начала происходить странная метаморфоза: она стала увеличиваться в размерах и тяжелеть, а ее перламутровая поверхность потемнела и покрылась пенной накипью. Через несколько минут жемчужина превратилась в серый пористый камень – раскалившись сам собой, он прожег гнездо и упал на землю...
О том, что произошло с Камнем с тех пор, не известно ничего достоверного. Похожий талисман упомянут в пиратских рассказах, есть также сходные мотивы в легендах инков. Детали этих историй противоречивы; разные источники сходятся лишь в том, что Камень крайне ядовит и приносит мгновенную смерть всякому, к нему прикоснувшемуся. А потому хранить его следует в герметичном сосуде, в специальной жидкости, настоянной на розовых лепестках.
Есть только одна категория людей, кому Камень не опасен: те, кто любят и любимы в ответ – счастливые влюбленные могут прикасаться к нему безнаказанно.
Нора замолчала и откинулась на спинку стула. Наступила тишина. Отвернувшись, Малыш украдкой вытер глаза.
– Кто вам рассказал эту сказку? – спросил Виктор.
– Дед.
– А кто ему?
– Не знаю.
Малыш печально сопел. Виктор в несколько глотков допил чай.
– Нам пора, – он встал. – Спасибо за науку и гостеприимство, – он неловко положил на стол десятку и сделал знак Малышу, чтобы тот собирался.
Нора кивнула. Мальчик слез со стула, подобрал с пола незамеченный Виктором ранее пакет и направился к двери.
– А что в пакете? – удивился Виктор.
– Подарки, – в один голос ответили Нора и Малыш.
В пакете оказались две желтые кепки и стеклянный шар, заплатить за которые Нора не позволила, сколько Виктор ни настаивал. «До следующего воскресенья?» – тон Малыша был скорее утвердительным, чем вопросительным. «Конечно, – отвечала девушка. – До свидания». Она пожала Виктору руку, а когда их ладони разъединились, в пальцах у него осталась голубая гвоздика. Он рассмеялся, Малыш одобрительно хмыкнул, Нора улыбнулась. «Спасибо, – сказал Виктор. – Но вам этот цветок подойдет больше». Он отодвинул прядь блестяще-черных волос и вставил гвоздику за маленькое розовое ушко. «Я предпочитаю розы». Нора отвела руку в сторону и щелкнула пальцами (как Виктор потом понял – чтобы отвлечь внимание). А когда они с Малышом опять посмотрели на девушку, гвоздика стала пунцовой розой.
«Здорово! – искренне похвалил Виктор. – А почему вы не выступаете?» – «До лучших профессионалов мне далеко, – Нора махнула рукой, – а ‘быть не хуже других’ не вижу смысла... – ее нос сморщился в пренебрежительной гримаске. – Кстати, если хотите увидеть настоящего мастера, – она сделала многозначительную паузу, – то сегодня в Зурбагане выступает сам Хьюго фон Блазиус». – «Когда?» – с надеждой спросил Малыш. «Для тебя это будет поздновато: в десять вечера». Мальчик печально потупился. Виктор с удивлением посмотрел на Нору: похоже, его приглашали на свидание... собственно, почему бы и нет? «Это частный концерт, на квартире одной меценатки, – пояснила девушка. – У маэстро финансовые затруднения, и эта дама устраивает для него бенефис». – «Я позвоню няне Алекса, – сказал Виктор. – Если она сможет прийти сегодня вечером, то я с удовольствием. Я вам сообщу».
Он записал номер Нориного телефона.
Фуникулер с лязгом причалил к платформе. Зашипели пневматические двери, Виктор вышел наружу и, спустившись по широкой лестнице, оказался на вымощенной брусчаткой площади. Вдоль тротуара выстроилась понурая цепочка такси. В Старом Городе, наверное, туман, вести автомобиль удовольствие небольшое – Виктор сел в головное такси и сверился с продиктованным Норой адресом: «Цветочная аллея 29». Безликий водитель молча завел мотор. Скрипя тормозами, машина съехала по Змейке и свернула к Рынку; вдоль дороги потянулись (закрытые сейчас) павильоны и лотки. Редкие пешеходы брели по темным улицам, в воздухе сгущалась туманная дымка. В центре Рыночной площади неразборчиво угадывалась конная статуя основателя Зурбагана, первопоселенца Иеремии Биглера.
Наконец такси свернуло в Цветочную аллею и вскоре уткнулось в высокую кирпичную стену. Виктор расплатился и вышел; расплывчато светя фарами, машина канула в туман. Домишки в два-три этажа и три-четыре окна лепились здесь вплотную друг к дружке, перед каждым имелась клумба. Виктор посмотрел на часы (до условленного времени оставалось две минуты), а когда поднял глаза – увидел Нору.
– Давно ждете? – девушка была одета в темное меховое пальто до пят.
– Только сейчас подъехал, – Виктор огляделся по сторонам. – Теперь куда?
– Сюда.
Пройдя сквозь неприметную низкую калитку, проделанную в кирпичной стене, они оказались в парке. Вокруг громоздились вековые деревья с толстыми корявыми стволами и смыкавшимися над тропинкой ветками. Уходившую вглубь мощеную дорожку обрамляли пунктиры ламп, встроенных прямо в каменные плиты. Виктор и Нора прошагали ярдов пятьдесят и вышли на лужайку; блистая сквозь туман тысячей ярко освещенных окон, перед ними высился большой белый особняк.
– Здесь, – сказала Нора.
Они поднялись по широкой мраморной лестнице, Виктор постучал в дверь. «Добрый вечер, мадмуазель Нора», – приветствовал их вальяжный швейцар. Стены прихожей покрывали медальоны, изображавшие дебелых девиц и доблестных воителей. «Добрый вечер, Анри», – приветливо отвечала девушка. Слева от входа висело зеркало в золоченой раме, напротив начиналась покрытая персидским ковром лестница, ведущая на второй этаж. Нора сбросила пальто на руки Анри, и Виктор увидел, что одета она по последней моде – в безлифовое платье.
– Нора, дорогая... сколько лет, сколько зим!
По лестнице спускалась высокая худая женщина лет тридцати пяти, затянутая во что-то черное и облегающее. Цокая шпильками по мраморному полу, она величественно пересекла прихожую.
– Добрый вечер, Марта.
Придерживая друг друга кончиками пальцев за обнаженные плечи, женщины соприкоснулись щеками.
– Марта, это мой друг, Виктор.
Виктор осторожно пожал протянутые ему хрупкие пальцы, подавив (очевидно, неправильный) позыв поцеловать их.
Следуя за хозяйкой, Нора и Виктор поднялись по лестнице, прошли в двери и оказались в просторном зале. В дальнем его конце, на стене красовался развесистый канделябр с гроздью горящих свечей – остальная часть зала тонула в полумраке. Посередине располагалось несколько рядов кресел, почти полностью занятых зрителями; темно-малиновые бархатные портьеры на окнах были задернуты. Усадив Виктора и Нору, Марта отошла; зал наполняли разговоры вполголоса, приглушенный кашель. Микроскопические сквозняки колебали пламя свечей, на полу дрожали неясные тени.
Виктор стал искоса разглядывать Норино платье: оно было коротким, из темно-бирюзового бархата, поддерживалось узкой бретелькой, проходившей между грудей и охватывавшей шею. Кожа девушки покрылась мурашками (в зале было прохладно), соски потемнели... спохватившись, Виктор отвел глаза. И поймал Норин взгляд – несколько секунд они глядели друг на друга, потом одновременно рассмеялись.
«Бом-м!» – удар невидимого гонга раскатился по залу продолжительным гулом. В центре освещенной части зала появилась Марта.
– Дамы и господа! – объявила она. – Мы собрались, чтобы насладиться искусством нашего старого друга, несравненного маэстро Хьюго фон Блазиуса.
«Бом-м! Бом-м!» – дважды прозвучал гонг, зрители захлопали. Марта села на один из стульев в первом ряду. Из боковой двери на сцену вышел невысокий толстый человек с усами à la Сальвадор Дали и демоническим взглядом, одетый, как на фотонегативе: в черную рубашку и белый фрак. Не говоря ни слова, он вытянул ладони с растопыренными пальцами в направлении белокурой дамы, сидевшей в первом ряду, и картинно напрягся: откинул голову назад, закусил губу. Пролетело несколько мгновений... вдруг дама ахнула и, всплеснув тонкими руками в алых перчатках до локтей, вместе со стулом воспарила в воздух.
Зал взорвался аплодисментами, во время которых дама плавно опускалась на пол, а маэстро готовился к следующему номеру: вытащил из-за пазухи блестящую, на вид очень острую пилу, согнул и отпустил ее – та издала пронзительный вой. Потом он выставил вперед левую руку и... в несколько движений отпилил себе кисть!
Хлынул фонтан крови, кисть упала на пол и задергалась, словно обрубок змеи... раздались крики ужаса, некоторые дамы закрыли руками глаза. А маэстро, гримасничая от невыносимой боли, спрятал окровавленную пилу за пазуху, подобрал кисть, приставил к запястью и, поворачивая со всех сторон, облизал рану широким розовым языком... Через мгновение от распила не осталось и следа, a гримаса боли на лице маэстро перешла в улыбку. Он посыпал лужу крови на полу каким-то порошком, отчего та подернулась белой пеной; через несколько секунд пена осела, открыв девственно чистый паркет.
Пока публика аплодировала, маэстро готовился к следующему номеру: с нечеловеческим проворством тасовал карты, то расправляя их веером, то пропуская щелкающей вереницей из руки в руку...
Представление оказалось коротким, меньше часа. Не все из показанных фокусов привели Виктора в восторг, однако в целом было очень интересно. А самым оригинальным оказался последний номер: слуги вынесли на сцену невысокую ширму, и маэстро с вызванной из зала Мартой зашли за нее – зрители видели лишь их лица. Несколько секунд не происходило ничего... потом раздался гонг – а когда слуги сдвинули ширму, то голова Марты сидела на теле маэстро, а голова маэстро венчала тело Марты. Выглядели они настолько нелепо, что Виктор расхохотался в голос...
Наконец, Хьюго фон Блазиус вернул хозяйке дома тело, поклонился и ушел в боковую дверь; в зале зажегся свет. Марта пригласила присутствующих на «apéritif, tout petit, entre amis», а потом обошла гостей с подносом для пожертвований в пользу маэстро. Заставив Нору спрятать кошелек, Виктор положил на поднос двести виол.
– Остаемся на аперитив?
Двое слуг с усилием растворили тяжелые створки золоченой двери, сквозь которую виднелся накрытый стол; зрители потянулись в соседнюю комнату.
– Вы знаете, – Нора приложила пальцы к вискам, – у меня разболелась голова. Я бы пошла домой.
Виктор разочарованно кивнул... их вечер кончился, не начавшись. Нора окликнула Марту; втроем они спустились в прихожую. Виктор и Нора оделись. Прозвучали прощания и поцелуи, величественный Анри отворил входную дверь. Сырой, холодный воздух коснулся лица Виктора.
Обрамленная лампами дорожка вывела их сквозь парк к калитке, калитка вывела на улицу.
– Вызвать такси? – Виктор достал мобильный телефон.
– Пойдемте пешком, – Нора взяла его под руку, – здесь недалеко.
Воздух пребывал в состоянии абсолютного покоя, густейший туман сократил видимость до пяти ярдов. Квадрат мостовой под ногами и кусок кирпичной стены слева казались театральными декорациями; даже звуки – и те вязли в белом киселе, растворяясь до полной неразличимости.
Через три минуты Нора и Виктор вышли на площадь Гортензий, миновали статую Иеремии Биглера, Обнародующего Свиток, и зашагали вдоль вереницы ярко освещенных магазинов. Вдруг где-то далеко зародился тонкий, как комариное жужжание, звон колокольчика... он нарастал... становился громче... наконец в туманном мареве показалось яркое пятно. Рокоча цельнорезиновыми шинами, окутанный облаком света, мимо промчался пневмо-трамвай – лишь рваные струи тумана заклубились ему вслед. И опять наступила тишина...
Через десять минут Нора и Виктор вышли к Переулку Гвардейцев, где располагалась «Шкатулка».
– Вы, верно, голодны... зайдете? – Норины волосы блестели мириадами мельчайших капель. – У меня есть свежая паэлья.
– С удовольствием.
Щелкнул замок двери. В лучах уличных фонарей, проникавших сквозь витрину, разные разности на полках казались странными и загадочными. Хрустальные шары и магические кристаллы источали волшебное мерцание, чучела невиданных птиц и зверей косились на пришельцев блестящими глазами. Виктор глубоко вдохнул ароматы пряностей и шоколада.
– Пойдемте.
Нора взяла его за руку... ладонь девушки была теплой и на удивление твердой. Они прошли сквозь магазин в гостиную, Нора зажгла бра в вишневом абажуре, сняла пальто и бросила на диван. Виктор последовал ее примеру.
– Я разогрею паэлью, а вы накройте на стол – посуда в серванте.
В свете бра смуглые плечи и грудь девушки приобрели красноватый оттенок. Неожиданно для себя Виктор протянул руку и коснулся кончиком пальца маленького розового соска... и тут же ужаснулся: Господи, что на него нашло?! Но ничего страшного не случилось: Нора мягко улыбнулась и коснулась его щеки. Он положил ладони ей на плечи – кожа была теплая и гладкая. Сердце его билось о ребра, посылая сейсмические волны до висков и кончиков пальцев, дурацкий галстук-бабочка ошейником сдавил горло. Девушка закрыла глаза, и Виктор поцеловал ее, ощутив сладкий вкус губной помады... потом опустился на колено и стал целовать ее грудь. Но было неудобно – слишком высоко. «Пойдем наверх», – сказала Нора шепотом.
Она взяла Виктора за руку и повела: через дверь гостиной в увешанный картинами холл – по винтовой лестнице – сквозь узкий, тускло освещенный коридор. Они оказались в большой комнате с необъятной кроватью под кружевным пологом. На тумбочке горел ночник. Стены были увешаны куклами-марионетками (среди прочих Виктор узнал Арлекина, Коломбину и Пьеро). «Подожди...» – шепнула Нора. На подоконнике стояла старинного вида медная чаша, рядом – спичечный коробок и горка маленьких бумажных пакетиков; девушка вскрыла один и высыпала в чашу какой-то порошок. Потом чиркнула спичкой; раздалось шипение, из чаши повалили клубы ярко-синего дыма. Что это? Виктор осторожно вдохнул сладкий до удушливости аромат... да, правильно: запах пряностей и шоколада. Очертания предметов вдруг приобрели небывалую, гипертрофированную четкость. Цвета предметов обрели небывалую, почти невыносимую яркость. Виктор слышал все звуки в радиусе тысячи миль. Нора коснулась его руки, и он задохнулся от желания.
Он усадил девушку на кровать, сам встал на колени и стал целовать ее грудь; Норины руки гладили его по голове, ерошили волосы... Куклы на стенах молча и, казалось, неприязненно следили за ними острыми, как иглы, – и, как иглы же, блестящими – глазами. Порошок в медной чаше сгорел без остатка, комнату наполняла синяя дымка. Виктор расстегнул молнию сбоку Нориного платья, развязал тесемки на шее – девушка встала, платье упало к ее ногам... в запахи пряностей и шоколада вмешался слабый, как эхо, аромат духов. Откуда-то издалека, из другого мира донесся серебряный звонок пневмо-трамвая. Виктор снял с Норы крошечные кружевные трусики и коснулся губами низа живота – из-под его поцелуев по шелковистой коже разбежались мурашки. Он встал с колен, уложил девушку на постель и выключил ночник, однако темно не стало: в окна пробивался свет от вывески «Шкатулки». Стало видно, как в воздухе извиваются струйки синего дыма. На стены комнаты легли синеватые блики. Путаясь в одежде, Виктор разделся, лег и обнял Нору, ее глаза оказались совсем близко. «Куклы... – вдруг выдохнула девушка (ее дыхание пощекотало ему щеку), – куклы смотрят на нас...» – она потянулась куда-то через его голову.
Раздался звук разматываемой веревки, и по периметру кровати – медленно, как театральный занавес – опустился полог.
...прошли, слившись в яркую многоцветную ленту. Чтобы высвободить больше времени друг для друга, Виктор взял отгулы до конца недели, а Нора на тот же срок закрыла «Шкатулку». Большую часть забот о Малыше приняла на себя няня.
Виктор и Нора обычно встречались около полудня и шли на выставку, в кино или просто гуляли по улицам. Один раз ездили на прогулочном пароходе на Магнитный остров, взяли напрокат багги и вдоволь поколесили по пустынным в это время года прогулочным дорожкам. Почти все время лил дождь, придавая курортным красотам – пляжам, открытым эстрадам и шикарным виллам – сюрреалистический оттенок неприкаянности. Ужинали они в дорогом ресторане (как единственных посетителей их пустили в джинсах) и танцевали под музыкальный ящик, шаркая кроссовками посреди пустого танц-круга. В тот день они решили в город не возвращаться и сняли за весьма умеренную, «внесезонную» цену бунгало – состоявшее из пяти жилых комнат, бассейна, биллиардной и сауны. В последней они, собственно, и провели ночь, то поддавая пару, то прыгая в ледяное море, то занимаясь любовью.
Несколько раз Виктор пытался расспрашивать Нору об источниках ее познаний в области экзотических снадобий, но выяснил лишь, что всему этому ее научил какой-то индус, знакомый ее покойных родителей. От обычных народных средств – тех, что продаются в аптеках – Норины снадобья отличались намного более сильным действием. К примеру, девушка сняла Виктору тяжелейший приступ мигрени всего лишь несколькими каплями какой-то оранжевой жидкости: капнула ему на язык, и через десять минут приступ прошел без следа.
Однако не все ее снадобья были столь же безобидны, сколь сильнодействующи. В частности, синий порошок, который Нора жгла во время их первого (и всех остальных) свиданий, по своему действию напоминал X2Z – весьма вредный для здоровья синтетический наркотик. В другом случае она сожгла щепотку красного порошка, от которого они с Виктором пришли в расслабленно-благодушное состояние, характерное для другого наркотика, мега-эйфориака. Вообще говоря, Виктор относился к наркотикам либерально, считая безусловным злом лишь те, что наносят ущерб здоровью или вызывают зависимость – а Норины снадобья, по словам девушки, побочных эффектов не имели.
Четыре проведенных неразлучно дня – казалось бы, немалый срок для того, чтобы хоть немного узнать свою возлюбленную, однако Виктора часто ставили в тупик Норины реакции даже на заурядные, повседневные события. Как-то раз, гуляя по улице, они миновали нищего (явление, весьма редкое для зажиточного Зурбагана). Не придавая разговору значения, Виктор обмолвился, что никогда нищим не подает, потому что... объяснить он не успел, ибо Нора резко остановилась; лицо ее отвердело. «Я прошу тебя дать этому человеку денег, – с нехарактерной истерической интонацией выдохнула она. – Если ты, конечно, хочешь, чтобы я...» – она осеклась, оставив фразу неоконченной. Лицо у Виктора вспыхнуло от стыда; не споря, он подошел к нищему (на вид вполне здоровому, нестарому дяде) и бросил ему в шляпу сотенную банкноту. «Благодетель!...» – прохрипел ошалевший дядя. А когда Виктор вернулся к Норе, та встала на цыпочки и поцеловала его, а потом прижалась лицом к его груди и долго не могла оторваться.
Или, например, случай во время путешествия в Роннебургское ущелье... На одной из смотровых площадок было повреждено ограждение, и прежде, чем Виктор успел среагировать, Нора шагнула в пролом и встала над обрывом глубиной ярдов в двести, балансируя руками под порывами ветра. На щеках у нее выступили красные пятна, костяшки сжатых кулаков побелели – было видно, что ей очень страшно... постояв с полминуты, она дала Виктору утащить себя в пределы ограды. «Зачем ты это сделала?!» – вскричал тот в ужасе. «Страх заставляет полнее ощущать жизнь, – отвечала Нора. – Попробуй сам». Сердце Виктора заколотилось... повинуясь внезапному импульсу, он шагнул в пролом, закрыл глаза и застыл, изо всех сил стараясь удержать ставшее неочевидным равновесие. Впервые за много лет он на несколько секунд ощутил себя полностью живым.
Впрочем, все Норины эмоции – не только жалость и страх – были глубже и сильнее, чем у среднего человека, в том числе и сексуальные. И Виктор не мог понять, зачем она подстегивала себя синим порошком.
В пятницу они вернулись с Магнитного острова смертельно уставшие, а потому далеко идущих планов на вечер не имели. Виктор на пару часов заскочил домой – проведать Малыша, а к девяти подъехал к Норе: они собирались ужинать у нее дома. Поднимаясь на крыльцо, он заглянул в окно «Шкатулки» и увидел незнакомую блондинку. В глубине магазина стояла и сама Нора – женщины беседовали.
Он толкнул дверь и вошел внутрь.
– Здравствуй, Виктор! – приветствовала его Нора. – Познакомься, это моя подруга Ингрид.
Блондинка улыбнулась и протянула руку. Ее окутывал приторный запах духов.
– Очьень прийатно, – она говорила хрипловатым контральто, с сильным скандинавским акцентом; рукопожатие ее оказалось чуть влажным и неожиданно слабым.
Это была симпатичная девица лет двадцати пяти, типичная шведка – высокая, с бледной кожей, румяная, с большим бюстом, большими руками и ногами, одетая в серый облегающий свитер и черные обтягивающие брюки. На ее лице выделялись черные брови и ресницы – видимо, крашеные.
– Я пригласила Ингрид поужинать с нами.
Виктор кивнул.
– Вы пока знакомьтесь, – Нора улыбнулась, – а я принесу закуски.
Они переместились в гостиную, Нора ушла на кухню. Виктор расположился на диване, Ингрид села рядом, почти вплотную и повернулась вполоборота – их колени соприкоснулись.
– Дафно ли фы знакомы с Норой? – шведка сидела так близко, что Виктор почувствовал дуновение воздуха от ее слов.
– Чуть больше недели, – он чуть-чуть (стараясь не обидеть) подался назад.
Стол в центре комнаты был накрыт на три персоны – накрыт «по-парадному»: с керригорским хрусталем, китайским фарфором и свечами в серебряных подсвечниках.
– А вы давно знакомы с Норой? – спросил Виктор.
– Много льет. Мои и йо родитьели работали ф одном циркье.
В комнату вернулась Нора: принесла поднос с блюдами, соусницами, кастрюльками и стала раскладывать еду по тарелкам. Виктор откупорил вино.
– За знакомство? – Нора подняла бокал.
Все трое выпили и принялись за еду. Разговор, в основном, поддерживала Ингрид: расспрашивала Виктора о его работе, хобби, вкусах, а также рассказывала о себе и Норе. Шведка оказалась остроумной собеседницей, а также весьма кокетливой женщиной. Не стесняясь Норы, она заглядывала Виктору в глаза, касалась руки, как бы невзначай наступала под столом на ногу. В иной ситуации Виктор был бы польщен, однако сейчас, на глазах у Норы чувствовал себя неуютно... ему даже показалось, что девушки хотят его разыграть.
От неловкости Виктор приналег на спиртное. Ингрид с энтузиазмом последовала его примеру, и даже малопьющая Нора выпила заметно больше обычного.
Ужин близился к концу. Закуски и главное блюдо были съедены, Нора унесла грязные тарелки на кухню. Ингрид приволокла из недр дома CD-плейер, завела знойную музыку и потащила Виктора танцевать. Отбиться тому не удалось: решимость его ослабил алкоголь. Нора все не возвращалась – готовила десерт. Ингрид склонила голову на плечо Виктора, гладила по волосам... тот дважды отводил ее руку, но шведка только смеялась. Потом полезла с поцелуями... губы у нее были сладкими и липкими; от нее пахло шерри, которое она пила в конце ужина. Виктору явно следовало прекратить танцы... в такое положение он попал впервые и никак не мог нащупать правильную линию поведения.
Наконец музыка кончилась. Виктор почти насильно усадил Ингрид на диван – шведка попыталась встать, но он легонько толкнул ее в плечо, и та, заливаясь смехом, упала обратно. Терпение у него лопнуло, он хотел поговорить с Норой. «Я на минуту отлучусь». – «Ф уборнуйу? – осведомилась Ингрид. – Тогда йа поиду помьогать на кухнью».
При шведке говорить с Норой было нельзя... раздосадованный Виктор зашел в туалет, запер дверь и стал умываться. Вода приятно холодила щеки. Снаружи послышались шаги – Ингрид вышла из гостиной... потопталась на месте, будто в раздумье... наконец, шаги удалились. Виктор закрыл кран, вытер лицо полотенцем, с минуту постоял, собираясь с мыслями... в голове шумело. Шведку следовало отшить решительно и бесповоротно.
Он вышел из туалета и чуть не столкнулся с Норой, несущей поднос с чайной посудой. Виктор зашел вслед за девушкой в гостиную и плотно прикрыл дверь.
– Ингрид на кухне?
– Нет. Кажется, пошла на второй этаж.
– Нора, что происходит? – Виктор раздраженно прошелся по комнате. – Ты что, проверяешь мою верность... – договорить он не успел.
– Смотритье, что йа приньесла!
В двери стояла Ингрид с медной чашей в руках – той, что обычно находилась в спальне. Из чаши валил синий дым, в воздухе резко запахло пряностями и шоколадом.
Начиная с этого момента, восприятие Виктора стало как бы замутненным (наверное, из-за совместного эффекта синего дыма и алкоголя). Некоторое время они беседовали... но как-то странно: когда Виктор разговаривал с Ингрид или Норой – все было понятно, но если девушки говорили между собой, он не мог понять ни единой фразы: слова просто не зацеплялись друг за друга!... Потом он на секунду отвлекся, а когда опять включился в происходившее, Ингрид была голой по пояс и целовалась с Норой на диване. О своем намерении «отшить шведку» Виктор уже забыл и даже наоборот – подсел поближе, развернул ее к себе и стал с (каким-то даже медицинским) любопытством рассматривать ее огромные груди, трогать их, чтоб они качались из стороны в сторону. (Они были удивительно белого цвета, прямо как сметана, а соски – ярко-красные... как клубника в сметане... ха-ха-ха!) Потом он заставил Ингрид встать и раздел ее догола – шведка стояла посреди комнаты в одних туфлях и пьяно смеялась (он вдруг заметил, что у нее на лобке почти нет волос)... Однако заниматься любовью в гостиной, где имелся только узкий диван, было неудобно – Виктор предложил перейти в спальню. Ингрид тут же согласилась, схватила все еще дымившуюся чашу и подняла вверх, будто олимпийский огонь. Держа Нору за руку и подгоняя шведку шлепками по обильной попе, Виктор привел девушек в спальню. Он и Нора стали раздеваться, Ингрид стояла посреди комнаты, заливаясь смехом (чашу она поставила на тумбочку). Висящие на стенах куклы злобно пялились на них, но никому не было до них дела.
Нора сбросила одежду первой – подошла к шведке, повалила на постель и села верхом на ее лицо. Виктор тоже разделся, но присоединяться к девушкам не спешил. Пару минут он наблюдал за происходившим... потом – неожиданно для самого себя – довольно сильно толкнул Нору; чуть не ударившись о стенку, девушка упала на кровать. «Прости», – начал было Виктор... Но извинения оказались излишни: на Норином лице было выражение покорности. В этой группе он являлся «доминирующим самцом»... умозаключение сие показалось Виктору верхом остроумия, он расхохотался. Все еще смеясь, он залез на кровать, развел ноги Ингрид и вошел в нее; шведка закрыла глаза и вцепилась в спинку кровати, груди ее заколыхались. При весьма крупных габаритах, у нее оказалось несоразмерно маленькое влагалище – влажная тугая оболочка охватывала плоть Виктора, растягиваясь при каждом ударе. Ингрид стонала, извивалась... потом вдруг стала повторять, как заведенная, одну и ту же непонятную фразу, очевидно, по-шведски. Виктор взглянул на Нору: та сидела на краю постели и наблюдала... не выходя из Ингрид, он приподнялся на руках – чтобы Норе было лучше видно. В этот момент шведка издала протяжный хриплый вой и постепенно обмякла... отпустила спинку кровати, раскрыла ошалелые глаза. Любить ее стало неинтересно. Виктор переключился на Нору: опрокинул ее на постель, сел верхом и, придавив руки коленями, занялся с ней оральным сексом.
А Ингрид, тем временем, встала, подсыпала в медную чашу синего порошка и чиркнула спичкой. Комната наполнилась густым дымом...
Виктор открыл глаза и несколько секунд лежал без движения. Смесь темноты с удушливыми ароматами пряностей и шоколада лежала на лице, не давая видеть и дышать. Жутко болела голова – будто вольтова дуга прожигала мозг от виска до виска. Он осторожно ощупал постель вокруг себя... кажется, он лежал с краю. Справа кто-то дышал. Избегая резких движений, Виктор сел, спустил ноги на пол, встал... налетел на что-то плоское и холодное. Ч-черт! Он пошарил на тумбочке рядом с кроватью и включил ночник: яркий свет – сквозь отверстия зрачков – вонзился в мозг... Виктор зажмурился, опустился обратно на постель, осторожно приоткрыл веки, осмотрелся. Плоское и холодное оказалось напольным зеркалом в резной оправе – оно, помнится, стояло в углу... зачем его перетащили сюда? Воздух в комнате был сиз от дыма. В зеркале отразилась помятая физиономия со всклокоченными волосами, на лице, груди, животе и ниже – следы губной помады. В памяти клубились дикие сцены прошедшей ночи.
Виктор огляделся: прикрытая до пояса одеялом, у стены спала Ингрид – лежа на спине и приоткрыв рот. В комнате было жарко; на коже шведки блестела испарина, огромные груди разъехались в стороны, косметика на лице размазалась. Подавив приступ тошноты, Виктор встал с кровати, подошел к окну, открыл форточку, жадно глотнул влажный холодный воздух. Под окном жужжала неоновая вывеска «Шкатулки»; на голых мокрых ветвях растущего рядом клена лежали синие отблески. В домах напротив не горело ни одного окна... сколько сейчас времени?... куда подевались часы?... Оставив форточку открытой, Виктор стал собирать разбросанную по полу одежду (после каждого наклона к горлу подступала тошнота, так что приходилось делать паузы). Куклы злорадно следили за ним со стены. Ни Норы, ни Нориной одежды в комнате не было.
Оставив свитер и ботинки на полу, он на цыпочках вышел из спальни и толкнул дверь ванной... наконец-то – холодная вода!... Виктор бросал ее пригоршнями в горящее лицо, каждый раз захватывая губами живительные глотки. А если подставить под струю всю голову?... Вот так... Он содрогнулся от боли: ледяной обруч сжал череп, колени подогнулись; с трудом сохранив равновесие, Виктор выпрямился. Господи!... Прыгающими пальцами он нащупал полотенце и осторожно, без нажима вытер голову. Потом попытался открыть глаза. Проклятый свет – жжет даже сквозь приспущенные веки! Виктора покачивало, в висках бились электроразряды мигрени... спотыкаясь, он вышел из ванной. Дремлющий в пол-уха дом прислушивался к его неуверенным движениям, как кот к шуршащей за сундуком мыши.
Виктор спустился в холл первого этажа. Люди в старинной одежде, изображенные на висевших повсюду картинах, проводили его осуждающими взглядами. Сквозь приоткрытую дверь мерцал желтый дрожащий свет. Пошатываясь от головокружения, Виктор вошел в гостиную – на столе горела одинокая свеча в высоком серебряном подсвечнике.
– Не спится? – Норин голос прозвучал глухо и хрипло.
Девушка сидела в глубоком кресле, на окружавшем ее темном фоне выделялось лишь бледное пятно лица. Копна вьющихся волос окружала голову черным ореолом. Вокруг глаз темнели круги. Голубые зрачки казались кружками из цветной бумаги, наклеенными на черно-белую фотографию.
– Сделай мне массаж от головной боли, – Виктор опустился на стул и помассировал виски. – Или дай что-нибудь.
– У меня кончилось лекарство. А массаж не поможет.
– Почему?
– Потому что я и сама... – Нора повертела рукой в поисках подходящего слова, – ...не в форме.
Она была одета в облегающее трико из темной блестящей материи, делавшее ее еще более хрупкой, чем она была на самом деле.
– И давно это у тебя с Ингрид? – спросил Виктор.
– Десять лет.
– Вы всегда... как бы это сказать... делитесь друг с другом возлюбленными?
– Она предлагала мне один раз, но я не смогла лечь в постель с человеком, которого не люблю.
– Почему же ты думала, что лягу я?
– Мужчины устроены по-другому.
Виктор ощутил укол злости.
– Ты знала, что Ингрид начнет жечь синий порошок?
– Нет.
– Я требую, чтобы – прежде, чем дурманить меня вашими зельями – ты и твои друзья спрашивали, хочу ли я этого!
Нора молча смотрела на пламя свечи.
– Я хочу управлять своими желаниями сам, ты слышишь?
– Хорошо.
– И я не хочу больше видеть Ингрид. Ни в постели, ни просто так.
– Почему?... Я думала, она тебе понравилась.
Виктор усмехнулся.
– Попробуем с другого конца: ты меня любишь?
– Да.
– Тогда скажи: когда я занимался сексом с Ингрид, тебе было все равно?
– Мне было приятно.
– ?!...
– Потому что я люблю вас обоих.
Виктор посмотрел на нее с неприязненным удивлением.
– Ты не в своем уме. Двоих любить невозможно.
– Возможно, если это разные любови... Ее я люблю как сильная из двоих, тебя – как более слабая.
– Не понимаю, – он покачал головой. – Никогда не смогу понять.
На несколько секунд наступила тишина. По свече стекали янтарные капли расплавленного стеарина, гроздьями повисая на подсвечнике.
– Я могу доказать, что люблю тебя, – Нора выпрямилась. – Подожди!
Девушка залезла на стул и сняла со шкафа банку с Камнем. Пламя свечи заплясало в такт ее движениям. В стеклянных очах стоявшего на секретере африканского воителя то вспыхивали, то гасли хищные желтые искры.
– Помнишь, что я рассказывала? – Нора поставила банку на стол. – Тем, кто любит и любим в ответ, Камень не опасен.
– Помню, – насмешливо отвечал Виктор.
– Я сейчас коснусь его.
Пламя свечи успокоилось и застыло неподвижным желтым язычком.
– Ты веришь в эту сказку?
– Да.
Виктор удивленно покачал головой.
– Я никогда не слыхал о камнях, убивающих несчастных влюбленных. Однако минералы, контакт с которыми для человека вреден, возможно, существуют – мне как химику это не кажется невероятным... И, кстати, чего бы ты ни касалась, – он язвительно хмыкнул, – ты лишь докажешь, что любишь и любима Ингрид!
– Ингрид не любит никого, кроме себя, – по лицу Норы пробежала болезненная гримаса. – Но если хочешь, коснись Камня сам. Или ты боишься, что...
– Ладно!
Злиться было глупо. Легче согласиться.
Виктор попытался вытащить массивную притертую крышку...
– Осторожно!
Возглас Норы совпал с хлопком выскочившей крышки. Розовая маслянистая жидкость качнулась, чуть не выплеснувшись наружу. Виктор попытался просунуть руку внутрь, но горлышко было слишком узким.
– Подожди.
Девушка достала из посудного шкафа фарфоровую салатницу, поставила на стол и осторожно наклонила над ней банку. Маслянистая жидкость неслышно потекла толстой розовой струей; Камень, скользнув по стеклу, с жирным бульканьем упал в салатницу. По поверхности жидкости разошлись вязкие, медленные круги.
– Ну?... – Нора поставила пустую банку на стол и улыбнулась.
Виктор придвинул к себе салатницу и сунул руку внутрь...
Его будто ударило током, но боли не было. Волна вибрирующего наслаждения побежала от кончиков пальцев вверх – сквозь плечо в грудную клетку, по горлу внутрь черепа (омывая изнутри глазные яблоки) и разошлась по телу горячими пенными струями...
Он отдернул руку и, потеряв равновесие, упал грудью на стол. Нора успела подхватить салатницу с Камнем, но подсвечник покатился на пол, и свеча погасла. Однако темно не стало – откуда-то сочился слабый розовый свет.
– Что... что с тобой?!
Виктор с трудом выпрямился.
– Все в порядке.
Он помотал головой и вдруг понял: мигрень, головокружение и тошнота исчезли... вернее, заместились сосущей пустотой в голове и под ложечкой.
– Ой! – Нора со стуком поставила салатницу на стол.
Оттуда веером расходился слабый ореол: Камень светился. На потолок легло круглое розовое пятно, краем задев хрустальную люстру. По углам комнаты разлетелись розовые зайчики.
– Что это?
– Не знаю.
– Когда ты его коснулся, тебе было больно?
– Нет, но... – он не нашел подходящего слова.
– Что?
Виктор прислушался к себе. Глубоко вдохнул пронзительно-чистый, будто наэлектризованный, воздух.
– Из меня как будто выкачали часть энергии.
Нора и Виктор склонились над салатницей, их лица осветились снизу. Камень испускал ровный и довольно сильный свет. Нора нерешительно протянула руку...
– Подожди, – почему-то шепотом сказал Виктор. – Мы не знаем, что это такое. Это может быть вредно.
Они посмотрели друг на друга.
– Я хочу попробовать.
Нора медленно опустила ладонь в салатницу.
Девушка дернулась, тело ее перекрутила судорога, зрачки закатились – Виктор обхватил ее и прижал к себе, грудью ощущая ее дрожь. (Он вдруг заметил, что Камень засветился сильнее – так, что стали видны предметы в шкафах и на секретерах.) Секунд через тридцать Нора расслабилась: откинула голову Виктору на плечо, закрыла глаза. Но тут же выпрямилась; Виктор отпустил ее. Лицо девушки стало белым (темные круги под глазами исчезли) и застыло, как маска.
– Коснись меня и Камня одновременно, – Нора говорила ровным, лишенным интонаций голосом.
– И что будет?
– Что-то очень хорошее.
После секундного колебания Виктор взялся за правую ладонь девушки, а свою правую руку сунул в салатницу. За мгновение до того, как его пальцы коснулись пористой поверхности Камня, он закрыл глаза.
И тут же мир беззвучно взорвался и разлетелся в пыль. Исчезли стены дома, улицы города, земной шар и охватывавший все это небосвод. Остались лишь Виктор и Нора – два тела посреди бесконечно-пустого пространства, соединенные в замкнутую цепь. И остался Камень, пропускавший сквозь эту цепь волны счастья, любви и понимания... любви, понимания и счастья... понимания, счастья и любви.
Зацепившись плечом за стойку-поручень, Виктор вышел из фуникулера, пересек безлюдную платформу и потащился по аллее, ведущей к дому... тяжелые, как кувалды, ноги еле отрывались от земли; тяжелая, как гиря, голова тянула вниз. В его памяти раз за разом, как видеоклип, проигрывались те несколько секунд, когда он отдирался от Камня (вспышка черной пустоты и всепоглощающая слабость), а потом отдирал Нору (лицо девушки исказила жуткая гримаса, из перекошенного рта исторгся неразборчивый хрип).
Он отпер входную дверь и вошел в прихожую. В глубине кухни мигали индикаторы кухонного робота. Светящиеся стрелки стенных часов показывали 5:10. Виктор повесил плащ на вешалку, снял ботинки и, волоча ноги, поднялся на второй этаж. Сквозь приоткрытую дверь детской доносилось уютное сопение Малыша... дыхания няни слышно не было. Ощущая неприятную, тяжелую пустоту во всех членах, Виктор прошел по коридору в спальню.
Он разделся, бросая одежду на пол... сделав титаническое усилие, поплелся в ванную. Через две минуты вернулся и повалился на кровать. В окно заглядывала низкая предутренняя луна.
– Доброе утро, дорогой.
Виктор вздрогнул и рывком сел. В обрамлении дверного проема – неясным узким силуэтом – стояла Клара.
– Когда ты приехала?
– Вчера вечером, – лица ее видно не было, но Виктор знал, что она улыбается своей всегдашней безмятежной улыбкой. – Я ждала тебя в гостиной, но под утро задремала.
– А как же гастроли?... Что ты сказала в театре?
– Что у меня тяжело заболел муж, – Клара мелодично рассмеялась, будто зазвенел серебряный колокольчик. – Ничего страшного, вместо меня сыграет дублерша, – она невесомо присела на край кровати. – Ну?... Что же ты не рассказываешь о своей пассии?
Лунный свет осветил геометрически-правильные черты ее лица и тщательно расчесанные волосы.
– Когда ты начала интересоваться моими сердечными делами?
– С тех пор, как ты отключил свой мобильный и перестал отвечать на мои звонки, – Клара зябко поежилась и запахнула халат поплотнее. – Ну, рассказывай, не тяни – сколько ей лет? Кем работает? Красива ли?... Умна?... Блондинка или брюнетка?
– А с каким режиссером провела вчерашнюю ночь ты? – Виктор почувствовал нарастающую волну раздражения. – С блондином ли, брюнетом, худым или толстым?
Опять зазвенел серебряный колокольчик: Клара рассмеялась.
– Представь себе, я спала одна.
На несколько секунд наступила тишина. На стоявшем в углу трюмо холодно, словно хирургические инструменты, блестели Кларины косметические принадлежности.
– Хватит, Клара, – устало сказал Виктор. – Мы с тобой договорились: ты спишь, с кем тебе нужно, я сплю, с кем хочу. Договор предложила ты сама, я на него лишь согласился, – он помолчал, а потом со злостью добавил: – Потому что очень хотел на тебе жениться, прямо дрожал от нетерпения.
– Но, милый, ты же не винишь меня в своем желании на мне жениться? – Клара поднялась и прошлась по спальне взад-вперед. – И потом, мы договорились, что можем спать с другими людьми, но не можем влюбляться, – она остановилась и посмотрела Виктору в лицо, – так?
– Так, – эхом отозвался Виктор.
– Вот я и спрашиваю: это у тебя серьезно? – в Кларином голосе послышались жесткая нотка.
– Да.
– Ты хочешь разводиться?
– Не знаю.
– Это не ответ!
– Другого у меня нет. Пока нет.
Клара резко отвернулась и отошла к окну, застыв на его фоне четким черным силуэтом. Было видно, что она пытается взять себя в руки. В темноте светились красные цифры стоящего на тумбочке будильника.
– Расскажи мне об этой женщине.
– Что ты хочешь знать?
– Кто она?
– Помнишь, когда Малыш попал под машину, ему помогла...
– Постой, – брезгливо удивилась Клара. – Это ведь, кажется, была продавщица?
– Хоть бы и продавщица... – устало отвечал Виктор. – Но она, вообще-то, хозяйка магазина. И у нее есть медицинский диплом.
– Так почему она не работает врачом?
– Она предпочитает магазин. И не нуждается в средствах, – он помолчал, а потом с досадой добавил: – Какая разница, чем она зарабатывает себе на жизнь?
Клара поднесла руку к губам – жест, обычно сопровождавший у нее размышления.
– Действительно неважно, – согласилась она. – Скажи: что эта женщина умеет, чего не умею я? Чем она хороша?
– Тем, что разбудила меня от летаргического сна, в котором я жил последние годы. Тем, что заставила вновь чувствовать влечение, страх, боль, жалость...
– Тогда почему ты сомневаешься насчет развода – она замужем? Или ты не уверен, что она тебе нужна?
– Она не замужем, – отвечал Виктор. – Это все, что я могу тебе сообщить.
На несколько секунд наступила тишина.
– Ты стал жесток, – сказала Клара.
– Жесток?... – безучастно отозвался Виктор. – Ладно, я скажу, почему я не уверен, – он помолчал, собираясь с мыслями. – Потому что не понимаю, чего она хочет и что ей нужно... Не понимаю, что я могу ей дать... Потому, что в один миг она – спокойный, уравновешенный человек, а в другой – безумец без инстинкта самосохранения, – он сделал паузу, чтобы перевести дух. – Потому что она усиливает каждую эмоцию всеми мыслимыми средствами и не может остановиться. Потому что всегда идет до конца и тащит меня за собой!
На луну наползало облачко. Желтое пятно на стене напротив зеркала стало съеживаться и тускнеть.
– Я не понимаю, – сказала Клара. – Она привлекает и отталкивает тебя одним и тем же.
Несколько секунд она глядела в окно. Потом опять повернулась к Виктору.
– А что, если я... – она запнулась, – ...если я пообещаю, что буду тебе верна?
– А как же твоя карьера? – Виктор саркастически усмехнулся. – Ты же утверждала...
– Я удовлетворюсь тем, чего достигла. Зато сохраню семью, – Клара подошла к кровати, присела и обняла его за шею. – И потом, у нас есть Малыш. Наш с тобой сын, – она всхлипнула. – Ты ведь не хочешь, чтобы он рос без отца?... – она прижалась к Виктору и зарыдала.
Виктор мягко отстранился.
– Ты великолепная актриса, – сказал он, – однако никуда не годный драматург. Ты играешь правильные эмоции, но не можешь сочинить соответствующий текст.
Тело Клары напряглось, потом расслабилось. Рыдания постепенно стихли.
– Ты умней меня, – она в последний раз, уже по инерции всхлипнула. – А потому поймешь, что я сейчас скажу... должен понять! – она положила руку Виктору на плечо. – Бог не дал мне собственных эмоций, и я не могу ответить на твои чувства. Но я всегда была лояльна, никогда не ставила тебя в неловкое положение. Никогда не требовала больше, чем давала сама. Поверь, я люблю тебя – но не так, как любишь... любил меня ты. Ты мне дорог как отец моего сына, как близкий человек – которого я понимаю и который понимает меня. И ради этой любви – без страстей и метаний – я готова принести жертву, – Клара выпрямилась. – Если я говорю, что буду верна – это правда. И я обещаю, что стану хорошей женой и матерью, буду проводить больше времени дома – я уже поняла, что так продолжаться не может! А у тебя прошу одного: делай, как сочтешь нужным, но сообщи мне свое решение как можно быстрее... – голос ее сорвался, и она умолкла.
Они проговорили до утра, пока не проснулся Малыш (мальчик услыхал их голоса и пришел «полежать»). Виктору и Кларе смертельно хотелось спать, однако Малыш так обрадовался, что видит обоих родителей сразу, что выгнать его у них не хватило духа. Через час он все-таки ушел...
Перед тем, как уснуть, Виктор пообещал Кларе, что не позже сегодняшнего вечера сообщит ей – останется ли он с ней или уйдет к Норе.
Когда Виктор проснулся, часы показывали полдень. Сильно болела голова, на душе было тоскливо... несколько секунд он не мог понять, почему. Потом увидел лежавшие на стуле Кларины чулки и вспомнил. «Мама! – донесся из-за стены голос Малыша. – Можно я разбужу папу?» Виктор откинул одеяло и стал одеваться.
Это был странный день. Где бы Виктор ни находился, ему казалось, что Клара искоса наблюдает за ним... хотя та вела себя с подчеркнутой обыденностью и о ночном разговоре не поминала. В доме ощущалось напряжение; даже Малыш почувствовал что-то и таскался за родителями по пятам, будто боясь потеряться. У Виктора в голове все время вертелись, свившись в порочный круг, мысли о предстоящем решении. И чем дольше он думал, тем больше терял ориентиры: льдинки, отскакивавшие от Клары, и дикая непредсказуемость Норы казались в равной степени неприемлемы... все тонуло в облаке непрерывно менявшихся побуждений. Ясно было одно: если Виктор выберет Нору, он потеряет Малыша – и это перевешивало все остальное.
К пяти часам Виктору стало совсем муторно – верно, из-за недосыпа и дико проведенной ночи. Думать он больше не мог... да и о чем? Выбора, по сути, не было. Чтобы отдалить неизбежное, он лег спать (на диване в гостиной, не раздеваясь). Некоторое время он слышал сквозь дремоту, как в соседней комнате Клара с Малышом разыгрывают в лицах «Сказку о принцессе Бимбо и премудром сурке». Потом реальность подернулась дымкой...
Он уснул.
И приснилось Виктору, что, без видимой причины, ему отказали органы чувств: сначала исчез слух, потом зрение... последним отказало осязание. На мгновение он завис в черной пустоте, затем перед ним – далеко внизу – проявился тропический остров (ярко-зеленое пятно растительность в ярко-желтой каемке пляжа и ярко-синий океан вокруг). Виктор услыхал шум прибоя, уловил ароматы цветов, ощутил нежные прикосновения бриза, на его губах осели соленые морские брызги – будто фантастическая камера проецировала панораму ощущений прямо в его (отсеченный от реальности) мозг.
Потом в этом несуществующем мире со сказочной быстротой стал разыгрываться волшебный спектакль: Виктор увидел, как колибри Люцц вышла замуж за Ферра, как нашла жемчужину и унесла ее в гнездо. Он присутствовал при смерти Люцц и стал свидетелем превращения жемчужины в Камень. Однако на этом легенда не закончилась: Виктор увидел, как – с тех пор и до наших дней – каждые сто лет Люцц возрождается в человеческом обличье и скитается по Земле в поисках любви. Но никто не может ответить на ее чувства, ибо те слишком сильны для обычных людей. Вместо любви Люцц неизбежно находит смертоносный Камень и гибнет в столкновении с ним – с тем, чтобы вновь восстать из пепла в другую эпоху, в другой стране...
Лишь только последнее видение сна спроецировалось в сознание Виктора, тот ощутил ярчайшую вспышку. Лицо его опалила огненная волна, он инстинктивно отшатнулся...
...и ударился затылком о (стоявший вплотную к дивану) стул.
Несколько секунд Виктор ошалело озирался – потом сел, спустив ноги на пол – затем встал. Его давило ощущение замкнутого пространства, сонливость исчезла без следа. «Я пойду, прогуляюсь», – крикнул он уже из передней. «Надолго?» – настороженно отозвалась Клара из недр дома. «Через полчаса вернусь». Виктор натянул кроссовки, схватил куртку и выбежал на улицу.
Холодный ветер дергал влажные листья пальм, по мокрому асфальту ползали жирные улитки. Ноги сами принесли Виктора к фуникулерной станции: у платформы стоял вагончик, нарядные люди сидели в его ярко освещенном чреве, беззвучно шевеля губами – как аквариумные рыбки. «Может, проехаться донизу и обратно?...» – Виктор нерешительно вошел в фуникулер и опустился на переднее сиденье, спиной к остальным пассажирам. И тут же, отрезая пути к отступлению, двери по-змеиному зашипели и сомкнули свои резиновые губы. Вагончик с лязгом отчалил от платформы, мимо окон поплыли мокрые ветки деревьев. Раскинувшийся внизу мегаполис изливал в пространство тысячи невостребованных человеческими глазами киловатт-часов. Медленно, как батискаф, фуникулер погружался в туманное марево – коктейль из света фонарей, окон, фар и неоновой рекламы.
Наконец, вагончик причалил к нижней платформе, двери растворились. Пассажиры вышли. На табло-расписании зажглось время обратного рейса – Виктору надо было подождать десять минут. Ждать, однако, он не мог: ноги сами вынесли его из вагона, вниз по лестнице, к автомобильной стоянке. Он нашел глазами свою машину... подошел поближе... снял с крыла прилипший древесный лист. В кармане звякнули ключи. Виктор вытер мокрое (то ли от дождя, то ли от пота) лицо и сел за руль. Он вдруг вспомнил Клару... ничего страшного: ну, вернется он не через полчаса, а через час. В крайнем случае, через полтора... Он долго не мог попасть ключом в зажигание (тряслись руки), наконец мотор завелся. Сдерживая почти неодолимое желание утопить педаль акселератора до пола, Виктор выехал с парковки.
Он оставил машину возле памятника Иеремии Биглеру, Дискутирующему с Гренадерами 4-го Волонтерского Полка. На улице было многолюдно, в окнах таверн и ресторанов виднелись оживленно евшие посетители. По асфальту стлался туман, вокруг фонарей уже образовались желтые дымчатые конусы. Стараясь не переходить на бег, Виктор судорожно дошагал до «Шкатулки» – витрина была темна, вывеска не светилась. На мгновение он захлебнулся паникой: с Норой что-то случилось... предчувствие этого и привело его сюда! С трудом овладев собой, Виктор постучал в дверь... подождал минуту... постучал еще раз... подергал дверную ручку. Перешел улицу и посмотрел на (темные) окна второго этажа. Форточки были закрыты: это означало, что Нора дома (девушка любила свежий воздух и не любила сквозняков). Виктор позвонил ей с мобильного, но ответа не получил – снова взошел на крыльцо и забарабанил в дверь кулаком, однако снискал лишь удивленный взгляд проходившего мимо пожилого господина.
Выхода не оставалось: обмотав кулак носовым платком и дождавшись перерыва в потоке прохожих, Виктор разбил смотровое окошко, имевшееся в двери, повернул вставленный изнутри ключ и вошел в магазин. Под каблуками захрустело битое стекло. Из пореза на тыльной стороне ладони сочилась кровь. Сердце давили предчувствия и страх.
Виктор спрятал платок и щелкнул выключателем, но свет не зажегся: наверное, перегорела лампочка... впрочем, «Шкатулку» освещали лучи уличных фонарей, проникавшие сквозь витрину. Разномастные предметы на полках не шевелились и даже не подглядывали – будто умерли. Кроме ароматов пряностей и шоколада, в воздухе присутствовал новый запах... Виктор глубоко вздохнул: пахло пылью... нет, запустением – как осенью на даче. Доносившиеся с улицы шумы были инородны, словно радиопередача на иностранном языке.
Осторожно ступая по скрипучему паркету, Виктор обошел прилавок и толкнул дверь гостиной. Свет с улицы сюда не доходил... он нащупал выключатель, но лампочка перегорела и здесь... случайное совпадение?... короткое замыкание?... Несколько секунд он стоял, не шевелясь: приучал глаза к темноте... наконец, мрак распался на оттенки серого. Впереди что-то светлело. Виктор шагнул вперед, вытянул руку... коснулся чего-то мягкого...
Это было человеческое тело.
Он отпрянул, налетев спиной на шкаф. Сверху упало что-то небольшое (статуэтка?... ваза?...), ударилось о его плечо и раскололось об пол. Животный страх сделал его ноги неподъемными, как в кошмаре. Удары сердца сотрясали грудную клетку.
Стой!... где-то здесь должны быть свечи!
Ступая по хрустящим осколкам, Виктор переместился вдоль стены в угол комнаты. Ощупал поверхность секретера, на котором Нора держала свечи (полированное дерево приятно проскользило под ладонью). Вот они... а вот спичечный коробок.
Спичка вспыхнула ярким желтым пламенем, Виктор зажег свечу. Стараясь унять сердцебиение, несколько раз вдохнул и выдохнул затхлый воздух. Медленно повернулся.
Упав грудью вперед, за столом сидела Нора. Голова девушки покоилась на подогнутой руке. Другая рука была вытянута в направлении салатницы с Камнем.
Виктор поставил свечу на стол, встал на колени и заглянул Норе в лицо: глаза ее были закрыты... нет, скорее, зажмурены – как от вспышки; кожа побледнела. Дыхания он не заметил, но на всякий случай откинул Норины волосы и коснулся шеи – пульс не прощупывался... (На коже девушки осталось красное пятно... Виктор посмотрел на свои пальцы: кровь натекла из пореза на тыльной стороне ладони.) Нора была мертва. Виктор ощутил укол, будто в грудь вогнали иглу. Смерть унесла девушку из пределов его досягаемости, оставив лишь бесполезную телесную оболочку... он захлебнулся от абсурдной смеси альтруистического чувства утраты с эгоистическим ощущением упущенной возможности.
Нора была одета в блестящее трико – то самое, в котором он видел ее сегодня утром... а если Ингрид все еще здесь и тоже мертвая? (Волна липкого, холодного страха окатила Виктора с головой, затем опустилась до щиколоток.) Он бросился в холл, однако света не было и там; ему пришлось вернуться за свечой.
Он методично обыскал дом, но никого не нашел. Вернулся обратно. На пороге гостиной помедлил... собравшись с духом, вошел и сел на стул. Нора белела напротив него меловым лицом. Африканский воитель грозно скалил зубы на секретере, охраняя мертвую хозяйку.
Отчего она умерла?... Узкая ладонь девушки не доставала до края салатницы совсем чуть-чуть – тонкие пальцы скрючились, как от удара током. Под стеклянной поверхностью розовой жидкости темнел Камень. Он и убил Нору, какие могут быть сомнения? Убил потому, что Виктор ее предал. Потому что даже крошечное предательство оставляет на любви неизгладимую, уродливую отметину.
НЕТ!... Он ударил себя кулаком по лбу.
Камень убил Нору, как передозировка героина убивает наркомана. Проникающим сквозь кожу ядом. Или электричеством. Ведь есть же кристаллы, вырабатывающие электрический ток – как их?... пьезокристаллы.
Виктор достал мобильный телефон (чтобы вызвать полицию), но вдруг заметил, что тени в комнате стали шевелиться... нет, скорее, пульсировать: становиться то гуще, то светлее. Пламя свечи застыло, будто вырезанное из золотой фольги... вызвать игру теней оно не могло – несколько секунд Виктор смотрел по сторонам. Потом поднес ладонь к салатнице и понял: Камень испускает слабое пульсирующее свечение.
Виктор отдернул руку.
Страшней ему не стало... потому что страшнее не бывает... он рассмеялся сухим каркающим смехом. Как завороженный, он наблюдал плавно усиливавшиеся вспышки. Затем, подчинившись внезапному импульсу, задул свечу.
Стены то выступали из темноты, то поглощались ею. Розовые зайчики, разбросанные хрустальной люстрой по углам комнаты, то вспыхивали, то гасли.
«Камень хочет, чтобы я его коснулся, – откуда-то понял Виктор. – Чтобы я коснулся его и Норы. Одновременно. И тогда Нора...»
Он изо всех сил зажмурился и затряс головой, отбрасывая прочь наваждение. Камень не может ничего хотеть!...
КАМЕНЬ НЕ МОЖЕТ НИЧЕГО ХОТЕТЬ!!!
Виктор ударил кулаком по столу и открыл глаза.
Камень может только одурманивать, отравлять и отбирать у человека энергию, волю к жизни. Он может только убивать. Если Виктор коснется Камня, он умрет так же, как Нора. Нору уже не спасти. А у Виктора есть Малыш.
Да, правильно: У НЕГО ЕСТЬ МАЛЫШ!
Виктор с облегчением рассмеялся: как все оказалось просто!
Он сунул телефон в карман: Камень должен быть уничтожен. Оставлять его в живых нельзя, иначе через сто лет он убьет опять!
Чем растворяются камни, минералы?!... Щелочью?... Кислотой?... Что есть камни и минералы – оксид кремния, силикаты металлов?
Плевать!... Разберемся потом.
Он поискал глазами и тут же нашел на полу, рядом с ножкой стола банку из-под Камня – поднял и осторожно опорожнил в нее содержимое салатницы. Где крышка, тоже на полу?... Виктор тщательно закупорил банку. Камень освещал ему дорогу до самого выхода из магазина, однако на улице то ли погас, то ли его свечение потерялось в лучах фонарей. Обыденные звуки города обступили Виктора, но, по контрасту с только что увиденным, казались нереальными. Всегдашний туман уже снизошел на Зурбаган, делая нереальное сюрреальным.
Пряча глаза и укрывая банку с Камнем от прохожих, Виктор прошел двести ярдов до машины, открыл багажник, поставил туда банку и припер случайно завалявшейся сумкой, чтобы не перевернулась. Кажется, все... можно вызывать полицию. (У него в голове – как угорь, пытающийся укусить себя за хвост – проворачивалась фраза: «Камень должен быть уничтожен, иначе через сто лет он убьет опять. Камень должен быть уничтожен...») Виктор захлопнул багажник и, вытаскивая на ходу телефон, зашагал по направлению к «Шкатулке».
Мимо него прошли, обнявшись, пара влюбленных. По другой стороне улицы, еле различимая в тумане, со смехом пробежала стайка детей.
Следствие по факту смерти Норы было коротким: при вскрытии у девушки нашли обширный инфаркт, и коронер без колебаний вынес вердикт «смерть ввиду болезни». На похороны пришли только Виктор, Ингрид и представитель Бюро Учета Населения... А перед тем, как гроб уехал на конвейере в глубь крематория, Виктор заметил на шее Норы пятнышко крови – там, где он коснулся порезанной рукой (голову девушки, видимо, в морге не обмывали). После окончания похорон Ингрид и он обменялись телефонами, однако так друг другу и не позвонили.
Завещания Нора не оставила, да и родственников у нее не обнаружилось, в результате чего ее имущество отошло в казну. То, что имело антикварную или художественную ценность, было продано с аукциона (Виктор купил на память медную чашу, в которой Нора жгла свои экзотические порошки), а «Шкатулка» поступила в распоряжение Муниципалитета в качестве жилья для малоимущих.
После смерти Норы семейная жизнь Виктора не только нормализовалась, но и улучшилась. Оснований подозревать Клару в изменах у него нет... впрочем, он за ней не следит, ибо вопрос о ее верности потерял для него важность. Но что особенно ценно, высокие моральные устои нисколько не стесняют Кларину карьеру: в течение года после описанных событий жена Виктора получила главные роли в новом спектакле и двух фильмах.
Карьера Виктора тоже развивается успешно: через год после Нориной смерти он стал начальником отдела, а еще через три – вице-директором всей компании. Непосредственно химией он уже не занимается; его обязанности – определение стратегии, координация и другие общие вопросы. У него теперь шикарный кабинет на 101-м этаже с окном во всю стену и небесной красоты секретарша Дениза, совмещающая в себе крайнее простодушие с крайней же сексапильностью. К своему молодому, перспективному начальнику Дениза относится с обожанием и трепетом, почитая за счастье отдаваться ему по первому требованию. Виктор ее тоже ценит, ибо секс с влюбленной женщиной в сто раз приятнее секса с самой дорогой проституткой. (А когда в последний раз они занимались сексом с Кларой, он уже и не помнит... год назад?... Нет, скорее полтора.)
Переход Виктора на административную работу и, соответственно, потеря доступа к лабораторному оборудованию положили конец его попыткам разгадать секрет Камня... впрочем, к тому времени у него все равно уже кончились идеи. Никаких вредных веществ Камень не выделял, а равно не являлся пьезокристаллом, так что в «защитной» жидкости (на поверку оказавшейся глицерином с примесью какого-то органического красителя) не было нужды. В результате, Норина легенда полностью потеряла привязку к реальности. Заметим, однако, что Виктор ни разу не коснулся Камня без перчаток – но это скорее результат суеверия, чем рационально обоснованное опасение.
И все же эта история не прошла для Виктора бесследно. Примерно раз в три-четыре месяца ему снится один и тот же сон: будто он идет по кладбищу. Вокруг темно, поздний вечер. С неба сыпется ледяная морось. От зазубренного силуэта церкви, застывшего вдали, плывут глухие стоны колокола. Виктор пронизывает лабиринт темных аллей, потом минует фонтан (бьющие вверх струи смешиваются с дождем и падают вниз, оставляя ощущение попусту растраченных усилий). Наконец Виктор останавливается перед невысокой, в человеческий рост стеной. Золоченые буквы тускло блестят на черном мраморе: имя, фамилия, год рождения, год смерти; в маленьком фарфоровом медальоне – смуглое лицо в обрамлении пышных черных волос. Васильковые глаза Норы смотрят мимо Виктора... он шагает вправо, пытаясь поймать взгляд девушки, потом влево... где бы он ни стоял, та смотрит чуть выше его правого плеча. На мраморной полке под медальоном лежит ярко-пунцовая роза: кончики лепестков слегка завернулись внутрь – вероятно, от холода.
Зачем Виктор сюда пришел?
Он с недоумением подносит к лицу руки: в его пальцах зажата банка с Камнем. Камень испускает слабое пульсирующее свечение – имена мертвых, начертанные на стене, то выступают из сумрака, то растворяются без следа. Розовые блики играют на поверхности черного мрамора. Да, все правильно: колибри Ферр возвращается в опустевшее гнездо, чтобы воссоединиться со своей умершей возлюбленной. Виктор раскупоривает банку – ему страшно, но выбора нет – он с усилием проталкивает ладонь в узкое горлышко и... просыпается.
С минуту он лежит неподвижно, пытаясь услышать мирное сопение Малыша за стеной. Пытаясь не слышать мертвую тишину или мерное дыхание Клары на другом конце кровати. Потом спускается на первый этаж и достает из бара коньяк: он знает, что сегодня ему не уснуть.
Налив четверть бокала, Виктор выключает свет, садится на диван перед вделанным в стену сейфом и неотрывно смотрит на слабое пульсирующее свечение, сочащееся из щелей по периметру дверцы.
В сейфе заперта банка с Камнем. В те ночи, когда Виктору снится вышеописанный сон, Камень почему-то начинает мерцать. Он мерцает до рассвета, а потом затихает на три-четыре месяца.
| Домашняя страница «Рассказов» |