Он появлялся всегда в одном и том же обличье: учтивый человек средних лет в сером костюме и белой рубашке с галстуком. Дверь, через которую он входил, непременно открывалась внутрь. Он всегда начинал беседу пожеланием доброго утра – даже если была полночь. Затем делал паузу для ответного пожелания и вдруг, указав на книгу в руках Эрика, произносил: «Что это у вас такое?»
И Эрик замечал, что на обложке книги стоит дата 1971! Или, может, 1953! А Человек В Сером Костюме доставал из серого кармана серую рацию и шептал в нее серые невыразимые слова, делавшие возможным (и даже вероятным), что через несколько минут придут сотрудники Комитета Политической Гигиены. Придут и скажут Эрику: «Вы арестованы». Скажут без выражения, не вкладывая в свои слова эмоций. Или наоборот – трясясь от ненависти к стоящему перед ними врагу людей. А может, с чувством удовлетворения от хорошо выполненной работы. Или со смехом радости по поводу нежданно подвалившей удачи.
Люди из КПГ и их слова всегда бывали разными.
Лишь Человек В Сером Костюме и его серый костюм всегда оставались одинаковыми.
* * *
Вздрогнув, Эрик раскрыл глаза и перевернулся на спину. Пружины в недрах кровати отозвались болезненным звоном. В комнате было холодно и душно... похоже, в кондиционере пора менять фильтр. Ветер стучал в окно пригоршнями снега, светать еще не начинало. На дальнем конце постели неясной тенью возник кот по имени Кот и негромко мяукнул. «Один ты меня любишь», – ответил Эрик. Сверкнув бездонно-зелеными глазами, зверь свернулся на одеяле в клубок и замурлыкал. С Садовой ровным потоком просачивался гул машин.
Эрик нашарил под подушкой будильник и поднес к глазам. Стрелки тускло светились в темноте – до звонка оставалось десять минут. Он положил будильник на кровать, медленно сел и спустил ноги на пол. Холодно... Гнусно... Куда подевались очки? А-а, вот они... Заранее зажмурившись, он зажег бра над кроватью. Сделав щелочки в веках, встал. Где одежда?... Эрик поежился от холода и побрел к стулу у окна... рваная рубашка, рваные треники... Теперь что?... Он пошел на кухню и переключил кондиционер на рециркуляцию воздуха. Поставил чайник на плиту и зажег под ним конфорку. Намазал последний кусок хлеба последними крохами масла и положил сверху последний ломтик сыра. Не дожидаясь чая, стал есть. Не забыть бы купить хлеб, масло и сыр в обеденный перерыв... и заодно мясо, овощи и фрукты... и рыбу для Кота... и новые носки... и запасной фильтр для кондиционера... ха-ха-ха... а еще сандалии на лето...
Засвистел чайник. Эрик выключил газ.
Если он доживет до лета. А ведь можно и не дожить. Ха. Ха. Ха.
Не до конца задушенное радио шептало сводку о состоянии Романова-старшего и здоровье Романова-младшего. Эрик плеснул сегодняшнего кипятку во вчерашнюю заварку и налил чай – в воздухе запахло веником. Потрескавшийся линолеум пола неприятно холодил правую ступню сквозь дыру в носке. Радио на стене перешло к самочувствию Романова-внука и настроению Романова-правнука. Неслышно ступая подушечками лап, в кухню вошел Кот. Снег и ветер кружились за окном в тщетных попытках проникнуть внутрь. Чаинки кружились в желтой металлической кружке с обколотой эмалью. Кот печально смотрел в свою пустую миску. «Тебе утром не полагается, серый, – сказал Эрик. – Вспомни, что я тебе говорил про лишний вес?» Выражение лица у зверя стало укоризненным, но он промолчал. Негромко гудел кондиционер, воздух в квартире стал чище и теплее. Было слышно, как в спальне надрывается проснувшийся будильник. Радио на стене перешло к прогнозу загрязнения атмосферы в столице и пригородах. Вытащив из сумки вчерашний номер «Коммунистического Спорта», Эрик пошел в туалет. Затем – бросив «Спорт» в стоявшую на кухне коробку для макулатуры – в душ.
Горячие струи били в плечи. Громко гудел кран холодной воды. Мыло выскальзывало из мокрых пальцев. Зеркало над умывальником затуманилось.
Эрик вылез из-под душа и надел махровый халат. Вытер полотенцем волосы. Побрился. Бросил трусы в стиральную машину, а рваные носки – в мусорный бак под кухонной раковиной. Радио на стене шептало программу телевидения на сегодня, 27 декабря 1985 года.
Теперь что? Убрать постель. Одеться. Отнести халат в ванную. Собрать черновики вычислений, принесенные вчера с работы, и положить в сумку. Вставить свежий фильтр в респиратор. Что еще?
Выбросить мусор.
Эрик вытащил из-под раковины бак – Кот увидел его приготовления и подошел поближе. Эрик завязал узлом горловину мусорного мешка – Кот принял охотничью позу: лапы полусогнуты, шерсть дыбом, хвост трубой. «Готов?» Резко открыв дверцу мусоропровода, Эрик бросил мешок внутрь. Бух... бух... – было слышно, как мешок ударяется о стенки; бух-х-х! – эхо пробежало по всем двенадцати этажам дома от подвала до чердака. Пока Кот расправлялся с двумя успевшими выскочить тараканами, Эрик загерметизировал мусоропровод липкой лентой. Потом замел на совок тараканьи трупы, отнес в туалет и бросил в унитаз. «Не забудь помыть лапы», – напомнил он Коту, и тот послушно начал вылизываться.
Утренние дела закончены. Можно уходить на работу.
Эрик надел ботинки и шубу. Переключил кондиционер на малый забор внешнего воздуха и приоткрыл дверь в туалет (для Кота). Взял, но не надел, респиратор (в подъездах их дома имелись кондиционеры) и вышел на лестничную клетку. Кабина лифта пришла почти сразу. Он вошел внутрь, нажал кнопку первого этажа и стал читать последний антиникотинный плакат старика Бромберга из квартиры номер 5:
|
Дым отечества нам сладок и приятен, А дым курильщика – нет, НЕ сладок, НЕ приятен. |
Скрипя больным механизмом, кабина остановилась. «Пожалуйста, не хлопайте дверью лифта», – строго сказала вахтерша, когда Эрик хлопнул дверью лифта. «Хорошо, не буду», – легко согласился Эрик. Он достал из почтового ящика свежий номер «Коммунистического Спорта» и, совсем уже было закрыв дверцу, заметил небольшой белый прямоугольник – письмо. Адреса отправителя на конверте не было, адрес получателя напечатан, а не написан. Марка – стандартный портрет Романова-внука.
Помедлив несколько секунд, Эрик сунул письмо во внутренний карман шубы, надел респиратор, поправил на голове шапку и вышел на улицу.
Декабрьская вьюга гуляла по пустынному двору. Вдоль тротуаров высились сугробы. Сквозь пелену бледно-зеленого снега тускло светили желтые фонари. Раздувшиеся от пассажиров троллейбусы с усилием ползли по заснеженной Садовой. Верхушка четырехсотметровой башни, пристроенной в прошлом году к Лефортовской тюрьме, терялась в мутных небесах.
Через три минуты Эрик входил в метро. Очки немедленно запотели. Натыкаясь на прохожих, он спустился по лестнице. Достал жетон и опустил в турникет. На середине эскалатора сдвинул респиратор под подбородок – дефицитные фильтры следовало экономить. На рукаве шубы таяли зеленые снежинки. Очки постепенно распотевали. Эрик вытащил из внутреннего кармана конверт – это было первое неслужебное письмо, полученное им за последние пять лет. Он распечатал конверт; внутри лежал сложенный вчетверо листок бумаги с одной фразой, напечатанной в самом центре:
| Всевидящее око Комитета следит за тобой. |
Эрик скомкал листок вместе с конвертом и, сойдя с эскалатора, бросил в урну. Очевидно, это была шутка... довольно странная и неприятная шутка, не в стиле его друзей.
Станция блистала металлическими панелями и мозаиками ранней социалистической эпохи. Эрик отсчитал шестнадцатую колонну, дождался поезда и втиснулся в четвертую дверь четвертого вагона. До начала обязательной Утренней Программы оставалось одиннадцать минут – телевизоры, подвешенные под потолком, смотрели на пассажиров слепо отсвечивавшими экранами. Эрик достал из (висевшей через плечо) сумки «Коммунистический Спорт» и, невольно толкая соседей локтями, стал искать отчет о вчерашнем матче ЦСКА – Спартак. Справа от него пожилой дядя в очках читал «Утреннюю Правду», слева от него хихикали две девчонки старшего школьного возраста. «Осторожно, двери закрываются, – объявила механическая женщина из репродуктора. – Следующая станция – Горьковская». – «Болельщики Спартака ждали этого матча с нетерпением», – прочитал Эрик. «Не толкайся», – недовольно пробурчал дядя в очках. «А он что?» – спросила одна девчонка у другой. «Следующая станция – Площадь Свердлова», – настаивала женщина. «Отвечай, сопляк, когда тебе делает замечание пожилой и заслуженный человек», – настаивал дядя. «Свенсон открыл счет на тринадцатой минуте», – настаивал Эрик. «А я ему говорю (хи-хи-хи!), с дураками не танцую...» – настаивала девчонка. «Когда ты, сукин сын, еще в мамины пеленки срал, я уже в Афганистане сражался и кровь за Родину проливал...» – «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Новокузнецкая». – «Второй период обе команды начали в неполных составах...» – «Хи-хи-хи! Хи-хи-хи! Хи-хи-хи-хи-хи-хи!»
Пересадка.
Поднявшись с толпой по ступеням и спустившись по эскалатору, Эрик перешел на Калужско-Рижскую линию, дождался поезда и втиснулся в последнюю дверь последнего вагона. Стоявшая позади тощая женщина вонзила ему в спину костлявый локоть, впереди ерзал низкорослый толстяк средних лет в нелепых солнечных очках. До начала обязательной Утренней Программы оставались считанные секунды – Эрик торопливо сложил «Спорт» отчетом о хоккейном матче вверх. И вовремя: экраны телевизоров под потолком вагона озарились ярко-голубой заставкой телестудии «Останкино»: часы с секундной стрелкой, подползающей к числу 12. Три, два, один... фанфары. Все пассажиры, включая Эрика, подняли глаза. Раздалась воодушевляющая музыка и замелькали ободряющие кадры: крестьяне, сеющие хлеб – рабочие, кующие метал – ученые, доказывающие теорему – врачи, анализирующие анализ. «Здравствуйте, товарищи! – сказал лощеный диктор, полный убежденности в успехе идей. – Мы начинаем передачу репортажем из реанимационного отделения Кремлевской больницы. Последними новостями о состоянии Генерального Секретаря ЦК КПЕС, товарища Григория Васильевича Романова поделится Родион Свинарчук». В левой половине экрана появился молодой человек в черном костюме и розовом лице, стоявший в фойе Кремлевки. «Что нового, Родион?» – спросил диктор, сместившийся в правую половину экрана. «Хорошие новости! – лучился Свинарчук. – Лавинное отмирание нейронов в левом полушарии удалось остановить!» – «А ослабление деятельности гипофиза?» – «Гипофизом занимается группа академика Ватикяна, результат обещают послезавтра». – «Отлично! – обрадовался диктор, снова появляясь во весь кадр. – А теперь новости из геронтологического отделения Кремлевки, где наблюдается Первый Заместитель Генерального Секретаря ЦК КПЕС, товарищ Василий Григорьевич Романов».
Скосив глаза, Эрик опустил взгляд на зажатую в руке газету: «На четвертой минуте второго периода спартаковцы, наконец, вышли вперед и под сводами Дворца Спорта раздался клич...»
«...Молодцы геронтологи! А теперь – краткий обзор почечной недостаточности Второго и вялотекущей шизофрении Третьего Заместителей Генерального Секретаря ЦК КПЕС, товарищей Григория Васильевича и Василия Григорьевича Романовых».
«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Шаболовская».
«...наш спецкор в Кабуле Мулдыкхан Размулдыев ознакомит нас с достижениями Афганского Республиканского Комитета Политической Гигиены. Раскрыт крупный антикоммунистический заговор!... Арестованы шестнадцать лиц голландской национальности!... Изъяты десятки книг, изданных до 1985 года!... Обнаружены сотни листовок, прославляющих великодержавный нидерландизм!...»
«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Ленинский Проспект».
«Что ж, молодцы гигиенисты... Передаю слово спортивному комментатору Владимиру Тараторину... Здравствуйте товарищи. Болельщики Спартака ждали этого матча с нетерпением...»
«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Академическая».
«...и заменили вратаря шестым полевым игроком, однако счет остался прежним».
«...и заменили вратаря шестым полевым игроком, однако счет остался прежним», – дочитав отчет, Эрик поднял глаза и стал слушать.
«В заключение, погода. Кислотность свежевыпавшего снега 0.5%, диоксин в Москве-реке – 3 условные единицы. Нервно-паралитическая компонента воздуха варьируется от 0.03% внутри Садового Кольца до 0.01% в районе Измайловского Парка. Аммиак – 0.5%. Жителям северо-западных районов столицы синоптики рекомендуют сегодня носить защитные очки из-за повышенной концентрации в воздухе летучих цианидов, – диктор испустил прощальную улыбку. – Желаю вам хорошо поработать, дорогие товарищи».
«Следующая станция – Профсоюзная», – вмешалась механическая женщина.
Сунув газету в карман, Эрик стал пробираться к выходу. Над дверью вагона висел плакат № 4 из серии «Товарищ, бди! Антипартиец может оказаться твоим папой!» (пухлый румяный мальчик в клетчатых шортах указывает розовым пальчиком на худого небритого мужчину с подлым извилистым лицом).
Двери с шипением раздвинулись, Эрик вышел на платформу. В ноздри ему ударил резкий запах аммиака – он надвинул на лицо респиратор (дышать незащищенными легкими на неглубоко расположенных станциях не стоило). Чудной толстяк в черных очках выкатился из вагона вслед за Эриком и, переваливаясь, стал карабкаться по ступенькам к выходу из метро. Они вместе поднялись по лестнице, прошли по подземному переходу и вышли на поверхность.
По Профсоюзной улице мела поземка. Угрюмые люди в тяжелых шубах роились около автобусных остановок. Утопая по щиколотку в снегу, Эрик свернул на улицу имени античного революционера Красикова и поплелся в направлении маячившего вдали серого куба института п/я 534ц. Вдруг, повинуясь внезапному импульсу, он обернулся – толстяк в солнечных очках тащился позади... Смешанный с ветром снег делал очертания пешеходов расплывчатыми. Мимо тек, протискиваясь по извилистым кишкам города, поток заляпанных грязью и изъеденных коррозией машин. Москва задыхалась в зловонии собственного дыхания, низкая пелена туч душила ее, как подушка на лице.
Через четыре минуты Эрик вошел, преодолевая встречный поток воздуха, в фойе института. Толстяк в очках куда-то делся. Эрик снял шубу и повесил на вешалку в гардеробе (шапка, шарф и респиратор засунуты в рукав). Переложил черновики с вычислениями из сумки во внутренний карман пиджака и встал в очередь на проходную. Сзади пристроились два сотрудника отдела обеспечения.
«Товарищу Товсторукову – пламенный привет!» – «Здорово, Разгребаев».
«Следующий!»
«Как дела?» – «Не жалуюсь». – «Про Кеонджанишвили слыхал?» – «Нет».
«Следующий!»
«Говорят, сняли его». – «За что?» – «Не знаю. Я думал...
«Следующий!»
... ты знаешь». – «Не знаю».
«Следующий!»
Подойдя к перегородке, отделявшей вахтерскую от остального мира, Эрик нажал кнопку против своего номера. Бамс! – было слышно, как его пропуск, вытолкнутый из ячейки, упал по ту сторону перегородки на стол. Из окошка, звеня медалями за победу в Афганистане, высунулось обрюзгшее тело Ивана Ильича. «Товарищ Иванов Э.К., – с гнусной ухмылкой проблеял вахтер, – позвольте сумочку вашу проверить: не несете ли опять секретных бумаг без разрешения Первого отдела!» Эрик молча раскрыл пустую сумку – на лице вахтера отразилось сначала недоумение, потом мышление и, наконец, прорыв. «В карман переложил! – догадался Иван Ильич. – А ну, покажь карманы, тебе говорят!» – «Не имеете права, – скучным голосом отвечал Эрик. – Согласно приказу № 778 от 15 августа 1985 года, только в присутствии замдиректора по режиму». Лицо вахтера искривилось от ненависти: «Ишь грамотный какой... все крючки-закорючки знает! Спасу от вашей нации нет!... Тебя как по батюшке-то величать – Клаасович?» Эрик молча ждал. «И чего вам в Голландском Автономном Округе не сидится?... Как клопы в Москву лезете!» – «Вы будете звать замдиректора, или я могу идти?» Ощерившись, вахтер сунул ему пропуск.
«Следующий!»
Эрик поднялся на 68 ступенек по пыльной боковой лестнице, прошагал 26 шагов по коридору и отпер дверь комнаты номер 452. Внутри было темно и душно – он включил свет и кондиционер. Сел за свой стол у окна (оказавшись к остальной части комнаты спиной), выложил из кармана черновики и разложил по порядку. Позади хлопала дверь, шаркали ноги и звучали утренние приветствия. Карандаш и резинка лежали там, где были оставлены, – в правом углу стола. «Кто будет пить желудин? – раздался пискливый голос Оли Рюмкиной. – Поднимите руки... раз, два, три, четыре...» Эрик подточил карандаш, придвинул к себе последний лист вычислений и приписал в его конце уравнение, следовавшее из предыдущего уравнения (следовавшего, в свою очередь, из предыдущего уравнения; следовавшего, в свою очередь, из предыдущего уравнения...). «А я тебе говорил, что Спартак выиграет! – голос Коли Хренова источал жизнеутверждающую силу. – Не могли они не выиграть при такой ситуации в турнирной таблице». Эрик приписал еще одно уравнение, но, не удовлетворившись тем, как написана альфа в первом члене (хвостик загнулся), стер его резинкой. «А если б Мотовилов на последний минуте забил? – возразил Толя Редькин. – Что бы ты тогда сказал?» Эрик переписал уравнение, как нужно, и стал обдумывать следующую строчку. «Куда ему забить... – отвечал Коля Толе. – Когда у него забивалка такая маленькая! Ха-ха-ха! Пусть он ее маленько поддрочит!... Ха-ха-ха-ха-ха!» Эрик стал каллиграфически выводить очередную формулу. «Мальчики, не пошлите!» – кокетливо сказала армянская красавица Марина, временно носившая девичью фамилию Погосян (по первому мужу – Морозова, по второму – Жарова).
Время шло.
Звонок на обеденный перерыв застал Эрика в конце четвертого листа вычислений. С сожалением вырвавшись из потока мыслей, он встал, вышел из комнаты, сбежал по лестнице на первый этаж, отстоял очередь на сдачу пропусков (Иван Ильич наградил его обжигающим взглядом), торопливо оделся. Продуктовый магазин располагался рядом с институтом, и через три минуты Эрик уже стоял в очереди в рыбный отдел, притиснутый чьей-то бабушкой к чьей-то жене. Под закоптевшим потолком висела угрюмая тишина, нарушаемая лишь воплями продавщиц – вделанные в респираторы микрофоны делали их голоса резкими, словно крик павлина. Толпы людей – прижатых друг к другу, как кильки, и столь же покорных судьбе – одетых в тяжелую, неудобную, темную одежду – молча вдыхали затхлый холодный воздух...
Через двадцать минут, преодолевая встречное течение стремившихся внутрь покупателей, Эрик вышел на улицу и торопливо направился к институту. Бившую по ноге авоську оттягивали продукты (молоко, сыр, масло, спинка минтая, тушка кальмара) на общую сумму четыре молочно-колбасных и пять рыбных талонов. Помимо даров моря, в рыбном отделе почему-то продавалось шампанское (три ликеро-водочных талона) – что позволило сэкономить время на винном магазине... Эрик вдруг ощутил на затылке чей-то взгляд и обернулся: раздувая румяные щеки, позади торопился давешний толстяк в солнечных очках. С чувством неприятного удивления, Эрик ускорил шаг.
Он вернулся в институт за шесть минут до официального окончания перерыва. Разгрузил добычу в (имевшийся в 452-й комнате) холодильник. Спустился в кафетерий и встал в очередь. Очередь была короткая: не ходившие за продуктами, уже пообедали, а ходившие, в большинстве своем, приносили на работу домашнюю еду. Через двадцать минут Эрик вышел из кафетерия, унося в желудке тяжелый, как гиря, комплексный обед.
Он прошел по тускло освещенному пыльному коридору и постучал в дверь с надписью «Лаборатория № 6». За дверью раздался голос: «Сейчас!» – и стало слышно, как кто-то возится с замком. Замок не отпирался. «Вы когда почините этот ебаный замок?» – громко осведомился Эрик. «Ты об этом профессора Попова спроси», – огрызнулся голос. Дверь, наконец, отворилась. «Так не запирайтесь тогда, – сварливо потребовал Эрик, заходя внутрь, – если не можете потом открыть!» – «У тебя что, смерть мозга наступила, как у Романова-старшего? – отвечал его друг Мишка Бабошин. – Знаешь ведь, что нас на секретность второй категории перевели». Препираясь, они проследовали мимо обитой дерматином двери с табличкой «Зав. лаб. д.ф.-м.н. Попов З.С.» и зашли в Мишкину клетушку, где все было готово для чая. «Здравствуй, Эрька! – приветствовала Эрика их бывшая однокашница и общая подруга Лялька Макаронова, сидевшая с чашкой в руке. – Где тебя носит?» На столе стоял давно обещанный Лялькой домашний пирог. «Спинку минтая для своего Кота покупал, – ответил за Эрика Мишка. – Ты что, не знаешь этого мудака?» Они сели, Лялька налила Эрику чай. «Эричка, – она доверительно подалась вперед, – а правду говорят, что ты со своим Котом живешь, когда у Светки менструация?» Эрик поднес чашку к лицу и с удовольствие вдохнул аромат натурального грузинского чая, купленного им для совместных чаепитий пару недель назад по счастливому случаю. «Конечно, правда! – опять влез Мишка. – Недаром Кот со Светкой на ножах. Помнишь, как он ей колготки разодрал на Эрькином дне рождения?» Эрик отрезал кусок Лялькиного пирога и положил себе на блюдце. «Бедный! – пожалела Лялька. – Ты лучше ко мне приходи, я тебя по старой дружбе всегда обслужу». Откинувшись на спинку кресла, Эрик осторожно поставил чашку с чаем и блюдце с пирогом на подлокотник и расслабился. «И не мечтай – у него на тебя не встанет, – не унимался Мишка. – У него только на блондинок и котов, а больше ни на кого». – «Ты за меня не переживай, – вставил, наконец, слово Эрик. – Ты, Мишка, лучше вспомни когда у тебя самого в последний раз стояло – до того, как Романов-старший в кому впал или после?» – «Да ты что, Эрька! – всплеснула руками Лялька. – Бабошин в этом смысле всем нам пример! Полная солидарность с вождем: раз Григорий Васильевич трахаться не может, то и никому нельзя».
«Хорошо с друзьями!» – подумал Эрик, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки.
«Ладно, зубоскалы, – уязвленный предательством союзницы, Мишка кардинально изменил течение разговора, – а вот кто помнит, за сколько лет до официального наступления развитого коммунизма у Григория Васильевича случился второй апоплексический удар?» Вызов был брошен, и Эрик стал вычислять. «Опять ерундой заниматься будете?...» – разочарованно протянула Лялька, не любившая этой игры. «Тебе, беспамятная женщина, нас, высокоумных джигитов не понять! Ты диссертацию – и ту только год назад защитила, – высокомерно отвечал Мишка. – Так что помолчи, смертная, пока уважаемый Эрик ибн Кирилл Иванов-задэ размышляет над заданным ему...» – «За четыре, – перебил Эрик, закончив вычисления. – А на каком году Пятилетки Количества день расстрела отступника Горбачева объявили выходным?» – «Ха-ха-ха! – презрительно рассмеялся Мишка. – Элементарно, Ватсон, – на третьем». Бабошин закатил глаза к потолку и зашевелил губами, придумывая следующий вопрос. «Дурак ты Мишка! – по тому, как у Ляльки опустились уголки рта, было видно, что она обиделась на ‘беспамятную женщину’. – Эти сволочи специально каждый год 85-ым сделали, чтобы у нас чувство времени отшибить, а такие дураки, как ты, им только на руку играют!» – «Ты чего, мать?... – опешил Бабошин. – Мы ж, наоборот, точки отсчета восстанавливаем...» – «Ты этими играми дурацкими только больше себя запутываешь... и хамишь еще при этом!» – Лялька встала, отошла к окну и отвернулась. «Так вот ты чего на меня взъелась! – наконец дошло до Мишки. – Да я ж просто так, не со зла... – он встал, положил Ляльке руку на плечо и проникновенно сказал: – Прости, Лялечка, Мишку Бабошина, дурака глупого». Против своей воли, Лялька рассмеялась.
«Хорошо с друзьями!» – подумал Эрик, отпивая глоток чая.
«Ладно, прощаю... – сказала Лялька великодушным тоном, поворачиваясь к Мишке передом, а к окну задом. – Прощаю, ежели на Новый Год у Вишневецких со мной три раза оттанцуешь», – на ее длинных ресницах все еще блестели алмазики слезинок. «Хоть четыре раза, матушка! – запричитал Мишка, лобызая Лялькины ручки. – Хоть пять раз!... Всю жизнь с тобой, родная, танцевать буду!» – «Так тебе и позволит твоя Варвара со мной всю жизнь танцевать... – поджала губы Лялька (называвшая почему-то Тоню Бабошину Варварой). – Она меня скорее уда...»
«Тс-с!» – перебил Эрик, подняв палец.
Все трое замерли – Мишка и Лялька у окна, Эрик – в кресле. Бух-х... бух-х... бух-х... Скрипя расхлябанными половицами, тяжелые шаги приближались к Мишкиной клетушке... потом заскрипела дверь, и на пороге возникла могучая фигура д.ф.-м.н. Попова З.С. «Миша, – сказал д.ф.-м.н. глубоким басом, игнорируя Эрика и Ляльку, – когда закончишь расчет по теме X-33, зайди ко мне». Как всегда в присутствии Попова, Эрику захотелось уйти. «Здрасьте, Зосима Сергеич!» – вылезла неустрашимая Лялька. «Здравствуйте, Алла, – соизволил, наконец, Попов. – Добрый день, Эрик Кириллович». – «И как вы такую фигуру блюдете, Зосима Сергеич!» – засюсюкала Лялька невыносимо фальшивым голосом. Эрик помертвел в ожидании неминуемого скандала, но Попов лишь приятно улыбнулся и вышел из комнаты. Бух-х... бух-х... бух-х... – шаги командора проследовали до двери поповского кабинета, хлопнула дверь, и все затихло. «Ну, ты даешь, Макаронова!» – завистливо протянул Мишка, боявшийся Попова до дрожи в коленках. «Учись, пока я жива, Бабошин!» – гордо сказала Лялька. «С чужим начальником всякий может, – скептически заметил Эрик. – Ты так попробуй со своим членмудом!» (Макароновский начальник член-корр. Узбекской Академии Наук Муддинов искренне полагал, что женщины – глупее лягушек.) «И попробую! – выпятила обильную грудь Лялька. – Он м.н.с. Макаронову надолго запомнит!» Эрик выразил сомнение неуловимым движением бровей. «Ладно, ребята, – трусливо залебезил Мишка, – давайте поработаем чутка... а то Попов опять вонять будет». – «Салага... – презрительно процедила Лялька. – Пошли, Эрька, пока Бабошин от страха в штаны не наложил!» Они вышли в коридор и направились в сторону лифта. Позади раздался лязг запираемого замка.
«Слушай, Эрька, а ты большим человеком стал: Попов тебя уже по имени-отчеству величает! – цокая каблучками, Лялька забежала вперед, чтоб не отставать. – Докторскую когда защищать будешь?» – «Какую докторскую? – удивился Эрик. – У меня ж мать – враг людей... да еще и голландка в придачу». На лице у Ляльки появилось расстроенное выражение: «Сволочная страна...» – начала она, но осеклась (они вышли из коридора в фойе буфета, где все еще сидел народ). Лифт находился рядом. «Ладно, Эрька, я пешком пойду, – она заботливо поправила ему воротник пиджака. – На политсеминаре увидимся». Лялька повернулась на каблуках и поцокала в сторону лестницы.
Эрик застегнул верхнюю пуговицу рубашки, дождался лифта и поднялся на четвертый этаж. Когда он вошел в свою комнату, там царило напряженное молчание – даже Марина Погосян безмолвствовала, царапая карандашом по каким-то бумагам. Причина трудового рвения обитателей 452-й сидела за Эриковым столом – Пьер Костоглодов, секретарь комсомольской организации и, по совместительству, почетный председатель совета молодых ученых. Черновики с вычислениями Эрика были бесцеремонно сдвинуты в сторону, а на их месте красовалась шахматная доска с расставленными фигурами. «Где тебя носит, Иванов? – спросил Пьер грубым голосом. – Я ж говорил, что сегодня шахматная тренировка будет!» – «Я сейчас не могу», – сухо отвечал Эрик, не особенно надеясь на успех. «А шляться неизвестно где можешь? – залаял Костоглодов. – То-то тебя в рабочее время на месте не сыщешь!» – он демонстративно посмотрел на часы. Не вступая в дальнейшие пререкания, Эрик пододвинул стул вечно отсутствовавшей Натки Черняковой и сел. «Твои – черные», – сообщил ему Пьер, не объясняя почему.
И сделал первый ход.
Индийская защита
1. d4 Кf6 2. c4 e6 3. Кf3 b6 4. g3 Сb7 5. Сg2 Сe7
Пятый ход черных ведет к сложной маневренной борьбе.
«Вот, например, я, – сказал Пьер, будто продолжая давно начатый разговор. – Из простой семьи – а посмотри, как трудами своими вознесся высоко! А все почему? Потому, что у нас рабочему человеку завсегда дорога открыта!»
6. Кc3 0 – 0 7. 0 – 0 d5 8. Кf3-e5 c6 9. cd cd 10. Сf4 a6!
Этот ход кажется безобидным, однако после 11... b6-b5 черные планируют перевести коня c6-a5-c4, откуда тот будет оказывать давление на ферзевый фланг белых.
«А родился я, не поверишь, во Франции, в семье кулака! У отца с матерью сознания пролетарского – ни на грош; ферму в Провансе держали, в пол Марсельской области. До четырех батраков приходилося летом нанимать! А зимой куда тем батракам деваться – на паперти милостыню просить? А женам батрацким куда – на панель? Телом невинным торговать, чтобы детям больным на камамбер заработать? Мал я был, а все одно помню, как социальное неравенство сознание жгло, за отца с матерью стыд глаза резал. Жили, не поверишь, в восьми комнатах, а всего-то нас – пять человек: мать, отец да детей три брата. Однако богатство то счастья никому не принесло, а мне с братьями – в особливости. Во-первых, заставлял нас отец по воскресеньям в церковь ходить, опиум для народа в душу брать. Во-вторых, язвы народные сердце мое так кололи, что никакая роскошь в радость не попадала. Выйдем, бывалыча, из церкви апосля службы, сушь, жара, горло пересохло – равно, что песку нажрался. А отец, не поверишь, ведет в сельпо и пряники покупает... будто по такой погоде сласти без запивки в удовольствие идут! Однако нет худа без добра: я те пряники за отцовскою спиной детишкам батрацким раздавал. Дашь, иной раз, пряничек малютке чумазому, а у самого слезы на глазах наворачиваются... Погодь... то, кажись, ужо в армии было – когда старослужащие у нас посылки отбирали!...»
11. Лc1 b6-b5 12. Фb3 Кc6 13. Кe5:c6 Сb7:c6
Белым удается сорвать план черных, лишь разменяв своего активно расположенного коня.
«Дождалися мы, однако, в 85-ом году освобождения – Красная Армия пришла и всех помещиков, капиталистов, попов да кулаков в расход пустила. Нашу-то семью поначалу пощадили: раскулачить – раскулачили, а больше ничего, даже в старом доме жить разрешили. Да только отцу моему и братану старшому щедрость народная поперек горла встала: добыли где-то переносной запускатель ракет и ушли в белую банду, что в тех краях по лесам хоронилася. Ох, сколько вреда Отечеству они причинили! – одних только красных бронепоездов четыре штуки под откос ушло. По локоть в крови те бандиты были... не поверишь, гильотину на грузовике возили, чтоб сельским коммунистам и активистам из комбедов половые органы рубить! Однако, долго ли, коротко – а пришел кровавому их бесчинству конец: обнаружили банду краснозвездные вертолеты, да сожгли напалмом, к едреней фене, без остатка. А членов семей погрузили в теплушки и отправили Чукотку осваивать. Помню, плакали мы с братаном и матушкой... да только кто нас спрашивал? Пришли два активиста с автоматами, да пинком под зад. И за то нижайшее им спасибо – только так и удалося мне человеком стать! Одного жаль: меньшой братан в дороге от холеры помер, так Чукотки и не повидамши».
14. h3 Фd7 15. Крg1-h2 Кf6-h5!
Черный конь оттесняет белого слона с активной позиции.
«Привезли нас на Чукотку, выгрузили из теплушек всех 600 человек в чистом поле... ох, трудно поначалу было! Жилья никакого – землянки долбить в вечной мерзлоте пришлося. Потом распределили нам наделы, роздали плуга, семена – сеять приказали. Мать в плуг впрягалась, я пахал... дома вечером на солому повалишься – аж до сортира дойти сил нет! А чего, с другой стороны, в сортире-то делать? Срать-то нечем – мы об ту пору себе на хлеб еще не нарабатывали. Только заботами Григория Васильича и жили: по утрам брюквы вареной из передвижной кухни – каждому по полкило, вечером – кружка чая с поливитаминами».
16. Сf4-d2 f5!
Черные подготавливают перевод коня h5-f6-e4. Чтобы отразить эту угрозу, белым необходимо продвинуть пешку по вертикали e.
«Два года мы победствовали, а настоящего урожая на вечной мерзлоте добиться не удалося. И так, и эдак пробовали, и с удобрением, и с моржовым говном... да все никак. Только 37 человек к тому времени в живых осталося – от того, верно, что при капитализьме люди изнеженно живут и к настоящим трудностям непривычные. Посмотрело областное начальство на наши мытарства и порешило на животноводство перевесть: дали оленье стадо в 150 голов и чукчу-инструктора. Тут нам с мамкой и подвезло – приглянулася она ентому инструктору, и взял он нас к себе в чум жить. Чрез то изменение в нашей судьбе все стало совсем по-другому: оленятина на столе каждый божий день, рыбка соленая... а иной раз картошечки родственники из области на вертолете подбросят. Жить можно, однако. Одно плохо: воняло от папы нового какой-то пакостью!... но тут уж ничего не поделаешь, однако, – лишь бы человек хороший был!»
17. Фb3-d1 b5-b4 18. Кc3-b1 Сc6-b5
Черным пока удается предотвратить продвижение белой пешки.
«Послала меня мамка в областную школу-интернат... ох, затосковал я там по родному чуму, да по ласке родительской! Ученье тоже поначалу не сильно пошло, особливо русский язык: ведь промеж себя, в дому мы все больше по-французски балакали. С новым папкой – оно, конечно, по-русски... да только чрез него я одну лишь фразу и запомнил: ‘Снымай штаны, Марыя-Люыза, ебатсы будым’. Но ничего... проучился я годок в интернате – стал помаленьку по-русски говорить. А уж по обществоведенью и труду, даже языка не знаючи, сразу первым учеником стал – на чистом пролетарском интернационализьме!»
19. Лf1-g1 Сe7-d6!
Активно расположенный черный слон очень опасен.
«Кончил я десятилетку и в армию пошел – вот где по-настоящему попотеть пришлось! Старослужащие нас, молодых, во как держали... Бывалыча, мамка с отцом пришлют посылку с рыбкой соленой и пряниками, а деды отберут, да прямо при тебе и схавают... И чрез национальность свою я тоже страдал: фамилия моя хоть и русская, по приемному отцу, а имя-то – Пьер... да и говорил я тогда с акцентом. Впрочем, не один я чрез то мучился: окромя меня, в нашем взводе два латыша служило, да португал с узбеком. Не подумай, что я супротив интернационального воспитания – об том спору нет, чтоб русский язык красноармеец как следует должон знать... Ан все равно неприятно, когда тебя чуркой французской обзывают. Какой же я француз, ежели у меня в паспорте – чукча?
Словом, тяжело мне жилося – до тех пор, пока не повстречался на пути моем замечательный человек, Индустрий Никитич Кобеляко. Замполитом в нашем полку служил. Вызвал он меня в кабинет и спрашивает: ‘Как жить-то будем, рядовой Костоглодов, по-коммунистически или по-французски?’ А я ему отвечаю: ‘По-коммунистически, товарищ майор!’ На том и сошлися: усадил он меня, стал про жизнь расспрашивать. Я ему, как на духу, всю правду-матку и выложил: и про кулацкое происхождение, и про отца-белобандита, и про то, как сержант Холуйко после отбоя в самоволку ходит – жену майора Педрини драть, когда тот в штабе дежурит. ‘Непростая твоя судьба, Костоглодов!’ – только и сказал тогда замполит. А чрез два дня вызывает еще раз и обратно спрашивает: ‘Как жить-то будем – по-коммунистически или по-французски?’ А я ему опять же и отвечаю: ‘По-коммунистически, товарищ майор!’ Тут протягивает он мне бумажки какие-то и говорит: ‘Читай, Костоглодов, какая конфетка из твоей биографии получилась’. Смотрю я и глазам не верю: про меня вроде писано, а не оторвесси! (Ну, конечно, и от себя замполит добавил для убедительности – скажем, про гильотину на грузовике, чтобы яйца коммунистам рубить... так ведь тем агитация и сильна, верно?) ‘Что скажешь, рядовой? Одобряешь?’ – ‘Всецело, товарищ майор!’ Улыбнулся тут замполит и говорит: ‘Доверяю тебе, Костоглодов, выступить с сообщением на годовщине добровольного вхождения западноевропейских республик в наш Евразийский Союз. Не подведешь?’ Как я такое услыхал, так, не поверишь, слезы на глазах закипели... встал во фрунт, и одно только слово на губах трепещется: ‘Слушаюсь!’
На том и порешили».
20. e4 fe 21. Фd1:h5 Лf8:f2 22. Фh5-g5 Лa8-f8
За пожертвованного слона черные получают две пешки и перспективу атаки.
«С той поры судьба моя круто переменилася. Во-первых, приняли меня в партию – товарищ майор рекомендовал. Во-вторых, в звании повысили – сначала в ефрейтора, а потом и в младшие сержанты. А, в-третьих, деды меня с той поры пальцем не тронули – замполит у них быстро охоту отбил. Дальше больше: стали меня приглашать в другие войсковые частя с докладами – всю Отчизну изъездил я вдоль и поперек! Хошь верь, хошь нет, а оставшиеся три года с половиною, как день один пролетели... Помню, прощался я перед дембелем с Индустрием Никитичем – у обоих слезы ручьем лилися. Обнялися мы тогда в последний раз и рассталися навеки...
Однополчане потом сказывали, что чрез два года цирроз печени замполита безвременно в могилу свел».
23. Крh2-h1 Лf8-f5 24. Фg5-e3 Сb5-d3!
После этого хода у белого ферзя почти не остается пространства для маневра.
«Вернулся я апосля армии в родной чум – аж страшно стало: грязь, вонь, невежество! Чукча вшивый мамку на оленячьих шкурах трахает... Дал я ему, неумытому, в рыло, мамку забрал, как ни плакала, да в Гранадскую область подался – по комсомольской путевке в женской тюрьме надзирателем работать. Мамке тоже дело нашлося: в тюремной школе ритмику преподавать. Три года мы в Испании прожили и, прямо сказать, как у Христа за пазухой: климат теплый, воздух чистый – один месяц в году респиратор носишь. А уж про девок испанских и не говорю – огонь девки... и вина красного – хоть залейся. Началась, однако, в 85-ом году война с империалистической Океанией, и решил я поближе к сердцу матери-Родины перебраться от бомбежек подальше. А тут как совпало: разнарядку из центра спустили на воспитательные кадры – комсомольский актив Академии Наук укреплять. Подал я бумагу в обком: так мол и так, прошу направить на самый важный участок идологической борьбы, в столицу Родины нашей Москву. Вызвал меня третий секретарь товарищ Родригес и спрашивает по-партейному: ‘А справишься, Костоглодов?’ – а сам смеется. Ясное дело, апосля малолетних преступниц опытный воспитатель любого физика или филолуха одной левой сделает.
Однако же, когда до дела дошло, оробел я маленько: Академия Наук, как-никак, а у меня образования – 5 начальных классов в империалистической Франции, да 3 класса в интернате на Чукотке. И точно: поработал я в институте с полгода, а как ученых трактовать, спонять не могу. Ты им слово – они тебе пять. Уж совсем я, было, заотчаялся, как вдруг все сразу и переменилось. А чрез что переменилось – ни за что не угадать, ежели не знаешь, – чрез шахматы!»
25. Лc1-e1 h6!!
Этот на первый взгляд безобидный ход начисто лишает белых пространства.
«Выучился я играть еще в армии – твердое первое место в полку держал и на чемпионате дивизии ниже серебра не опускался. Апосля дембеля, однако, не тренировался почти: с кем в женской-то тюрьме играть будешь? А тут сел от нечего делать с институтским чемпионом Черкасовым и, не поверишь, выиграл! Удивилися мы оба от той победы – неужто во мне сила шахматная такая назрела, что я мастеров спорта, как мальчишек, деру? С тех пор другая колея в моей жизни началася. Прежде всего, уверенности мне придобавилось: ежели я вас, ученый народ, в шахматишки деру, так, значит, не такой-то я и лапоть в мозговом смысле! Дальше – больше: с другими членами институтской сборной сыграл и всех победил... один ты, Иванов, остался. Ну, так ты – только второй шахматист в нашем славном институте, а первого – Черкасова – я ужо уделал. Думаю, трудностей в нашей с тобой игре не предвидится...»
26. g3-g4 Лf5-f3 27. Сg2:f3...
«...особливо, ежели ты ладьи будешь направо и налево раздава...»
28. ... Лf2-h2 x
«Мат», – перебил Эрик. «Как это?» – не понял Костоглодов, тупо глядя на доску. «Так: король под боем, а уйти некуда». В комнате повисла напряженная тишина. «Ты чего?... – от волнения у Костоглодова прорезался чуть заметный французский акцент. – Ты лучше переходи, Иванов...» – он тяжело посмотрел на Эрика. Атмосферное электричество в 452-й комнате сгустилось до критической точки; было слышно, как Коля Хренов старается не пукнуть от общего напряжения чувств. «Переходить? – удивился Эрик. – Ты, если хочешь, переходи, а мне-то зачем? Я же выиграл».
Храня на лице зловещее выражение, Костоглодов собрал шахматы и вышел.
Обитатели 452-й, как по команде, оторвали глаза от своих столов и посмотрели на Эрика. «Дурак ты, Иванов», – с издевкой нарушил тишину средний научный сотрудник Иннокентий Великанов, сверкая запавшими в бородатое лицо ярко-голубыми глазами. «Точно!» – подтвердил Великановский аспирант Карапузов, молодой человек приятной наружности, но без особых примет. Эрик молча пересел за свой стол и придвинул черновики с вычислениями. Он нашел последнюю страницу, подправил гамму в одной из формул, подумал немного и написал следующее уравнение – вытекавшее из предыдущего уравнения, но с преобразованной правой частью. За спиной раздавалось неясное бормотание. Придумав, как записать левую часть уравнения в более компактной форме, Эрик стал прикидывать, куда поместить очередную формулу: в центре строчки или ближе к левому краю. «...самоубийца! – донесся до него приглушенный голос Коли Хренова. – Тебе-то что до него?» – «А на прошлом субботнике они с этой лахудрой Макароновой не работали ни фига, только лясы точили... и на позапрошлом тоже», – отозвалась Марина Погосян сексуальным шепотом.
Начиная с третьего уравнения, Эрик, как всегда, увлекся и перестал замечать окружавшую его среду.
Очнулся он от звонка на политсеминар. Журчавшая позади дружеская беседа иссякла, заменившись шарканьем ног и хлопаньем двери. Эрик дождался заключительного хлопка, прихватил с собой последний лист вычислений и вышел из комнаты.
Через три минуты, одновременно со вторым звонком он вошел в Малый Актовый Зал и сел на свободный стул рядом с Лялькой Макароновой. Как всегда в конце рабочего дня, Лялькина прическа пришла в смятение и фонтанировала во все стороны курчавыми коричневыми струями. На сцене, за столом сидел Пьер Костоглодов. «Где Бабошин?» – тихо спросил Эрик. «Сачкует», – прошептала Лялька, распространяя слабый запах духов. «Кхе! Кхе! – залаял Костоглодов. – Открываю последнее в ентом году заседание политсеминара. В повестке дня три доклада. Сперва Рябинович из биолугикческого сехтору сообщит на тему... – Пьер порылся в бумагах на своем столе, – ‘Великая победа Григория Васильича Романова в 1985 году и ее влияние на ход мировой истории’». Рябинович – гладкий до скользкости молодой человек с выражавшим, что потребуется, лицом – вскочил с места и проследовал к кафедре. «Давай, Моисей... – поощрил Костоглодов, откидываясь на спинку стула. – Десять минут тебе даю на все-про-все». – «Много лет назад, осенью 1985-го, – затараторил докладчик, поглядывая в заготовленную бумажку, – умер доблестный продолжатель дела Ленина, Сталина и Брежнева Константин Устинович Черненко. Смутное время стучалось в двери нашей Родины. Стройные ряды брежневских бойцов поредели, и даже в высшие эшелоны партии проникли ревизионисты и отступники...» – по лицу Рябиновича пробежала горестная тень.
Эрик скосил глаза на лист с вычислениями, лежавший на коленях, и стал решать последнее по счету уравнение в уме.
«...И все же здравый смысл возобладал: с преимуществом в один голос Политбюро выбрало товарища Романова, а не ренегата Горбачева!... – жужжал Рябинович, – ...Следующей вехой в борьбе с ревизионистами был арест горбачевского подпевалы Яковлева...»
Преобразование Фурье даже не стоило пробовать.
«...И в честь великой победы Григория Васильевича каждый год теперь считается 1985-ым!...» – докладчик закончил выступление, как и полагалось, на торжествующей ноте.
Непроизвольно реагируя на изменение шумового фона, Эрик поднял глаза. «Неплохо поработал, Моисей, – сдержанно похвалил Костоглодов, – но все же есть кое-какие упущения». Комсомольский секретарь встал и прошелся взад-вперед по сцене. «Во-первых, не упомянул ты про великую борьбу товарища Романова за охрану окружающей среды. Сам знаешь: ежели б не Григорий Васильич – полноизолирующие костюмы всем нам носить бы пришлось! Во-вторых, поэтический дух у тебя недозвучал – на одной ярости доклад ты построил. Помни Моисей: ярость супротив идейного врага высоко летит, да быстро падает, – оттого Партия сейчас упор на поэтику делает. А в-третьих... – на лице Костоглодова появилось недоуменное выражение, – ...э-э... забыл, понимаешь, что в-третьих было, – он почесал в затылке. – Ну да ладно, потом вспомню». Разрешив мановением руки Рябиновичу идти, секретарь сел за свой стол. «Следующий доклад сделает дорогая наша, – Костоглодов плотоядно улыбнулся, – Мариночка Погосян на тему ‘Агрессивные планы Соединенных Штатов Океании и Восточноазиатской Народной Республики в отношении Евразийского Союза’». Марина встала и, покачивая бедрами, поплыла на сцену. «Давай, Мариночка! – подбодрил Костоглодов. – Не подведи!»
Погосян встала за кафедру и улыбнулась: «Империалисты СШО и ревизионисты ВНР всегда точили зубы на Союз Евразийских Коммунистических Республик, – она обращалась непосредственно к Костоглодову, как быте замечая остальную аудиторию. – Однако планам тем не сбыться ни-ког-да!...»
Эрик скосил глаза на листок с формулами... стоит ли пробовать преобразование Лапласа?
«...Стонут гордые латиноамериканские народы и горняки Шотландии под пятой североамериканского военно-промышленного комплекса!... – низкий хрипловатый голос Марины доходил до низа живота. – Орды океанских диверсантов засылаются каждый год в западно-европейские республики нашего нерушимого Союза!»
Нет, преобразованием Лапласа уравнение также не решалось.
«...А каким лицемером надо быть, чтобы назвать свое министерство войны Министерством Мира! Только океанские империалисты способны на такое! И при этом выдают себя за поборников социализма!...» – даже выражение горького сарказма в голосе Погосян приобретало сексуальный оттенок.
«Ненавижу ее!» – прошипела Лялька.
«...Да и восточноазиатские ревизионисты ничем не лучше океанских империалистов. Руководствуясь прогнившими догматами Мао Цзе-Дуна, они...»
«Ну и глупо», – прошептал Эрик в розовое Лялькино ухо (ее вьющиеся волосы приятно пощекотали ему нос).
«...Стонут японские трудящиеся под гнетом китайского ига. Плачут таиландские женщины, завербованные насильно в публичные дома для восточноазиатской солдатни!...»
«Знаю, что глупо, а все равно ненавижу, – опять зашипела Лялька. – Как ты только с ней в одной комнате сидишь!»
«...А во что они превратили солнечную Австралию?!...»
«С Погосян у меня меньше всего проблем», – усмехнулся Эрик, и Лялька посмотрела на него с неудовольствием.
«...Клянемся торжественной клятвой ученых-ленинцев, что на священную землю нашей Родины вражеская нога не ступит ни-ког-да!» – закончила Марина, облизнув ярко-красные губы кончиком языка.
«Отлично раскрыла тему! – восхитился Костоглодов. – И поэтика на пять с плюсом!» Погосян поплыла на место – комсомольский секретарь проводил ее неотрывным восторженным взглядом. «Посмотри, как Костоглодов слюни на нее пускает!» – не унималась Лялька. «Ты его просто ревнуешь», – прошептал Эрик, в ответ на что Лялька саданула его локтем в бок.
«Таперича третий доклад, – Костоглодов стряхнул с себя сексуальное оцепенение. – Джузеппе Карлуччи из техникческого сехтору сообщит на тему... э-э... ‘Зачем нам нужны Советы, ежели у нас есть Партия?’». Расхристанный, косматый Карлуччи вскочил с места и затопал по направлению к кафедре.
Эрик опустил глаза на листок с формулами.
«Зачием нам нужены Совиетты, есели у нас иесть Пьяртия? – докладчик выговаривал слова с преувеличенной тщательностью, стараясь свести к минимуму итальянский акцент. – И зачием Пьяртии нужено Политбюуро, есели у ние иесть Гриугорий Василиевитч?...»
Оставалось последнее средство: ввести вязкость в точные уравнения, а потом проследить, во что она переходит в асимптотике.
«Вспомнил!!! – реагируя на три восклицательных знака в возгласе Костоглодова, Эрик поднял глаза. – Вспомнил, что в-третьих было: нет у Моисея галстука! – Сидевший в первом ряду Рябинович опустил голову и закрыл лицо руками. – Нешто не мог по случаю доклада одеть?...» Чувствовавший себя в сравнительной безопасности Карлуччи вдруг выпучил глаза, схватился за расстегнутый ворот рубашки и сразу же отдернул руку. Но поздно: заметив его движение, Костоглодов сделал пометку в лежавшем перед ним блокноте. Воцарилось гробовое молчание; на несчастного Карлуччи страшно было смотреть. «Продолжай», – холодно сказал Костоглодов, и Карлуччи, заикаясь, продолжил.
Эрик стал думать о своем.
Очнулся он, когда измочаленный, оплеванный Карлуччи брел на свое место. Радуясь, что пропустил экзекуцию, Эрик свернул листок с вычислениями в трубку и приготовился встать. Политсеминар подходил к концу: Костоглодов напомнил следующим по списку докладчикам их темы и дал последние наставления по части теории и практики политического доклада. Потом порылся на столе и извлек какую-то бумажку: «Чуть не забыл, – с подозрительно благостным выражением лица сказал он. – На подшефную овощную базу один человек требуется завтра с 8 утра до 9 вечера». В комнате мгновенно наступила тишина: идти на овощную базу в субботу не хотелось никому. «Предложения?» – поинтересовался Костоглодов, водя тяжелым взглядом по аудитории. Ответом было молчание. «Я думаю, Иванова пошлем, а то он ужо цельный год не ездил... поди забыл, на что морковка похожа!» По комнате пронесся вздох облегчения, смешанный с жидкими смешками. «Ты меня по комсомольской линии посылаешь, – негромко спросил Эрик, – или через совет молодых ученых?» Смешки стихли. «Как же тебя по комсомольской линии пошлешь, ежели ты по возрасту выбыл?» – снисходительно разъяснил Костоглодов. «Тогда только по согласию завлаба, – без выражения произнес Эрик. – Приказ № 395 от 11 апреля 1985 года». Лялька взяла его за руку. «395, говоришь? – на лице Костоглодова вспыхнули красные пятна. – Опасно играешь, Иванов, не просчитаться бы!» Эрик не отвечал. «Ладно, – с угрозой сказал секретарь. – Ежели Иванов без согласия завлаба идти не хочет, а завлаб его, как все мы знаем, в Ленинград на симфозиум уехал, то пойти придется... – он снова стал водить гипнотическим взглядом по молодым ученым, – ...Великанову».
Костоглодов собрал со стола свои бумажки и вышел.
Головы ученых синхронно повернулись в сторону сидевших на отшибе Эрика и Ляльки. Великанов встал и простер в их направлении обвиняющий перст: «Из-за таких, как ты, Иванов, – голубые глаза его сверкали, тускло-русые волосы слиплись неопрятными космами, – в народе крепчает антиголландизм!» Лялька сжала руку Эрика, но тот не заметил. «А из-за таких, как ты, Великанов, в народе крепчает нидерландизм». Крамольное слово рухнуло на пол, как бетонная плита, и все, кроме Ляльки, Эрика и Великанова, опустили глаза. Несколько мгновений двое последних жгли друг друга взорами, потом Лялька потянула Эрика за руку и вывела из комнаты. «Ну, нельзя же так, Эричка... – сказала она, – в КПГ ведь заберут!» Кровь била Эрику в виски семипудовыми кувалдами. «А если даже и не заберут, то все равно себе дороже: от стресса в сорок лет инфаркт получишь, – она остановилась и погладила его по плечу, потом взъерошила волосы. – У тебя каждый день, как последняя битва!... Уж лучше б ты самбо своим занимался, там бы пары спускал!» – Лялькины прикосновения действовали на Эрика успокаивающе. Он с благодарностью посмотрел на нее: «Можно, я у тебя посижу, пока эти свалят?» (До конца рабочего дня оставалось минут десять.) «Конечно, посиди... у меня как раз в комнате никого: Кузьмина больна, а Жорес Сергеич со своей группой в командировке».
Они прошли по коридору; Лялька отперла дверь с табличкой 232а, за которой открылась большая комната, загроможденная до потолка приборами. «Твои соседи – они как, ничего?» – спросил Эрик, пока они пробирались в Лялькин закут. «Нормальные, – ответила Лялька. – Как говорится, общий враг сплачивает, – она имела в виду членкора Муддинова. – А как получилось, что ты с этими сидишь? Они ж из другой лаборатории». – «Черт его знает... Макаров давно обещал к своим пересадить, да все как-то не получается». Лялькин стол стоял за ширмой в дальнем углу комнаты. Эрик сел на стул, расположенный сбоку от стола, и положил измятый лист с вычислениями на колени. «Кофе хочешь?» – «Кофе или желудин?» – «Кофе». – «Хочу». Лялька вытащила из-под стола допотопную электрическую плитку и воткнула в розетку, потом достала из стола коробку с кофе. «Откуда у тебя?» – «Любовник на прощание подарил». Эрик заглянул в коробку – кофе еле-еле покрывал дно. «Проверяешь, давно ли у меня был любовник? – догадалась Лялька, высыпая в джезву остаток кофе. – А, может, это не последний подарил, а предпоследний?» – она вышла за ширму, чтобы набрать воды. «Тогда б кофе бы уже кончился». – «А, может, я любовников меняю, как перчатки?» Вернувшись, Лялька поставила джезву на плитку, села на стул и улыбнулась. «Как кофейные коробки», – поправил Эрик, и они рассмеялись.
«Как протекает великая война с Иваном Ильичом?» – спросила Лялька. «Сегодня утром он хотел проверить у меня карманы, – отвечал Эрик, – а я ему: только в присутствии замдиректора по режиму». – «А он что?» – «А он ничего... Волгин ведь раньше одиннадцати не появляется». Лялька осуждающе поджала губы: «Зря ты, Эрька, на рожон лезешь... разозлишь Волгина – худо тебе будет!» – «Они меня не поймают», – спокойно возразил Эрик. «Ну, тебе видней...» – по голосу Ляльки было слышно, что она осталась при своем мнении.
«Ты чем сейчас в смысле науки занимаешься?» – сменил тему Эрик. «Чем всегда – муддевиной, – кисло ответила Лялька, рефлекторно посмотрев на видеотон на своем столе. – Проверяю численно последнее Муддиновское озарение». – «Ты ж говорила, Зачепин просил что-то посчитать». – «Просил». – «И что?» – «Пока ничего». Лялька не любила говорить о незаконченной работе. «Зачепин – человек толковый, с ним можно иметь дело», – заметил Эрик. «Ты это членмуду объясни – он же ревнивый, как вожак павианьего стада!» – «Нет в жизни счастья», – согласился Эрик, и они сокрушенно покачали головами.
Зашипел кофе. Лялька сняла джезву с плитки и достала чашки.
«А почему ты Бабошинскую Тоню Варварой называешь?» – вдруг вспомнил Эрик. «Как почему? – удивилась Лялька. – Ты что, ‘Айболита’ не читал?» – «Нет», – сухо ответил Эрик. «Ой, извини! – спохватилась Лялька. – Опять я, дура, забыла!» Она повернулась к Эрику спиной, чтобы скрыть смущение и налить кофе. «У нас в детдоме никаких книг не было, кроме сочинений товарищей Романовых, – сказал Эрик. – Я только в 9-ом классе начал читать, когда в математическую школу перешел». Лялька пододвинула к нему чашку с кофе. «Это сказка Чуковского про звериного доктора, – объяснила она. – А еще у него злая сестра была, по имени Варвара». – «У Чуковского?» – удивился Эрик. «У Айболита, – хмыкнула Лялька и вдруг, заглянув ему в глаза, добавила: – Прости меня, Эрька, а?» – «Я на тебя не сержусь, – он коснулся ее руки. – Никогда не сержусь». – «Ты вычисления свои на стол положи, а то закапаешь», – заботливо сказала Лялька.
Некоторое время они с удовольствием пили кофе.
«Эрька, а ты своего отца помнишь?» – вдруг спросила Лялька. Эрик бросил на нее удивленный взгляд... «Нет, – он помолчал. – Мне о нем рассказывал мой тренер... они вместе за сборную России выступали». – «Что именно рассказывал?» Эрик подсунул пальцы под очки и устало помассировал веки. «Да больше ерунду всякую: мол какой отец был замечательный самбист и несгибаемая личность, да какую утрату понес спорт, когда его в Афганистан послали». Лялька негромко рассмеялась: «Твои родители, наверное, были интересной парой: голландка-учительница и самбист Иванов». Эрик хмыкнул, но ничего не сказал.
Некоторое время они с удовольствием пили кофе.
«Хорошо с тобой, – вздохнул Эрик, отставляя пустую чашку, – однако идти мне пора... эти, поди, уже отвалили». – «Ты сейчас к Светке?» – «Ага, – он встал. – Так что сегодня нам в разные стороны». – «Тогда до понедельника». Эрик взял со стола лист с вычислениями и вышел.
68 ступенек по лестнице вверх, 26 шагов по коридору направо. (Плакат «Повысим качество и количество исследований!» немигающе уставился со стены.) Эрик отпер дверь 452-й комнаты и зажег свет – за окном уже стемнело. Он сложил черновики с вычислениями аккуратной стопкой в центре стола, а карандаш и резинку сдвинул на правый угол. Потом повесил сумку на плечо, взял авоську с продуктами из холодильника, погасил свет и вышел. В коридорах и на лестнице не было ни души – рабочий день кончился двадцать минут назад. Спустившись на первый этаж, Эрик подошел к проходной и сунул в окошко пропуск. «Стой! – раздался недреманый голос Ивана Ильича. – А ну, покажь сумку!» Тело вахтера, выдвигавшееся из окошка проходной, наводило на мысль о половом члене кобеля. Эрик опустил продукты на пол и раскрыл сумку. «Подождите секундочку, товарищ Иванов», – неестественно вежливо прошипел вахтер и втянулся обратно в окошко. Было слышно, как он звонит по телефону, а спустя полминуты из коридора, ведущего на административную половину, выкатился замдиректора по режиму Волгин. «Позвольте проверить ваши карманы, товарищ Иванов», – мягким, но твердым голосом сказал замдиректора. Не вступая в пререкания, Эрик вывернул боковые карманы пиджака (носовой платок), карманы брюк (ничего) и внутренний карман пиджака (бумажник). «Что это?» – подозрительно спросил Волгин, указывая на бумажник. «Бумажник», – объяснил Эрик. «Под рубашку засунул... или в брюки! – кусал губы Иван Ильич, высунувшись из будки по самые бедра. – Обыскать бы паршивца надо, Сергей Федорович!» – «Прикажете снять штаны?» – без выражения спросил Эрик. Наступила кульминация этого эпизода жизни: Эрик ждал, замдиректора думал, Иван Ильич мучился в неизвестности. «Не надо», – Волгин повернулся и пошел обратно в свой кабинет. Дернувшись, как марионетка, вахтер втянулся в будку. Окошко со стуком захлопнулось.
Эрик надел шубу, надвинул на лицо респиратор и вышел на улицу. Ветер стих, нежно-зеленые хлопья снега медленно планировали сквозь неподвижный воздух. По пустынному тротуару ездили снегоуборочные машины. Эрик торопливо зашел в цветочный магазин и купил букет гвоздик (минус два подарочных талона). У расположенного по соседству винного стояла толпа – мужики хаотично толкались и обильно выражались нецензурными словами. Пронзительно визжали несколько затесавшихся в очередь растрепанных женщин. Свет редко разбросанных фонарей придавал пейзажу импрессионистический оттенок. Башня Лефортовской тюрьмы царила над городом черным зловещим столбом. Вдруг Эрик почувствовал спиной укол чьего-то взгляда... толстяк в солнечных очках, очевидно, опять тащился позади. Абсурдные происшествия сегодняшнего дня – от нелепого утреннего письма до ненужной конфронтации с Волгиным – мгновенной вереницей пронеслись у Эрика в памяти; под ложечкой возникло и стало усиливаться муторное ощущение сгущающихся над головой туч. Не оборачиваясь, он резко свернул в удачно подвернувшуюся подворотню, бегом пересек темный заснеженный двор и втиснулся в узкую щель между двумя гаражами. Потекли медленные секунды. Ничего не происходило. Выждав три минуты, Эрик выбрался из щели и торопливо направился к метро. Толстяка в солнечных очках нигде видно не было.
Эрик спустился на платформу и, оберегая цветы растопыренными локтями, втиснулся в поезд в сторону Беляево. Обязательная Вечерняя Программа уже закончилась, телевизоры под потолком вагона смотрели на пассажиров мутными серыми экранами. Эрик достал из кармана «Коммунистический Спорт» и, удерживая букет зубами, развернул газету в поисках репортажа с турнира по мини-футболу в Киеве. Слева от него женщина в белой шубе читала последнюю страницу «Утренней Правды», справа от него мужчина в черной шубе читал первую страницу «Вечерней Правды».
Новые Черемушки.
Как и следовало ожидать, Пиренеймаш обыграл СКА Брюссель.
Беляево.
Эрик вышел из вагона – лестница, подземный переход, лестница. Оказавшись на поверхности, он обошел людское море, колыхавшееся вокруг автобусных остановок, и зашагал по пешеходной тропинке сквозь примыкавший к метро микрорайон. Светкин дом ничем не отличался от своих соседей, кроме номера: белая коробка в 6 подъездов на 15 этажей. Эрик вошел в четвертый подъезд, поднялся на девятый этаж и позвонил – дверь немедленно распахнулась. «Заходи», – одетая в шелковый пеньюар Светка высокомерно отступила в сторону, оставив между створкой двери и своим бюстом достаточно пространства, чтобы протиснуться боком. «Как ты провел день?» – она подставила щеку для поцелуя. «Хорошо, – поцеловал Эрик. – На». – «Ах, это очень мило с твоей стороны». Светка величаво приняла гвоздики и посторонилась. Эрик протиснулся мимо бюста к вешалке, снял шубу и заменил уличные ботинки домашними тапочками. Светка встала в дверях кухни и сделала королевский жест рукой: «Продукты положи в холодильник». Окутанный изысканным ароматом духов, Эрик протиснулся на кухню. «Шампанское – на стол». Эрик послушно протиснулся в гостиную.
Стол был уже накрыт: фарфор, хрусталь, серебро, белизна салфеток. «Раскупорь шампанское, дорогой, – приказала Светка. – Я уже подаю жульен». – «Слушаюсь», – ответил Эрик. Хлопнула пробка, он наполнил бокалы. Разложив еду по тарелкам, Светка села напротив. «Салфетка», – напомнила она, и Эрик расстелил накрахмаленную до картонной жесткости салфетку у себя на коленях. «За нас», – Светка интимно подалась вперед (следя, однако, чтобы бюст не опрокинул посуду на столе) и подняла бокал. «За нас», – согласился Эрик. Он выпил до дна и зачерпнул серебряной ложечкой из серебряного стаканчика дымящийся жульен. «Попробуй рыбный салат, – с нехарактерной материнской интонацией вырвалось у Светки, но она тут же спохватилась: – Я надеюсь, ты чувствуешь себя хорошо». – «Хорошо, – подтвердил Эрик. – А как ты?» – «Спасибо, я тоже хорошо», – сдержанно кивнула Светка.
Сдавливаемый стальными обручами этикета, ужин шел своим чередом.
После второго бокала шампанского Светкины щеки раскраснелись, а глаза заблестели. Бюст вздымался и опадал под шелковым пеньюаром. Светка расставила чашки и подала чай с конфетами «Причье молоко». «Остался ли ты удовлетворен, милый?» – спросила она про ужин, но намекая на что-то еще. «Не вполне, любимая, – галантно отвечал Эрик. – И потому с нетерпением жду десерт». – «Ха-ха-ха, – засмеялась Светка низким грудным голосом. – Я пойду, включу телевизор». Она вышла из гостиной, и через секунду до Эрика донесся честный баритон заслуженного артиста Арнольда Выменева в роли замполита Правдюка. Эрик глянул на часы: до начала информационной программы «Пространство» оставалось две минуты – он допил большими глотками чай, поставил чашку на стол и пошел в спальню. Светка лежала на двуспальной кровати напротив телевизора – пеньюар был уже расстегнут, но еще не распахнут. Эрик присел на кружевное покрывало. По экрану проплыли последние титры очередной серии телефильма «Девушка с улицы Рипербан», и возникла заставка телестудии «Останкино»: часы с секундной стрелкой, подползающей к числу 12. Три, два, один... зазвучала проникновенная музыка на фоне доброго лица Романова-старшего. «Здравствуйте товарищи, – сказала лощеная дикторша с деревянными, как у Буратино, волосами. – Мы начинаем передачу репортажем из реанимационного отделения Кремлевской больни...» – «Иди ко мне!» – хрипло вскричала Светка, распахивая пеньюар, и с нечеловеческой силой дернула Эрика за руку. «...А теперь – новости из геронтологического отделения Кремле... Любимый, поцелуй меня вот здесь... и здесь... и здесь... А теперь – краткий обзор почечной недостаточности Второ... Я хочу тебя, любимый, возьми меня скорей... А теперь наш спецкор в Киеве Якив Дилдо... глубже, глубже, ГЛУБЖЕ!... Передаю слово нашему спортивному коммента... А-А-А!!!...»
«И, в заключение, погода на завтра. Кислотность снега 0.4%, диоксин в Москве-реке – 2 условные единицы. Нервно-паралитическая компонента воздуха варьируется от 0.02% внутри Садового Кольца до 0.01% – в районе Измайловского Парка. Аммиак – 1%. Концентрация летучих цианидов в воздухе северо-западных районов уменьшилась до безопасного уровня. В окрестностях Бульварного Кольца замечены мутантные крысы: жителям рекомендуется надевать по вечерам крысозащитную обувь и иметь при себе сыворотку, – дикторша испустила прощальную улыбку. – Желаю вам хорошо отдохнуть, дорогие товарищи».
«Эринька, миленький, ну почему ты на мне не женишься?»
По телевизору начиналась передача о доярках из афинской области. Светкин пеньюар, кружевное покрывало с кровати и Эрикова одежда были разбросаны по полу спальни. Опустив руку на пол, Эрик нашел пульт дистанционного управления и выключил телевизор.
«Эринька, ну чем я тебе не хороша?... Может, тебе не нравится, как я готовлю?» – «Нравится». Они лежали нагишом на измятой постели, Светкина голова покоилась у Эрика на плече. «И как я в постели люблю, тебе тоже нравится... я же чувствую!» – «Нравится». Вдоль левой стены спальни шли выровненные в линию книжные полки с выровненными в линию книгами. У правой стены высился платяной шкаф с зеркалом в полный рост на одной из дверец. «И порядок у меня в квартире – ни пылинки не найдешь... что, не правда?» – «Правда». – «А сама квартира – двухкомнатная, в хорошем микрорайоне. Весной после дождя без респиратора гулять можно». Эрик осторожно высвободил руку из-под Светкиной головы и перевернулся на живот. «И работа у меня престижная... не говоря уж о том, что зарабатываю хорошо, – Светка привстала на локте и склонилась над ним, придавив бюстом. – Ты говорил, что только из-за моих статей ‘Литературку’ выписываешь!» – «Пойду-ка я приму душ», – Эрик осторожно высвободился...
Когда он вернулся, его возлюбленная лежала на спине, закрыв лицо ладонями, что означало безутешное отчаяние. Эрик подобрал с пола пульт дистанционного управления и включил телевизор; потом присел на край кровати и коснулся кончиками пальцев Светкиного живота. Вздрогнув, как от удара током, Светка отняла ладони от лица: «Если ты думаешь, что я буду обижать твоего Кота, то я не буду». Эрик молча потянул ее за руку – не сопротивляясь, она встала с постели. «Если мы поженимся, я разрешу тебе ночевать на твоей квартире одну ночь в неделю». Он подвел и поставил ее перед зеркалом (телевизор вещал об успехах молочного дела в колхозе «Красная Эллада»). «Две ночи, если хочешь! – Светка торопилась, понимая, что через несколько секунд уже не сможет говорить о постороннем. – Три ночи!... Что ты со мной делаешь, бесчувственный?!... Эрька!... Эринька... Любимый...»
«...хочу представить вам мать семерых детей, победительницу соцсоревнования, члена партии с 1985 года... А! А! А! А!... члена ЦК КПЕС, доярку-рекордсменку Афродиту Перикловну Панакакис... А-А-А-А-А!!!...»
«И в заключение нашей передачи, Краснознаменный Хор Бактериологических Войск исполнит любимую песню Афродиты Зевсовны ‘Серая шинель’.
|
Ты с любовью сшитая, пулями пробитая, С гордостью носимая в бурю и в метель. С пожелтевшим воротом, сколько стоишь? Дорого! Гордая! Солдатская! Серая! Шинель!» |
«Ты уже уходишь, дорогой?» – Светка подобрала с пола пеньюар. «Да, – Эрик сидел на кровати, надевая брюки, – а то скоро закроется метро». Усеянные бараньими спинами, на экране телевизора мелькали широкие панорамы греческих гор; оптимистическая, но с грустинкой, музыка подчеркивала любовь греков к своей Малой Родине. «Ты можешь остаться ночевать», – безо всякой надежды предложила Светка. «Кота нужно покормить». Эрик прошел на кухню и достал из холодильника авоську с продуктами. «Тебе сыр, колбаса или кальмары нужны?» – «Нет, дорогой». – «Спинка минтая?» – Светка слабо улыбнулась, показывая, что оценила шутку. Эрик надел шубу, зашнуровал ботинки и аккуратно поставил тапочки во встроенный шкаф. «Пока», – поцеловав Светку в щеку, он взял авоську с продуктами, надвинул на лицо респиратор и вышел.
Снег продолжал падать крупными хлопьями. Царило полное безветрие. Авоська тянула руку к центру Земли. Серые громады домов, сдавливавшие тропинку справа и слева, угрожающе глядели черными окнами. Ботинки утопали в трясине нерасчищенного снега. Толстяка в солнечных очках нигде видно не было... да и не мудрено: что можно увидеть сквозь солнечные очки в такую темень? Эрик усмехнулся – надо же, какая ерунда лезет в голову! Далеко впереди светились тусклые огни Профсоюзной улицы.
В подземном переходе гуляли сквозняки. Прошагав по бесконечному коридору, Эрик вошел в метро. Пожилая служительница в грязном форменном респираторе спала в своей будке – седые волосы неопрятно свисали из-под фуражки ей на лицо. На платформе не было ни души.
Пришел поезд.
Эрик вошел в вагон, устало опустился на сиденье, снял респиратор и поставил авоську с продуктами между ног. У него болела голова, от кислого шампанского начиналась изжога. По телевизору заканчивалась полуобязательная программа «Для тех, кто не спит». В дальнем конце вагона спал какой-то человек.
Эрик достал из кармана «Коммунистический Спорт» и стал дочитывать репортаж о мини-футболе.
Новые Черемушки.
Программа «Для тех, кто не спит» закончилась. Телевизоры погасли до утра.
Профсоюзная.
Спящий человек в дальнем конце вагона громко застонал, но, кажется, не проснулся.
Академическая.
В вагон вошли парень с девушкой. Эрик покончил с мини-футболом и перешел к фигурному катанию.
Ленинский Проспект, Шаболовская.
Парень с девушкой вышли. Спящий человек застонал еще раз. Эрик посмотрел на него внимательней: старик с измученным, бледным лицом в черном пальто; на коленях – потертый кожаный портфель.
Октябрьская.
Эрик дочитал отчет о чемпионате по фигурному катанию, сложил газету и сунул в карман. Старик открыл глаза, встал и, покачиваясь, подошел к двери.
Новокузнецкая.
Эрик подобрал с пола авоську с продуктами, вышел из вагона и направился к переходу на Горьковско-Замоскворецкую линию. Старик в черном пальто сначала тащился впереди него, потом отстал – однако оказался в том же вагоне, что и Эрик (поезд пришел не сразу). Они сели друг напротив друга. В дальнем конце вагона подгулявшая компания из четырех молодых людей запела хором чудную песню, начинавшуюся словами «За то, что только раз в году бывает май...» Старик откинулся на сиденье и закрыл глаза. Эрик развернул «Коммунистический Спорт». «...Но только не меня, прошу, не меня!» – нестройно выводили молодые люди.
Горьковская.
Подгулявшая компания вышла, в вагоне остались только Эрик и старик в черном пальто. Двери закрылись, поезд тронулся, старик громко застонал. Эрик оторвался от газеты. Старик застонал еще раз и, не раскрывая глаз, схватился за сердце. «Могу ли я вам чем-нибудь помочь?» – громко спросил Эрик, но ответа не получил. Он встал, нерешительно подошел к старику и коснулся его плеча: «Могу ли я чем-нибудь помочь?» Старик открыл глаза: «Спасибо, молодой человек». – «Спасибо, да – или спасибо, нет? – не понял Эрик. – Вам на какой станции сходить?» – «На Маяковской, – старик тяжело дышал. – Я был бы благодарен, если б вы помогли мне дойти до дома». – «Конечно, – согласился Эрик. – Где именно вы живете?» Поезд тормозил, подъезжая к Маяковской. «Недалеко от метро... не волнуйтесь, это не займет много времени». – «Я волнуюсь не о своем времени, а о ваших силах, – поддерживая старика под локоть, Эрик помог ему встать. – Может быть, вызвать неотложку?» – «Может быть... – старик снова схватился за сердце. – Давайте, сначала поднимемся по эскалатору».
Они вышли из вагона. Старик побледнел до бумажной белизны и тяжело дышал. «Хотите, я понесу ваш портфель?» – предложил Эрик. На платформе не было ни души. Мрамор и металл блистали немыслимой, посреди остальной грязи мира, чистотой. «Зачем?! – встрепенулся старик, вырывая руку. – Зачем вам мой портфель!?» – «Я думал, вам тяжело нести, – Эрик удивленно отступил. – Но если хотите, несите сами». – «Извините, – старик опомнился и вновь хватился за сердце. – Извините, пожалуйста». – «Я не обиделся, – Эрик подхватил его под локоть. – Осторожно...» Они встали на эскалатор, старик сел на ступеньку. «Я вызову неотложку из телефона-автомата наверху». – «Вызывайте, молодой человек...» Эрик протянул руку, чтобы помочь старику надеть респиратор – в воздухе начинало пахнуть аммиаком. «Подождите! – старик тяжело дышал. – Подождите!» – повторил он, раздувая щеки. По мере того, как они поднимались, воздух становился холоднее и душнее. «Надо надеть респиратор», – настаивал Эрик. «Подождите... – в третий раз попросил старик. – У вас хорошее лицо, молодой человек». – «Извините?...» – удивился Эрик. «Как вас зовут?» – «Эрик». – «У меня к вам просьба...» – начал старик и опять умолк. Мотор эскалатора издавал ровное гудение. У Эрика начало жечь в горле. «Вы не можете говорить в респираторе?» – «У меня нет встроенного микрофона». Жжение в горле быстро усиливалось. «Я не хочу показаться невежливым, – сказал Эрик, – но, пожалуйста, говорите быстрее!» Несколько долгих мгновений старик молчал, то ли не решаясь, то ли не в силах говорить, потом достал из внутреннего кармана измятый конверт и протянул Эрику. «Что это?» – «Адрес». – «Зачем?» – «Отнести портфель». Эрик сунул конверт в карман шубы. «Завтра до полудня, – старик поморгал слезящимися глазами. – Это очень важно!» Эрик надел на него респиратор, потом надвинул на лицо свой.
Эскалатор кончился.
Неся в левой руке авоську с продуктами и портфель, а правой поддерживая старика, Эрик дотащился до телефона-автомата, расположенного на площадке перед турникетами. «Что случилось?» – служительница выскочила из своей будки. «Вызовите неотложку!» – как только Эрик прислонил старика к стене, тот сполз вниз и сел на пол. Служительница сорвала трубку с ближайшего телефона и набрала 03. «Не беспокойтесь, неотложка скоро приедет, – громко сказал Эрик. – В это время суток у них почти нет вызовов», – микрофон искажал голос, делая его невыразительным. Старик ответил безмолвным взглядом слезящихся глаз. «Неотложка? – закричала в трубку служительница. – Человеку плохо в метро Маяковская! – она несколько секунд молчала, потом снова закричала: – Откуда я знаю его фамилию?!... На площадке около турникетов! – она повесила трубку. – Сейчас приедут». – «Спасибо», – ответил Эрик. Старик в черном пальто сдавленно застонал, повалился набок и скорчился на грязном полу. Эрик снял свою шапку и подсунул ему под голову. «Я позову милиционера, – сказала служительница. – Здесь неподалеку есть круглосуточный пост». – «Зачем?» – спросил Эрик. «Э-э... не знаю», – призналась служительница. Старик закрыл глаза, воздух со свистом входил и выходил из фильтра его дешевого респиратора.
Прошло пятнадцать томительных минут. Старик лежал с закрытыми глазами и изредка стонал, служительница суетилась («Хотите, я еще раз позвоню в неотложку?» – «Может, все-таки, позвать милиционера?» – «Вот так и моя покойная мама неотложки не дождалась!»). Наконец сверху от выхода к Залу Чайковского раздались голоса – Эрик и служительница синхронно подняли головы. По лестнице сбегали два парня с раздвижными носилками и молодая женщина с фонендоскопом на шее; из-под черных тужурок у всех троих высовывались белые халаты. «Это – больной?» – спросила женщина. «Да», – подтвердила служительница. Санитары расставили носилки и быстро, как бревно, переложили старика – Эрик едва успел выхватить свою шапку. «Скорее», – приказала женщина, и парни без усилия побежали вверх по лестнице. «Куда вы его? – спросил Эрик. – В какую больницу?» – «Где место будет, – отвечала докторша. – А вы кто – знакомый, родственник?» – «Нет». – «Тогда чего беспокоитесь?» – она повернулась и, прыгая через ступеньку, побежала вслед за санитарами. Служительница с сожалением посмотрела вслед... приключение года закончилось неинтересно.
Эрик подобрал с пола авоську с продуктами и стариков портфель: «До свиданья», – сказал он. «А я вас знаю, – служительница подошла поближе. – Вы всегда по пятницам поздно возвращаетесь». – «Правильно... – удивился Эрик. – А вы наблюдательная!» – «А вот портфеля у вас обычно нет... только сумка через плечо и иногда авоська», – служительница указала пальцем сначала на портфель, потом на сумку и, наконец, на авоську. «И это правильно, – согласился Эрик. – Ну, пока, до следующей пятницы!» – «Я вас и в другие дни замечаю – иногда утром, иногда вечером», – служительница с гордостью поправила на лице форменный респиратор. «Удивительно! – согласился Эрик. – Бывает же такое! Ну, я пойду». – «Сидишь тут, сидишь – скучно становится, вот на пассажиров и смотришь!» – «Прощайте», – твердо сказал Эрик и стал подниматься по лестнице, ведущей к кассам Аэрофлота. «Иной раз такие смешные физиономии попадаются – обхохочешься!» – закричала вслед служительница.
Снегопад продолжался; ни людей, ни машин на улице не было. Через три минуты Эрик уже подходил к своему подъезду. Вахтерша давно ушла – он поставил авоську и портфель на заснеженные ступени крыльца, достал ключи и отпер парадное. Один из лифтов стоял на площадке – Эрик зашел, нажал кнопку шестого этажа и сдвинул респиратор под подбородок. (Болела голова, изжога от шампанского достигла умопомрачающей силы.) Кабина остановилась, Эрик вышел – и сразу услыхал мяуканье. Он торопливо отпер дверь. «Мя-яу-у!» – сердито закричал на него Кот. «Сейчас! Сейчас!» – Эрик стал быстро раздеваться. На полу прихожей валялся большой кусок обоев, отодранный Котом от стены в знак протеста против опаздывавшего каждую пятницу ужина. «Бедный зверек!... Бедный! – Эрик стащил ботинки и прошел босиком на кухню. – Сейчас я тебя покормлю, несчастная зверуш... черт!» – он споткнулся о яростно вившуюся под ногами зверушку и чуть не упал.
Включив кондиционер на полный забор внешнего воздуха, Эрик нагнулся за Котячей миской, плеснул в нее воды из-под крана и поставил на плиту; потом разобрал продукты по соответствующим отделениям холодильника. «Мяу-яу-яу-я-а!!!» – возопил Кот с надеждой, увидав, что одна спинка минтая осталась на столе. Эрик поводил над рыбиной кухонным счетчиком Гейгера, разрезал на куски и бросил в закипавшую воду. Затем вымыл руки и отправился в туалет. Кот остался на страже, наблюдая свою миску. Выйдя из туалета, Эрик пошел чистить зубы. По квартире поплыл омерзительныйy запах вареного минтая.
Через пять минут котячий ужин был готов. Эрик снял миску с плиты (Кот яростно терся об его ноги), обдал рыбу холодной водой и извлек хребет – чтобы глупый зверь не подавился от жадности. Пока Кот ел, Эрик еще раз вымыл руки, принял соду от изжоги, переключил кондиционер на половинный забор внешнего воздуха с полной очисткой и постелил постель. Стариков портфель остался лежать на полу прихожей. Эрик прошел в спальню, разделся, погасил свет и залез под одеяло. Минуты через три он почувствовал, как неслышно подкравшийся Кот запрыгнул на кровать, подлез, урча, под одеяло и прижался теплым меховым боком к ноге любимого хозяина. «Один ты меня любишь», – сонно пробормотал Эрик.
Хорошо ли, плохо ли – но еще один день жизни был прожит.
Чаще всего это был зоопарк. Иногда – кино. Очень редко – театр. И никогда – музей или картинная галерея.
Мамины волосы всегда были темными и вьющимися, нос – горбинкой, глаза карие, почти черные. Рот – с полными ярко-красными губами, большой.
И это всегда происходило у выхода (зоопарка, театра или кино). Они с мамой уходили, Человек В Сером Костюме входил.
Входил, держа в руках небольшой серый пистолет.
Он пропускал маму и Эрика мимо себя, усмехнувшись бесцветными тонкими губами. А потом поднимал пистолет и спускал курок, посылая пулю маме в затылок.
И Эрик всегда (с криком) просыпался, не дожидаясь, пока кровь и мозг брызнут на спину впереди идущего прохожего.
* * *
Ветер стучал в окно спальни. Стенные часы тикали в темноте. Шум машин проникал сквозь несуществующие поры оконного стекла. Потревоженный Кот недовольно мяукнул и выполз из-под одеяла. «Извини, серый, – хрипло сказал Эрик. – Опять я тебя разбудил». Не ответив, зверь спрыгнул с кровати и растворился в черном душном воздухе.
Эрик перевернулся на живот и закрыл глаза.
Окончательно проснулся он часа через полтора – за окном было все еще темно. В стекла все также бились ветер и снег. Мех вернувшегося под одеяло Кота привычно щекотал правое колено.
Эрик медленно встал, оделся и вышел из спальни. На полу прихожей лежал вчерашний портфель – блестящая медная застежка выделялась на старой потертой коже. Недодушенное радио на стене кухни шептало передачу «Субботнее утро». Эрик переключил кондиционер на рециркуляцию воздуха, поставил чайник на плиту и сделал бутерброд с сыром. Завтрак. Туалет. Душ. Привычная рутина жизни наводила на ложную мысль о вечности бытия.
Вытирая мокрые волосы, Эрик заглянул в стиральную машину: уровень грязного белья дошел до половины – пора стирать. Он насыпал порошок и открутил краны. Износившийся патрубок, соединявший кран холодной воды со шлангом, выпустил тонкую струйку. Эрик дернул облезлую ручку на передней панели машины – раздался шум набирающейся воды. Описав дугу, струйка закончилась на заранее подстеленной на полу тряпке. Эрик накинул на плечи полотенце и вышел из ванной.
Он ссадил сонного Кота на пол и застелил постель. Оделся. Отнес полотенце в ванную. Вернулся. Сел за стол, взял чистый лист бумаги и каллиграфическим почерком вывел:
Дела на сегодня:
1) постирать белье;
2) заменить фильтр в кондиционере;
3) отнести портфель;
4) купить запасной фильтр, овощи, фрукты и что удастся;
5) снести рабочий костюм в химчистку;
6) приклеить на место отодранный Котом кусок обоев.
Кот запрыгнул обратно на кровать, свернулся в клубок и закрыл глаза. Немного подумав, Эрик вставил между пунктами 2 и 3:
2а) узнать, в какой именно больнице оказался старик;
Он подвел под списком черту и встал. (В ванной надсажено взвыла одряхлевшая от многих лет непосильного труда стиральная машина.) Потом достал с антресолей картонную коробку с новым фильтром, принес на кухню и распаковал. Отключил кондиционер и отвинтил винты на его передней панели. Вытащил старый фильтр (сквозь сетку сочилась бурая гадость), сунул в коробку и вставил новый. Через пару минут кондиционер уже гудел, выдавая на-гора чистый ароматный воздух. (Шум в ванной изменился – стиральная машина сливала мыльную воду.)
Эрик убрал отвертку, сходил в прихожую и достал из кармана шубы мятый конверт, данный ему стариком: получатель – Голубев О.С., фамилии и адреса отправителя не было. (В ванной загудели краны – стиральная машина набирала воду для полоскания.) Эрик сел за стол и выписал из телефонной книги номера всех больниц в разумной близости к Маяковке, придвинул к себе телефон и снял трубку.
Через двадцать минут все номера в списке были вычеркнуты – человека по фамилии Голубев, доставленного вчера ночью с сердечным приступом, не оказалось ни в одной из больниц. (Стиральная машина перешла на ушераздирающий визг – выкручивала белье.) Эрик снова достал телефонную книгу и обзвонил оставшиеся больницы – все московские больницы – опять безрезультатно.
Он разгладил конверт на столе и откинулся на спинку стула. Задумался, вспоминая вчерашние события. Кое-что показалось странным.
Например: старик стонет, входят парень с девушкой, потом они выходят, старик стонет еще раз.
Или: в вагоне находится Эрик, старик и подгулявшая компания. Компания выходит, старик начинает стонать.
Затем – беседа на эскалаторе, вызов неотложки, ожидание, прибытие неотложки.
Эрик зажмурился, пытаясь вспомнить докторшу: лет тридцать, светлые волосы, на шее болтается фонендоскоп. Одета в черную тужурку поверх белого халата. Бежит по лестнице, правая рука мотается в воздухе, левая – скользит по перилам.
Так, еще раз: левая рука скользит по перилам, правая – мотается, пустая, в воздухе.
Стиральная машина издала прощальный вопль и затихла. Эрик сходил, завернул краны и вернулся за стол. Некоторое время он сидел, не шевелясь, – думал. Потом осмотрел конверт: тот был распечатан.
Поколебавшись немного, Эрик вынул письмо – тетрадный листок в клетку, сложенный вчетверо:
Дорогие Олежек и Элеанорочка!
Я нахожусь в санатории всего лишь третий день, а уже заскучала. Делать здесь решительно нечего. С утра принимаем лечебные процедуры, днем гуляем, вечером кино – вот и все развлечения. Далеко гулять не отваживаемся, ходим по просеке, а справа и слева – непролазная тайга. Воздух, слава богу, чистый, давно таким не дышала. Однако радиоактивность – высокая, больше двадцати норм, так что каждое утро принимаем радиозерпин. Очень много животных: олени, лоси и даже кабаны – большей частью мутанты, конечно, но встречаются и нормальные. Все они практически ручные, и когда мы выходим на прогулку, то бегут следом и попрошайничают, а мы их кормим хлебом.
Лечебные процедуры мне помогают хорошо, грех жаловаться, особенно диализ. А вот с соседками по палате не повезло: все пятеро – простые, неинтеллигентные женщины. Меня они, по-моему, недолюбливают... но тут уж ничего не поделаешь, приходится терпеть.
Кинофильмы я не смотрю – хожу вместо этого еще раз на прогулку. Брожу одна, вспоминаю покойного Славу – как мы с ним, когда молодые были, вместе в походы ходили.
Пишите мне, пожалуйста, каждую неделю. Очень вас прошу – особенно тебя, племянница. На отца твоего надежды мало – смолоду письма писать не любил. Сообщаю адрес: Бурятская АЕКР, Лигачевский район, пос. Постышево, д/о «Зюйгановка».
Слышно ли что-нибудь про Сереженьку?
Целую,
Полина.
Эрик вложил письмо обратно в конверт и откинулся на стуле. Снял очки и протер стекла кусочком замши, лежавшим на столе. Встал и принес портфель.
Яркая застежка блестела на черной коже. Маленький медный ключ висел на тесемке, привязанной к ручке. Эрик протянул руку, чтобы открыть портфель...
Нажимать на кнопку замка, почему-то, не хотелось.
Приблизив лицо, Эрик внимательно осмотрел замок – по контрасту с истертой кожей тот казался новым. Очень старый портфель с очень новым замком... что ж, бывает. Эрик встал и прошелся по комнате.
Он сходил за отверткой и отвернул два крошечных винтика в углах застежки. Та отделилась от крышки – теперь портфель можно было открыть, не нажимая кнопку замка.
Эрик откинул крышку.
Внутри лежала книга в черном переплете и более ничего. Он отложил портфель в сторону и открыл книгу на титульном листе: неизвестная ему фамилия автора, ничего не говорящий заголовок, издательство «Наука», год издания – 1984.
Оглушительно тикали стенные часы.
Год издания – 1984.
Осторожно, как неразорвавшуюся бомбу, Эрик положил книгу на стол и встал. Сердце его колотилось то в коленях, то в висках. Он посмотрел на часы – 11:15, потом на конверт – 1-ая Брестская, дом 32, квартира 6. Чтобы успеть до полудня, надо выйти из дома не позже, чем через полчаса. Он попытался заглянуть внутрь полуразобранной застежки, но ничего не увидел. Оставив портфель на столе, Эрик стал ходить взад-вперед по комнате – думать. Стекло окна дрожало от ударов снега и ветра. (С вероятностью 90% все это было провокацией КПГ... или же у него развилась мания преследования?) Минуты текли. В 11:35 план действий был готов – хороший ли, плохой ли, но времени на раздумья более не оставалось.
Эрик снял с книжной полки невесть как оказавшуюся у него биографию Романова-внука, тщательно обтер ее носовым платком и вложил в портфель. Потом привинтил застежку к крышке. Обтер платком книгу из портфеля и завернул ее в газету. Быстро оделся. Прихватив портфель и сверток с книгой, вышел на лестничную клетку и поднялся пешком на восьмой этаж. Отовсюду раздавались пугающие звуки: болезненные стоны лифта; отголосок беседы двух бабушек внизу в подъезде; ядреный голос народного певца Кобздона, доносившийся из чьей-то квартиры. Нервно озираясь, Эрик сунул сверток с книгой под коврик у дверей Вики Марковой, уехавшей позавчера к родственникам в Ленинград (он помог ей донести чемодан до такси). Потом спустился обратно на шестой этаж, вызвал лифт и посмотрел на часы – 11:42. Время было – он глубоко вздохнул, пытаясь собраться с мыслями. Пришел лифт. Эрик торопливо вошел в кабину и нажал кнопку первого этажа. Стену испещряло свежее антиникотинное творение старика Бромберга:
|
Курить нельзя, курить нигде – Вот лозунг мой. И точка! |
Эрик непроизвольно усмехнулся и вышел из кабины. «Пожалуйста, не хлопайте дверью лифта», – сказала вахтерша, когда он хлопнул дверью лифта. Повинуясь внезапному импульсу, Эрик обернулся: старуха в очках и нищенском сером платье. «Извините, как ваше имя-отчество?» – «Мария Оскаровна». – «Хорошо, Мария Оскаровна, я не буду больше хлопать дверью лифта». – «Спасибо, молодой человек». Он надвинул на лицо респиратор, толкнул дверь подъезда и вышел на улицу.
По заснеженному двору мела поземка. Свинцовые тучи сплошной пеленой застилали небо. Мужчина и женщина в одинаковых черных шубах беседовали у подъезда номер три, отворачивая лица от пронизывающего ветра. Эрик огляделся по сторонам и вдруг вспомнил вчерашнего толстяка в солнечных очках... помедлил секунду, размышляя... потом махнул рукой, завернул за угол и торопливо зашагал по Третьей Тверской-Ямской. Ботинки его утопали в снегу на нерасчищенном тротуаре.
Два квартала по Тверской-Ямской – поворот налево – еще два квартала – подземный переход. Вход в дом 32 по 1-ой Брестской был с улицы Фучика, метрах в двадцати от улицы Горького. Эрик огляделся по сторонам: ветер и снег гнали по тротуарам редких прохожих. Несмотря на дневное время, некоторые окна в некоторых домах светились желтым электрическим светом. Повернувшись спинами к ветру, на троллейбусной остановке стояли три потенциальных пассажира в серых шубах. Эрик с усилием отворотил тяжелую дверь и вошел в парадное. Внутри было темно – спотыкаясь, он поднялся на 3-ий этаж. Дверь 6-ой квартиры покрывали наклейки:
| Кац О. – 1 зв. |
| Голубевы Олег Сергеевич и Элеонора Олеговна – 2 звонка |
| А.Б., В.Г. и Д.Е. Крысопотамовы – 3 зв. |
| Игнат Молодцюк – 4 звонка |
| Х. Х. Искушенский – 5 зв. |
| Рейнхардт Готтлибович Мронз – 6 зв. |
Сдерживая сердцебиение, Эрик протянул руку, чтобы позвонить два раза. Нажимать на звонок почему-то не хотелось – с тем же иррациональным чувством, с которым полчаса назад ему не хотелось открывать портфель. На одном из верхних этажей раздались звуки открываемой двери, потом шаги – кто-то спускался по лестнице. Эрик еще раз посмотрел на наклейку
| Голубевы Олег Сергеевич и Элеонора Олеговна – 2 звонка |
Что-то здесь было не то... какое-то несоответствие с письмом... какое именно? Внизу заскрипела и хлопнула дверь – кто-то вошел в парадное. Сквозняк закружил оранжевый конфетный фантик по грязному полу лестничной площадки. Шаги сверху приближались. Эрик лихорадочно водил глазами по полоске пожелтевшей бумаги на обшарпанной двери: первая строчка – «Голубевы Олег Сергеевич», вторая – «и Элеонора Олеговна – 2 звонка». Снизу донеслись приглушенные голоса и шарканье нескольких пар ног.
...Элеонора...
Эрик резко повернулся и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал вниз. Шаги человека, спускавшегося сверху, тоже, почему-то, ускорились. На площадке второго этажа Эрик остановился – навстречу ему поднимались «потенциальные пассажиры» с троллейбусной остановки. «Что, троллейбус так и не пришел?» – с удивившей его самого издевкой спросил Эрик. «Пассажиры» молча окружили его и прижали к облупившейся стене лестничной площадки: «Комитет Политической Гигиены! – бросил один из них, взмахивая перед лицом Эрика удостоверением в красной обложке. – Вам придется пройти с нами». – «Зачем, товарищ?» – поинтересовался Эрик со всей доступной ему невинностью. «Тамбовский волк тебе товарищ», – заученно парировал гигиенист. «Сюда его!» – еще один человек в серой шубе свесился вниз через перила лестницы между 2-ым и 3-им этажами. Пассажиры подхватили Эрика под руки и повлекли по лестнице вверх.
Они быстро взбежали на 3-ий этаж – гигиенист, ждавший на лестничной площадке, позвонил в 6-ую квартиру: три длинных звонка и три коротких. Внутри раздались голоса и россыпь торопливых шагов – дверь распахнулась. Эрика втолкнули внутрь – он оказался в заставленной рухлядью коммунальной прихожей. Слева, сквозь дверной проем, виднелась кухня. Все новые и новые люди появлялись из глубины коридора; большинство – в неприметных темных костюмах, некоторые – в домашней одежде (очевидно, исполнители ролей жильцов). Сквозь распахнутые двери комнат виднелись магнитофоны с медленно вращавшимися бобинами, переплетение проводов, люди в наушниках... Один из пассажиров – видимо, старший по званию – указал рукой вглубь квартиры: «Пшел!» Люди, заполнявшие прихожую, расступились и, повинуясь толчку в спину, Эрик пошел в указанном направлении. «Направо», – гавкнул пассажир. Они вошли в комнату, загроможденную пыльной старинной мебелью. В углу, за ширмой, стояла узкая девичья кровать под спартанским полосатым покрывалом, рядом на тумбочке – телефонный аппарат. Центр комнаты занимал массивный стол, окруженный стульями с гнутыми спинками, по стенам высились платяные и книжные шкафы. «Сесть». Эрик сел, не выпуская из рук портфеля. «Снять шапку и респиратор». Эрик положил шапку и респиратор на стол. Гигиенисты столпились вокруг. Капэгэшник, спустившийся с верхнего этажа, смешался с пассажирами и стал неотличим.
Послышались грузные шаги, и с видом хирурга, спешащего в операционный театр, в комнату вошел высокий жирный человек лет тридцати с розовым свинячим лицом. «Понятых!» – бросил он на ходу, и один из пассажиров кинулся из комнаты вон. «Гражданин Иванов? – Эрик кивнул. – Вы арестованы за хранение и распространение литературы, порочащей коммунистический строй. Следствие по вашему делу буду вести я, капитан Вохраньков». Шторы в комнате были задернуты, под потолком горела яркая люстра в красном абажуре, толстые щеки Вохранькова ходили ходуном. «Во время допросов – отвечать всю правду и одну только правду, ко мне обращаться ‘гражданин следователь’. Вопросы есть?» – «Есть». – «Какие?» – «Где литература?» – «Сейчас узнаете». Заплывшие жиром глазки Вохранькова зловеще засверкали.
В комнату вошли два высоких человека в темных костюмах, с небольшими черными футлярами – на них никто не обратил внимания. Еще через несколько секунд на пороге появились две перепуганные старухи в застиранных халатах и сопровождавший их пассажир. «Входите, товарищи, – радушно приветствовал старух Вохраньков. – Вы приглашены исполнить ваш коммунистический долг». Перед вами сидит матерый нидерландист по фамилии Иванов, – Старухи опасливо покосились на Эрика, – получивший вчера от своего сообщника портфель с антикоммунистической литературой. Когда наши операторы будут готовы, – тряся щеками, следователь указал на высоких людей в темных костюмах, распаковывавших свои футляры на диване у стены, – я раскрою портфель и покажу вам книгу». Звукооператор выставил вперед изготовленный к бою микрофон, видеооператор пристроил камеру на плече и прицелился – раздалось негромкое жужжание. Одна из старух вздрогнула и сказала: «Ой!», отчего стало видно, что у нее нет зубов. «Внимание! – строго одернул ее следователь (старухи синхронно вытянули тощие куриные шеи). – Открываю портфель».
Он взял портфель с колен Эрика, повернулся к понятым и стал медленно расстегивать застежку; за его спиной столпились пассажиры. В комнате стало тихо – раздавалось лишь жужжание камеры и сопение капэгэшников. Вохраньков извлек книгу, развернул на титульной странице и показал на вытянутых руках старухам. «Прочитайте вслух заголовок, фамилию автора и год издания», – строго приказал он. Беззубая старуха вытянула шею на дополнительные шесть сантиметров и дрожащим голосом зашамкала: «Биография Григория Васильевича Романова-внука, автор – Иона Андронов-младший...» Издав ошарашенное восклицание, Вохраньков поднес книгу к лицу и несколько секунд оставался без движения... его жирные щеки внезапно залоснились потом. Пассажиры, столпившиеся позади, заглядывали через его плечо.
С громким щелчком оператор остановил камеру. Стало тихо, даже вьюга на мгновение перестала бить снегом в окно.
Вдруг лицо следователя озарилось пониманием. «Ха-ха-ха! – демонически захохотал он. – Преступник хитер, но доблестный КПГ еще хитрее. Чтобы запутать следствие, так называемый Иванов заменил антикоммунистическую книгу биографией одного из наших вождей. Но он не учел, что в замок портфеля встроен секретный счетчик, регистрирующий, сколько раз открывалась застежка. Перед тем, как портфель попал в преступные руки, отсчет был выставлен на 0, и если б Иванов не лазил в портфель, то счетчик показывал бы сейчас 1. Однако, заменяя книгу, негодяй должен был расстегнуть застежку, так что счетчик показывает сейчас 2!» Вохраньков щелкнул пальцами, и один из пассажиров склонился над портфелем – Эрик видел только спину и дергавшиеся локти. Видеооператор снова включил камеру, звукооператор вновь выставил вперед микрофон. Следователь повернулся к старухам: «Вы поняли мои объяснения?» – те дружно помотали головами и виновато втянули их в плечи. «Ладно, неважно... – скривился от досады Вохраньков. – Просто зачитайте вслух показания счетчика. Это хоть можете?» Старухи усердно закивали. Пассажир поднес портфель беззубой старухе; Эрик увидел, что верхняя часть замка откинута, как крышка табакерки. В комнате опять стало тихо. «Один», – громко прошамкала старуха и посмотрела на следователя – сначала подобострастно, а потом с ужасом. «Дай сюда!» – прохрипел Вохраньков. Пассажир сунул портфель ему под нос. Звукооператор зачехлил микрофон, видеооператор выключил камеру и стал убирать ее в футляр. Следователь перевел взгляд на Эрика. «Можно вопрос? – сказал тот в ответ на немой призыв о помощи в вытаращенных глазах гигиениста, – Могу ли я впредь до окончательного разъяснения называть вас не гражданином, а товарищем следователем?»
В комнате взорвалась тишина. Цвет Вохраньковского лица наводил на мысль о скором апоплексическом ударе.
«Понятых вон!» – заорал следователь, разбрызгивая слюну, и ринулся к телефону. Два пассажира потащили старух под трясущиеся руки из комнаты, а Вохраньков яростно набрал какой-то номер. «Рогачев? – заорал он в трубку. – Ты, блядь, какую книгу в портфель положил?... Что?... Какого ж тогда х...» Оборвав разговор на полуслове, следователь бросил трубку, злобно оглянулся и набрал другой номер: «Ходорев? Капитан Вохраньков говорит. Запиши адрес – Оружейный переулок, дом 5–9, квартира 17... Не дробь, говорю, а тире, дубина: пять тире девять. Вышлешь бригаду с обыском по категории Б3». Собрав свое хозяйство, видео/звуко-операторы вышли из комнаты. «Чтоб через полчаса были на месте!» – хлопнув трубкой, следователь направился к двери. «В Лефортово его, – рявкнул он, проходя мимо старшего по званию пассажира. – И чтоб пальцем не тронули... я с ним сам разбираться буду!»
Громко хлопнула дверь. Шаги Вохранькова затихли вдали.
Пассажир вынул из кармана грязный носовой платок, стер с лица начальникову слюну и без выражения произнес: «Встать». Эрик встал. «Следовать за мной на дистанции два метра. Шаг вправо, шаг влево считаются побегом и пресекаются соответственно. Ясно?» – капэгэшник достал из кармана наручники и сковал Эрику руки. «Ясно, товарищ». – «Тамбовский волк тебе товарищ! – раздраженно ответил пассажир. – Пшел!» – он направился к двери. «Пшел!» – эхом повторил второй пассажир, толкая Эрика в спину. Надевая на ходу респираторы и шапки, они вышли из комнаты.
В темном коридоре не было ни души. С кухни доносилось гудение плохо отрегулированного кондиционера. Сквозь плотно закрытые двери комнат не проникало ни звука.
Лестничная клетка – лестница – парадное.
У подъезда стоял черный микроавтобус («воронок») и кучка зевак. «Повели, родимого, – прокомментировала толстая тетка в клеенчатом фартуке, опиравшаяся на скребок для снега. – И чавой-то они все сюда слетаютси? Нидерландистская явка у них здеся, что ли?» Задние двери воронка были раскрыты настежь, внутри сидели пассажиры, отводившие по домам старух-понятых. «Не-е, не может того бы-ыть, чтоб нидерланди-истская явка, – проблеял интеллигентный дедушка в пенсне и обтрепанных сиротских брюках. – Вспо-омните, Матве-е-евна, как на той неде-еле здесь трех францу-узов замели-и!» Из кабины микроавтобуса высунулся водитель. «В Лефортово!» – бросил ему старший по званию пассажир и подтолкнул Эрика к задним дверям. «Да не французы то были, а монакские сепаратисты!» – авторитетно вмешался щеголеватый молодой человек в узком синем пальто, оранжевой шапке и зеленом респираторе.
Двери микроавтобуса захлопнулись. Ерзая на узких сиденьях, капэгэшники неуклюже ворочались внутри своих шуб и толкались локтями. Пассажирский салон отделялся от кабины водителя перегородкой, обклеенной красотками из закрытого эротического приложения к журналу «Коммунист». Окон не имелось, под потолком горела лампа дневного света.
Воронок тронулся. Старший по званию пассажир включил вделанный в наружную стенку кондиционер. Выждав пару минут, капэгэшники сняли респираторы – Эрик последовал их примеру.
«Ну, как там товарищ капитан?... Серчает?» – поинтересовался один из двух гигиенистов, провожавших старух. «Серчает, – подтвердил старший по званию пассажир, доставая из кармана пачку ‘Беломора’. – И пущай себе серчает, мудилка корзинный!» Он закурил и глубоко затянулся – микроавтобус наполнился едким дымом. «Вот при Седове хорошо было! Ни тебе конструирования улик, ни предварительной психобработки. Надо кого взять – едешь и берешь... а уж улики-хулики подозреваемый сам тебе потом рассказывает, – кулаки капэгэшника рефлекторно сжались, глаза подернулись мечтательной дымкой. – Где-то он теперь, Ростислав Фомич?... Как его после того недоразумения в Монголию перевели, так ни слуху, ни духу... будто и не было человека!» – он закусил беломорину желтыми зубами и прищурил (из-за дыма) правый глаз. «Ты погоди Седова хоронить, – вмешался пассажир, сидевший у двери. – Он таких говнюков, как Вохраньков, десятерых переживет!» – «И то верно, – оживился старший гигиенист. – Особливо после сегодняшнего случая...»
Пассажиры посмотрели на Эрика со смесью одобрения и неодобрения.
«Ты, паря, хоть нам-то расскажи, как этот трюк с книжкой проделал!» – попросил пассажир, сидевший у двери. «Какой трюк, товарищ?» – удивился Эрик. «Тамбовский волк тебе товарищ», – без обиды ответил капэгэшник, отхаркался и сплюнул на пол. «Слушай, ты! – с неожиданной злостью вмешался старший гигиенист. – Если ты, гнида, хоть раз еще кого из нас товарищем назовешь, то я, несмотря на Вохраньковский запрет, так тебя отмудохаю, что ты маму родную не узнаешь... понял?» Эрик молча смотрел на него... гигиенист, затоптал беломорину и отвернулся в сторону. «Эх, жизнь наша копейка!» – тактично перевел разговор на другую тему сидевший у двери пассажир. «И не говори!...» – поддержали остальные гигиенисты, закуривая.
Эрик закрыл глаза, стараясь абстрагироваться от бессмысленной болтовни.
Минут через десять воронок резко свернул с дороги и остановился. Было слышно, как водитель с кем-то разговаривает, потом раздался громкий скрип (ворот?). «Одеть респираторы», – приказал старший пассажир. Проехав вперед, они опять остановились. Снаружи раздались голоса, задняя дверь распахнулась: солдат в черном мундире внутренних войск проверил у капэгэшников документы. Последовал еще один короткий перегон и микроавтобус остановился с окончательностью конечного назначения: «Приехали, – сказал старший гигиенист. – Пшел».
Серая бетонная стена, возле которой стоял воронок, безгранично уходила вправо, влево и вверх, теряясь в пелене падающего снега. Окон в стене не было. С боков двор огораживал высокий кирпичный забор, образуя «отсек» примерно 30 метров на 50. Узкая дорога уходила наружу сквозь массивные металлические ворота с колючей проволокой наверху. Над воротами бился по ветру кумачовый плакат: «Коммунизм построен! Скажи Партия, каковы наши дальнейшие задачи?» – «Пшел», – буркнул старший гигиенист и толкнул Эрика в направлении узкой двери, прорезанной в бетонной стене. Остальные капэгэшники остались у микроавтобуса.
Пять ступенек крыльца – входная дверь.
Они оказались в темном помещении, разделенном деревянной перегородкой. Из маленького окошка, как скворец из скворечни, выглядывал молодой ефрейтор в черном мундире и ковырял в носу. Слева висела стенгазета «За передовое охранение», справа – стенд с фотографиями отличников боевой и политической подготовки. «Нидерландиста привезли?...» – без интереса протянул ефрейтор, вытер палец о гимнастерку и лениво встал. Пассажир сдвинул респиратор под подбородок, Эрик – тоже. Раздался звон ключей, и в перегородке рядом с окошком открылась дверь. Гигиенист расстегнул наручники, Эрик зашел внутрь, дверь захлопнулась. «Руки давай!» – гавкнул ефрейтор, бряцая новой парой наручников.
«Номер у него какой?» – ефрейтор сел за стол рядом с переговорным окошком, достал два бланка «Справки о поступлении» и проложил копиркой. «2-5-1-9-1-6-4-3-8», – продиктовал пассажир, сверившись с какой-то бумажкой. «Следователь?» – «Вохраньков Л.В.». – «Категория обращения?» – «Б1». Копаясь левым указательным пальцем в правой ноздре, ефрейтор размашисто подписался. «Бывай, земляк!» – он протянул копию гигиенисту. «Бывай!» – отозвался тот и направился к выходу. «До свидания, товарищ», – сказал ему вслед Эрик. Пассажир резко обернулся, но, наткнувшись на перегородку, остановился: «Некогда мне с тобой возиться, гнида, а дай Бог, свидимся еще раз – я тебе ‘товарища’ в глотку вобью». Побагровев до корней волос, он вышел.
«Выворачивай карманы, голландская морда! – ефрейтор вынул палец из носа и достал из ящика стола плотный коричневый конверт, – Или, погодь, я сам тебя обыщу. Часы есть?» Он быстро проверил Эриковы карманы, сложив все, кроме бумажника, в конверт. (У стены стояло несколько больших картонных коробок. Радиоприемник на столе негромко пел голосом народной певицы Итальянской ЕКР Регины Минетти.) Ефрейтор вынул из бумажника талоны и молча спрятал за пазуху. «Носовой платок тоже возьми», – посоветовал Эрик. «На хуя он мне?» – удивился ефрейтор. Он сунул бумажник в конверт, надписал в уголке Эриков номер, запечатал и бросил в одну из картонных коробок.
С улицы донесся шум отъезжающего микроавтобуса.
«Нурминен!» – заорал ефрейтор, садясь за свой стол. Ответом была тишина. «Рядовой Нурминен, падла корявая!» Из малоприметной боковой двери выскочил встрепанный белобрысый солдатик в мятой гимнастерке. «Опять на боевом посту спал, разъеба?» – «Никак нет, товарищ ефрейтор! – отвечал солдатик с сильным скандинавским акцентом. – Бодрствовал!» – «У-у, – беззлобно протянул ефрейтор, – дать бы тебе по харе, роспиздню финляндскому... ведь у тебя ж зенки сонные, как у медведя перед спячкой!» – «Виноват», – солдатик потупился и шаркнул ногой. «Ладно... – смилостивился ефрейтор. – Нидерландиста забирай». Он протянул Эрикову справку о поступлении, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Указательный палец его левой руки рефлекторно воткнулся в правую ноздрю.
«Пшель!» – солдатик махнул рукой в направлении двери, из которой вышел. Они прошагали по короткому узкому коридору и уперлись в массивную металлическую дверь с «глазком». Солдатик выудил из кармана связку магнитных карточек, выбрал нужную и вставил в замок – тот со щелчком отомкнулся. За дверью обнаружилась кабина лифта, они зашли внутрь. Солдатик хлопотливо задвинул решетчатые двери и нажал верхнюю из двух кнопок на стене. Кабина поехала вверх, за решеткой медленно поплыла грязная бетонная стена.
Путешествие было недолгим, лифт вскоре остановился перед еще одной металлической дверью. Найдя нужную карточку, рядовой Нурминен отпер замок и отворотил дверь. На стуле напротив выхода из лифта сидел солдат с непроницаемым азиатским лицом и черными блестящими глазами. «Эй, чурка! – окликнул его Нурминен. – Нидерландиста забирай». Азиат несколько раз моргнул: «В какой комната?» – «В пятую, какую ж еще? – Нурминен протянул справку о поступлении и, тщательно выговаривая слова, добавил: – Ну, чу-урка... ну, муда-ак!...» Было видно, что, наравне с русской лексикой, он старается освоить русскую интонацию.
«Чурка» медленно встал и принял справку. Дверь лифта захлопнулась, рядовой Нурминен уехал. «Пищел», – чурка и Эрик прошли по узкому коридору и оказались в коридоре пошире, в одной из стен которого располагались обитые дерматином двери. «Твоя в какой комната надо?» – доверчиво спросил конвоир, забыв полученные наставления. «В пятую», – подсказал Эрик. Они подошли к двери с табличкой:
| Помещение № 5 Отдел борьбы с мировым нидерландизмом |
Не стуча, чурка потянул за дверную ручку и просунул голову в образовавшуюся щель: «Моя нидерланиста привела», – услыхал Эрик. «Так чего ж ты его внутрь не заводишь, дурында?» – лениво протянул невидимый обитатель кабинета. Конвоир и Эрик вошли. «Справку о поступлении давай». За столом у задней стены сидел человек лет сорока в штатском, на столе стояла индивидуальная ЭВМ. Чурка протянул справку: «Моя обратно пойдет, да-а?» – «Иди, иди...» – согласился человек. Одутловатое бледное лицо делало его похожим на слизняка.
Чурка ушел.
«Садитесь», – вяло приказал «слизняк», роясь в ящике стола. Эрик сел на стоявшую в центре комнаты табуретку. «А-а, вот они!» – слизняк достал из ящика дискету. «2-5-1-9-1-6-4-3-8, – он надписал ярлык, вставил дискету в ЭВМ и придвинул поближе клавиатуру. – 2-5-1-9-1-6-4-3-8». На рыхлом лице его заиграли разноцветные отблески картинок на экране видеотона: «Та-ак: роддом, детдом, 57-ая школа, МФТИ, домоуправление, НИИ п/я 534ц». Висевшие на стене часы показывали 13:11. Эрик расстегнул шубу – в комнате было жарко. «Ну, поехали...» – сказал слизняк, нажал клавишу «возврат каретки» и откинулся на спинку кресла. Картинка на экране видеотона изменилась, наложив на его лицо синий вурдалачий отблеск. Обтянутый рубашкой живот медленно колыхался в просвете расстегнутого пиджака.
Последняя цифра на стенных часах изменилась – 13:12.
«Мне бы хотелось снять шубу», – сказал Эрик. «Как же вы ее снимете, когда на вас наручники?» – лениво возразил слизняк. «Можно ли снять наручники?» – «Нет».
Молчание.
Последняя цифра на стенных часах изменилась – 13:13.
«Можно ли разомкнуть наручники на то время, пока я снимаю шубу, а потом замкнуть опять?» – «Нет».
Молчание.
Последняя цифра на стенных часах изменилась – 13:14.
«Почему?» – «Не полагается». – «Кем не полагается?» – «Инструкцией». Изнуренный усилием, слизняк прикрыл глаза и сложил ладони на дряблом животе.
Молчание.
Последняя цифра на стенных часах изменилась – 13:15.
Отблеск на слизняковом лице стал зеленым; стало слышно, как ЭВМ записывает что-то на дискету. Неожиданно ожил лазерный печатник, стоявший на полу рядом со столом.
Молчание.
Последняя цифра на стенных часах изменилась: 13:16.
ЭВМ стихла. Подняв веки, слизняк сел прямо, нажал несколько клавиш и стал лениво водить глазами по экрану видеотона: «Отец пропал без вести в Афганистане, мать – враг людей... на что же вы с такой биографией надеялись, Иванов?» Эрик не отвечал. Слизняк стал снова водить глазами по экрану, периодически нажимая клавишу «следующая страница».
Последняя цифра на стенных часах изменилась: 13:17.
«Обществоведение – 3, история – 3, коммунистическое воспитание – 3. С такими оценками по ключевым предметам...» – слизняк саркастически покачал головой. «Зато я был отличником по физкультуре, – заметил Эрик. – Вот у вас, к примеру, какая оценка по этому предмету в аттестате зрелости?» – «Подумаешь, физкультура!... – слизняков голос впервые окрасился эмоцией (неприязнью). – И чего вы эдакого достигли, чтоб хвастаться?... Чемпионом Союза стали?» – «Нет, до чемпионата Союза я ни разу не доходил... А вот чемпионом Москвы был – сначала среди школьников, а потом студентов».
Последняя цифра на стенных часах изменилась: 13:18.
«По какому виду спорта?» – слизняковы щеки чуть порозовели. «По боевому самбо, – голос Эрика звучал бесцветно. – Об этом наверняка упомянуто в моем досье – читайте дальше». Слизняк снова стал водить глазами по экрану видеотона.
Молчание.
Последняя цифра на стенных часах изменилась: 13:19.
«Ладно, – слизняк нажал несколько клавиш и вынул дискету из дисковода. – В оставшейся части вашего досье описано, как вы учились в МФТИ и работали в НИИ п/я 534ц – отметки, выговоры, когда диссертацию защитили... в общем, ничего интересного». Он достал из ящика стола какой-то бланк, вписал что-то и протянул вместе с ручкой Эрику: «Подпишите». – «Что это?» – «Читайте, там все сказано», – слизняк раздраженно забарабанил пальцами по столу.
| РАСПИСКА |
| С содержанием своего первичного досье со слов сотрудника В. Хазаревича ознакомлен 28 декабря 1985 года. |
| Подпись _____________________ |
«Я бы хотел взглянуть на досье своими глазами», – попросил Эрик. «Не положено», – отмахнулся сотрудник Хазаревич. «Тогда я расписку подписать не могу, – слизняк перестал барабанить пальцами и недоверчиво вскинул глаза. – Я ж досье не видел... а вдруг вы что-нибудь пропустили?» Эрик положил бланк и авторучку на стол.
Две последние цифры на стенных часах изменились: 13:20.
«Так вы отказываетесь подписывать?» – по голосу слизняка чувствовалось, что он разозлился. Эрик кивнул. «Что ж, так и запишем!» – гигиенист нацарапал что-то на бланке расписки и вложил его, вместе с дискетой и распечаткой, в коричневый конверт. Потом нажал кнопку в углу стола – где-то в отдалении тренькнул звонок. «Эх, не было б у тебя, подонок, категории Б1, – слизняково лицо вдруг искривила злобная гримаса, – пожалел бы ты о своем поведении...» Страдальчески шевеля губами, он наклеил на конверт Эрикову справку о поступлении.
В кабинет вошел давешний азиат. «Отвести наверх», – прошипел слизняк, протягивая конверт. «Пищел». Эрик вышел из комнаты. «Твоя напираво не ходы, твоя налэво ходы!» – чурка подтолкнул его в сторону металлической двери в дальнем конце коридора. За дверью была лестница. Они поднялись на три пролета и опять оказались перед металлической дверью, на этот раз запертой изнутри. Чурка постучал – дверь отворилась. На пороге стоял здоровенный детина в черной форме внутренних войск со связкой ключей на поясе и прыщом на носу. «Моя нидерланиста привела», – робко доложил чурка и выставил вперед руку с конвертом. Детина забрал конверт, Эрик зашел внутрь, дверь захлопнулась. «Сидоров! – заорал детина. – Кончай чаи гонять, работать надо». Через одну (из двух имевшихся) боковых дверей вошел детина без прыща и уселся за стол у стены. В углу комнаты лежали стопкой большие целлофановые пакеты и картонная коробка с наручниками. «Руки давай, голландская морда... – прыщавый детина взглянул на номер, выбитый на наручниках, выбрал соответствующий ключ и отомкнул замок. – Раздевайся!» – он бросил наручники в коробку. Эрик снял шубу. Детина без прыща открыл лежавший на столе блокнот и приготовился писать. «Шуба синтетическая, коричневая, – огласил прыщавый детина и запихал Эрикову шубу в целлофановый пакет. – Свитер шерстяной, машинной вязки, синий... Совсем раздевайся, голландская морда... чего стоишь?»
Пять минут спустя Эрик стоял абсолютно голый – вся его одежда была распихана по (трем) целлофановым пакетам. Пометив что-то в справке о поступлении, детина без прыща унес конверт через боковую дверь, расположенную слева от входа. «Пшел», – оставшийся детина указал на дверь справа. Эрик шагнул вперед, оказавшись в маленьком помещении – сотни отверстий испещряли пол, потолок и стены. Дверь позади него захлопнулась. Несколько секунд не происходило ничего. Потом раздалось шипение, и со всех сторон ударили мыльные струи – Эрик зажмурился, прикрыв руками чувствительные места. Примерно через минуту струи иссякли, но тут же ударили снова – на этот раз, просто водой, без мыла. Еще минута, и струи иссякли окончательно. Впереди загремела дверь. «Выходи, голландская морда!» Эрик вышел.
Детины уже ждали его в следующей комнате: «Вытирайся... чего стоишь? – прыщавый кинул ему грязное мокрое полотенце. – Какой у тебя размер штанов?...» – пол был завален тюками с обувью и одеждой. Подгоняемый детинами, Эрик оделся в грубое сатиновое белье, черно-белый полосатый комбинезон и черные ботинки. «Становись! – детина без прыща указал на белый экран, висевший на стене, и достал из стоявшего рядом шкафа фотоаппарат. – Не шевелиться и не моргать, голландская морда!» Полыхнула вспышка, из фотоаппарата тут же вылезла фотография. «Боком повернись!» – приказал детина. Еще одна вспышка. Прыщавый вложил фотографии в коричневый конверт, отпер одну из (двух имевшихся) боковых дверей и махнул рукой: «Пшел!» Эрик шагнул вперед, дверь позади него захлопнулась.
Он оказался в большом помещении, уставленном низкими деревянными скамейками. На скамейках сидели люди в полосатых комбинезонах. Было тихо, никто ни с кем не разговаривал. Эрик сел на свободное место и опустил голову. Ему нужно было подумать.
Прошло пятнадцать минут. Ни один из десятка находившихся в комнате людей не проронил ни слова.
«Слушай, друг! – к Эрику подсел вертлявый человек средних лет с избегающими собеседника глазами. – За что сидишь?» – «Не знаю». – Эрик отвернулся в сторону. «Не хочешь говорить?... И правильно! – вертлявый понизил голос. – Знаешь, сколько здесь стукачей?... Больше половины!» Эрик молчал. Вертлявый поерзал на неудобной низкой скамейке и вдруг толкнул его локтем в бок: «Хочешь анекдот расскажу?» – «Нет». – «Да ладно тебе... чего так-то сидеть? Слушай: задают армянскому радио вопрос – правда ли, что Маяковский покончил с собой? А армянское радио отвечает: конечно, правда! Сотрудники НКВД даже записали его последние слова: ‘Не стреляйте, товарищи!’ Ха-ха-ха... Ха-ха-ха...» – вертлявый затрясся в приступе притворного хохота. Эрик опять отвернулся в сторону, но вертлявый не отставал: «А ты про норвежское телевидение анекдоты любишь?...»
Загремела дверь. В комнату вошел жилистый парень лет двадцати пяти и сел по другую сторону от вертлявого. Сквозь расстегнутый до пояса комбинезон виднелись многочисленные татуировки. «Здравствуй, друг! – обратился к нему вертлявый. – Ты тоже послушай. Задают норвежскому телевидению вопрос: правда ли, что половина членов ЦК идиоты? А норвежское телевидение отвечает: нет, половина членов ЦК не идиоты. Ха-ха-ха... Ха-ха-ха... Уп-п!» Не замахиваясь, татуированный ударил вертлявого по лицу – со странным хлюпающим звуком, тот опрокинулся через скамейку назад. Тишина в комнате сгустилась до консистенции (давно исчезнувшего из продажи) сгущенного молока. Несколько секунд вертлявый лежал на грязном полу, потом вскочил и отбежал в сторону, из разбитой губы его текла кровь. «Ты чего дерешься, друг?! – захныкал он. – Я ж только анекдот рассказал!» Татуированный сделал вид, будто собирался встать, и вертлявый, подвывая от страха, отбежал в дальний угол комнаты.
Стало тихо.
Прошло восемь или девять часов, в течение которых в комнату привели еще семнадцать человек. Стало душно. Хотелось есть. Думать Эрик больше не мог – от голода и духоты путались мысли. Да и о чем думать?... Все было ясно.
Позади загремела дверь, и в помещение, толкая тележку на колесах, вошел очередной детина в форме внутренних войск. «Жрать подано, граждане преступники!» – голос охранника гулко срезонировал в замкнутом пространстве комнаты. Люди, сидевшие на скамейках, зашевелились – на тележке стояли жестяные тарелки с гречневой кашей. «Сидеть на местах! – рявкнул охранник. – Я сам раздам». Он прошелся по рядам и сунул каждому по тарелке гречки с воткнутой в нее ложкой. «А чай?» – защищая интересы преступных масс, потребовал вертлявый. «Подождешь», – презрительно процедил охранник и вышел. Из-за двери донесся лязг запираемого замка. В комнате раздались звуки пережевываемой пищи.
Прошло минут двадцать. Охранник раздал чай. Прошло еще минут десять.
Снова лязгнула дверь. Толкая тележку на колесах, охранник собрал тарелки, ложки и кружки. Как только он вышел, в комнату вошел другой охранник: «В две шеренги вдоль стены ста-ано-овись!» Арестанты построились двумя неровными рядами. «Граждане преступники! Чьи номера назову, – охранник достал из кармана список, – два шага вперед». Он отобрал пятнадцать человек и, ничего не объясняя, увел. Прошло десять минут, и процедура повторилась (на этот раз, охранник отобрал шестерых, в том числе – татуированного). После ухода следующей группы в камере остались лишь Эрик, вертлявый и худощавый пожилой человек с пышными седыми усами. Наконец вызвали Эрика и седоусого (вертлявый остался в камере). Охранник провел их по коридору, завел в лифт и нажал кнопку с цифрой 114. Кабина поехала вверх.
Выйдя из лифта, они пошли по коридору, вдоль цепочки металлических дверей с засовами. Было холодно и душно, по ногам дул ледяной сквозняк. У Эрика болела голова. Охранник отомкнул одну из дверей: «Пшли». Эрик и седоусый зашли внутрь. Позади загремел запираемый засов.
Они оказались в большом помещении с двухэтажными нарами. С первого взгляда было видно, что камера переполнена: заключенные сидели на всех полках и даже на полу. «Эй, вы какой масти? – окликнул новоприбывших лысый дядя, мочившийся в стоявшую в углу парашу. – Воры есть?» – «Нет», – ответил седоусый. «Тогда лягай на пол, фраера, – дядя указал на лежавшие стопкой у стены матрасы, подушки и одеяла. – И быстро, еблом не щелкать, через десять минут отбой», – он застегнул штаны и удалился вглубь камеры. Эрик и седоусый стали устраивать себе постели в проходе между стеной и нарами. К параше подошел другой арестант – толстый благостный джентльмен, похожий на персонажа Диккенса. Эрик приготовил постель и направился к параше. «Подождите, молодой человек, – остановил его седоусый. – Вы ведь в первый раз в тюрьме?» – «Да, а что?» Благостный джентльмен закончил. К параше подошел парень лет двадцати с выступающим вперед подбородком и бритой башкой. «Вы, пока не освоитесь, лучше у меня спрашивайте...» – «О чем спрашивать?» Парень расстегнул штаны, раскатисто пукнул и с вздохами наслаждения стал мочиться. «Обо всем, – седоусый устало помассировал виски. – К примеру, ходить в туалет перед отбоем вы имеете право только после воров». Парень с выступающей челюстью закончил, и вокруг параши пристроились сразу три арестанта. «Вот сейчас уже можно, пойдемте... я, пожалуй, составлю вам компанию», – седоусый, кряхтя, поднялся со своего матраса.
Минут через пять большинство заключенных уже лежало – кто в койках, кто на полу. (Кроватей в камере было сорок, заключенных – около пятидесяти.) Свет погас. Эрик закрыл глаза, но спать не мог: под тонким одеялом было холодно, на тонком матрасе было жестко, от слишком толстой подушки затекала шея. В голове проносились сегодняшние события – от утра к вечеру и от вечера к утру. Где и когда он совершил ошибку?... Вот он звонит по больницам... вот читает письмо... вот возится с портфелем... вот спускается на лифте... Ну, да: выходит, значит, он из лифта, а вахтерша ему и говорит... у Эрика вдруг защекотало в горле, а уголки губ неудержимо поползли в стороны. Нет, подожди, давай снова: выходит, значит, он из лифта... Его диафрагма сократилась, заставив судорожно вдохнуть, и тут же резко выгнулась обратно, причинив выдох со странным звуком «Ха!» А потом сократилась опять... А затем дернулась снова... И еще, еще, еще: «Ха! Ха! Ха! Ха!» Что такое? Он смеялся! Эрик уткнулся лицом в подушку и укрылся с головой, но сдержаться не мог – скручивая внутренности, струя истерического смеха рвалась наружу. «Что с вами, молодой человек? – раздался из темноты шепот седоусого. – Вам плохо?» Немыслимым напряжением воли Эрик заставил свои губы произнести: «Не беспокойтесь, это я смеюсь. Я вспомнил, что обещал вахтерше в нашем подъезде не хлопать больше дверью лифта!» Из темноты доносился скрип нар, смутная возня, тихие разговоры... «Обещал вахтерше? – удивился седоусый. – И что в этом смешного?» Прежде, чем ответить, Эрик прижал ладони к щекам, стараясь разгладить гримасу смеха. «Похоже, я... ха-ха-ха... ик!... – он икнул, ударил себя кулаком по лбу и начал снова: – Похоже, я это обещание сдержу!»
А иногда Эрик оказывался в каком-то южном городе с широкими тенистыми улицами и чистым воздухом. Знойное солнце светило с бледного тропического неба, воздух наполняли запахи экзотических цветов. Где-то далеко и высоко, за крышами домов, виднелся край океана. Одетые по-летнему молодые женщины и элегантные мужчины сидели в оплетенных вьюном беседках. Эрик не знал, что привело его в этот город, – у него не было здесь никаких дел. Он просто шел, без цели и направления, по какой-то улице.
Но вдруг в пестрой праздничной толпе мелькал серый лоскут. У Эрика опускалось сердце – Человек В Сером Костюме был здесь! На солнце быстро наползала черная тень. В груди зарождалось ощущение тревоги. И тут же раздавался ужасающий грохот, а земля начинала колебаться. Дома рушились, вздымая тучи пыли. Люди с неслышными криками метались по улицам и гибли под обломками зданий.
А потом становилось душно. Откуда-то появлялись клубы ядовитого пара. У Эрика начинало щипать в горле – где же его респиратор? Люди вокруг корчились и падали в конвульсиях на землю.
И в тот самый миг, когда судорога окончательно перекрывала горло, Эрик, задыхаясь, просыпался.
* * *
Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул воздух, потом открыл глаза – взгляд его упирался в кирпичную стену. Невыносимо громко (казалось, прямо над ухом) звенел звонок. «Вставайте, молодой человек... – увидав, что Эрик проснулся, седоусый перестал трясти его за плечо. – До прихода охранников матрасы должны быть убраны».
Эрик откинул одеяло и сел.
Камера кишела людьми. Заключенные, спавшие на полу, складывали постельные принадлежности в три неаккуратные стопки у стены. Заключенные, спавшие на кроватях, выравнивали одеяла и клали подушки в середину изголовья. Человек пять-шесть мочились в парашу.
Звонок издал заключительную трель и умолк. Камера утонула в равномерном гуле голосов.
Потирая затекшую шею, Эрик встал и отнес постельные принадлежности к стопкам у стены. Потом сходил к параше и помочился (в проходе камеры заключенные поспешно строились в две шеренги). Загремел засов входной двери – Эрик встал в строй. В комнату вошли трое детин в черной форме внутренних войск и один детина в синем милицейском мундире, с длинной резиновой дубинкой на поясе и какими-то конвертами под мышкой. «Ра-авняйсь! – заорал черномундирный охранник с сержантскими погонами. – Смир-рна!» Разговоры стихли. «Иванов Э.К. и Рябов Г.О. – два шага вперед!» Вместе с Эриком из строя вышел лысый вор, спросивший вчера об их с седоусым «масти». «На выход, – приказал сержант. – Остальные к утренней перекличке при-иго-отовсь!» Эрик неуверенно посмотрел на седоусого, но тот лишь пожал плечами. Синемундирный милиционер-охранник – грузный парень с бледной бабьей рожей – сравнил Эрика и Рябова с фотографиями, рассовал последние по конвертам и махнул дубинкой в сторону двери.
Коридор – лифт – коридор.
Их привели в маленькую комнату – дверь открыл человек лет тридцати атлетического сложения с арийским лицом, одетый в штатское. «Здорово, Гришаня... – с угрожающей ласковостью обратился ‘атлет’ к Рябову, – Говорил я тебе, что недолго будет твой дружок на свободе гулять?» – он кивнул в сторону сидевшего на скамейке заключенного, в котором Эрик узнал вчерашнего татуированного. Рябов промолчал. «Вот сейчас третьего вашего кореша приведут, и поедем мы, – атлет сделал многозначительную паузу, – в следственный изолятор интенсивного режима в славном городе Щербицке. Слыхал про такой?» «Гришаня» без выражения смотрел сквозь атлета. «Сесть», – приказал (стоявший у стены) охранник. Рябов расслабленно опустился на скамью и шепнул что-то татуированному. «Чего?» – переспросил тот. «Еще раз пасть разинешь, – вмешался охранник, подбрасывая и ловя дубинку, – пожалеешь, что на свет родился». Стало тихо, лишь невесть как сохранившаяся с лета муха жужжала под потолком. Эрик заметил, что у охранника шесть пальцев на правой руке.
Прошло минут пять. Атлет прохаживался по комнате. Воры сидели, опустив головы, и внимательно рассматривали пол.
В дверь постучали, атлет открыл. Под конвоем еще одного охранника в комнату вошел здоровенный парень с лицом дефективного. «Ворон!...» – ахнул он, увидав татуированного. «Молчать, – рявкнул атлет и повернулся к остальным заключенным. – На выход». Конвоиры вывели их всех из комнаты.
Длинный коридор – лифт – короткий коридор. Атлет шел впереди упругой спортивной походкой.
На месте ковырявшего в носу ефрейтора сидел ковыряющий в носу сержант. «Нашли своих урок?» – поинтересовался он, зевая. Ему никто не ответил. Один из конвоиров принес с улицы и раздал заключенным милицейского образца респираторы, шапки-ушанки и черно-белые, в тон комбинезонам, полосатые ватники. Потом достал из кармана две пары наручников и приковал правую руку Эрика к левой руке дефективного верзилы, а правую руку татуированного «Ворона» – к левой руке Гришани. «А этого зачем забираете, товарищ лейтенант?... – сержант ткнул пальцем в Эрика. – Нидерландисты ж не по вашей части?» – «Новый следователь по его делу попросил в Щербицк доставить». – «А как же категория Б1? – лениво удивился сержант. – Ежели его на интенсивный режим переводят». – «Категорию обращения изменить недолго», – усмехнулся атлет и, надвигая на лицо респиратор, направился к двери.
На сочно-синем небе блистало ослепительное солнце. Девственно-зеленый снег разбрасывал солнечные лучи мириадами бирюзовых искр. Пронзительно-ледяной ветер жег правую ладонь, шею выше воротника и лицо выше респиратора. Эрик прищурился, опустил глаза и сунул свободную от наручников руку в карман. Транспарант «Коммунизм построен! Скажи, Партия...» раздулся, как парус, и хлопал под яростными ударами воздуха.
«Мороз и солнце – день чудесный...» – неожиданно процитировал Рябов. «Ебло запахни, продует», – ожиданно ощерился шестипалый конвоир.
У крыльца стоял черный микроавтобус – сквозь грязное ветровое стекло розовело лицо шофера. Повинуясь тычкам в спину и отрывистым окликам, заключенные залезли вместе с конвоирами в заднюю дверь. Атлет сел в кабину рядом с водителем. «Вперед проходи... задние места для охраны!» – прикрикнул на Эрика шестипалый. Когда заключенные расселись на узких металлических скамейках вдоль стен воронка, конвоиры примкнули наручники к расположенным между сиденьями замкам. Микроавтобус тронулся.
Через три минуты они выехали в город. В микроавтобусе стало теплее, воздух очистился – встроенный в стенку кондиционер работал на полную мощность. «Снять респираторы», – скомандовал атлет сквозь решетчатую перегородку, отделявшую салон от кабины. (Перед ветровым стеклом болтался брелок – маленький Романов-старший, указывающий путь. На приборной панели красовалось эротическое фото комбайнерши-стахановки Эльзы Ракогоновой.) «Эти новые воронки с решетками получше старых будут, – шестипалый конвоир выудил из кармана медицинского вида пузырек. – Хоть, куда едешь, видать». Он неуклюже отвернул крышку, вытряхнул на ладонь две таблетки и сунул в рот – на его бабьем лице с жидкими усиками появилось сосредоточенное выражение. «Опять гормоны принимаешь, Ломакин? – неодобрительно заметил атлет, обернувшись назад. – Смотри, к сорока годам полтораста кило весить будешь». – «А что мне делать, ежели без них у меня усы выпадают и член не всегда стоит?...» – отвечал шестипалый жалостливым голосом. Второй конвоир обидно засмеялся, запустил руку под шинель и с остервенением почесал грудь. «Я тебе список целебных трав давал? – раздраженно спросил атлет. – От природной медицины вреда не будет, только польза!» – «Не помогают мне травы, – оправдывался шестипалый, избегая начальниковых глаз. – А лишний вес я сгоню, товарищ лейтенант... честное комсомольское!» Рябов прислонился затылком к стене микроавтобуса и закрыл глаза. Татуированный безразлично глядел сквозь перегородку и ветровое стекло на дорогу. «Не помогают?... Да ты, небось, отвар из трав с водкой мешал... Говорил ведь: ни грамма, пока курс не закончишь! Неужто четыре недели потерпеть не мог?» Шестипалый опустил глаза и стал ковырять пол носком сапога. Дефективный верзила повертел головой, будто не находя для своего шишковатого черепа приличествующего его размеру места, потом уставился перед собой и застыл.
Не дождавшись ответа, атлет раздраженно отвернулся.
Некоторое время они ехали в молчании.
Улицы города, как всегда по воскресеньям, были пусты. Микроавтобус выехал на проспект Мира. Проспект Мира перешел в Черненковское шоссе.
«А что поделаешь, ежели у меня от мутаций гормональная система болезненная? – нижняя губа Ломакина страдальчески отвисла. – В нашей деревне у каждого второго в гормонах нарушения были!»
Некоторое время они ехали в молчании.
«Мало того, что девки от моего шестого пальца шарахаются, – продолжал Ломакин еще жалостливей, – так, если даже какая и согласится, то все равно... – он помолчал, подбирая необидную формулировку, – ...пятьдесят на пятьдесят!» Второй конвоир обидно засмеялся.
Некоторое время они ехали в молчании.
«А в соседней деревне все иммунитетом маялись, – по интонации чувствовалось, что обида у Ломакина прошла, но желание информировать – нет. – Чуть где болезнь какая – вирус или, скажем, глисты – так все в лежку!»
Некоторое время они ехали в молчании.
«Уж сколько лет с Ограниченного Ядерного Конфликта прошло, а все уроды да больные на Хабаровщине родятся!» – «Замолчи, Ломакин, противно слушать! – не выдержал атлет. – Полную и окончательную дезактивацию в Хабаровском крае еще в 85-ом провели... там теперь здоровья – на двести процентов!»
Ровное движение микроавтобуса, тепло и недосып действовали усыпляюще. Эрик прислонился затылком к стене и закрыл глаза... интересно, способен ли он сейчас уснуть?
Когда он проснулся, город остался позади – шоссе с обеих сторон обступал лес. Белизна снега на деревьях говорила о том, что они отъехали от Москвы как минимум километров на восемьдесят. «...возраст – 51 год, уроженец Харькова, – говорил атлет, обернувшись назад, – из семьи рабочих...» На коленях у милиционера лежал один из коричневых конвертов с личными делами и несколько страниц с отпечатанным на них текстом. «Отец – токарь-фрезеровщик, мать – санитарка, сестра в ПТУ программирование преподает... образцовая семья! И как это тебя, Гришаня, на стезю порока занесло?» – атлет издевательски усмехнулся, но вор даже не повернул головы. (Рябов и татуированный сидели, закрыв глаза, – делали вид, что спят. Конвоиры спали с открытыми глазами – делали вид, что бодрствуют. Дефективный спал и вида не делал.) «Та-ак, что у нас дальше, школа?... Посмотрим, посмотрим... ха! – с притворным удивлением воскликнул атлет. – Ты, оказывается, двоечником был, Рябов, и по математике, и по русскому, и по обществоведению...» – «А вот ты, начальничек, первый ученик – ментовскую инструкцию наизусть затвердил! – Рябов открыл глаза и, кривляясь, процитировал: – ‘В начальной стадии допроса обсудить, с критической точки зрения, отметки в аттестате зрелости подозреваемого’». – «Смотри-ка, Рябов, – без обиды отвечал атлет, – сколько ты всего про милицию знаешь... да только мы про тебя больше знаем!» – «Откуда знаете, начальничек?» – «От вашего же брата уголовника – стукачей среди урок еще поболе будет, чем среди честных граждан». – «Кончай чернуху лепить, мусор, – вмешался в разговор татуированный, – небось не с фраерами базаришь!» – «Ну, если ты это говоришь, Петреску, – многозначительно сказал атлет, – то, значит, так оно и есть... Уж тебе-то все, поди, про стукачей известно!» – «Ах ты, падло!...» – вспылил татуированный. «Замри, Ворон! – одернул его Рябов. – Нешто не видишь, что гражданин начальник тебя на характер берет?...»
Эрик отвернулся в сторону, стараясь не вслушиваться в перебранку.
Шестипалый конвоир достал из кармана маленький радиоприемник и щелкнул переключателем (шуршание атмосферных помех – баритон Льва Левченко – опять помехи). «Оставь его, пущай поет», – второй конвоир сунул руку под шинель и с наслаждением почесался. «Хоккей хочу найти», – отвечал шестипалый (помехи – помехи – помехи). «Говорили мне, начальничек, что совсем нервный ты стал, – с притворным участием говорил Гришаня, – и по службе одни неприятности...» – «Да не бывает хоккея в девять утра... ты что, с коня упал, Ломакин? Вертай назад...» – «И откуда тебе о моих неприятностях известно, Рябов?» – «Я этого Левченко на дух не переношу, Кадлец, у меня от него зубы, как от лимона, ломит». – «Слухом земля полнится, начальничек, в ментовке стукачи тоже имеются». – «Ну ты и муда-ак, Ломакин!» – «И что же тебе стукачи ментовские рассказали?» – «Рассказали, как на предновогоднем балу в главном управлении ты какому-то капитану нос по пьяному делу сломал...» – «Сам ты мудак!» – «...а капитан тот оказался племянником генерала Пшебышевского!» Равномерно журчавшая – как струйка воды в неисправном унитазе – беседа конвоиров резко оборвалась. «А еще рассказывали, что находишься ты из-за той драки под внутренним следствием, – продолжал Рябов, – и ежели найдет оно тебя виновным в беспричинном избиении боевого товарища, то вылетишь ты из доблестных ментовских рядов, как пуля из пистолета Макарова». – «А вот тут, Гришаня, рассердил ты меня до невыносимости... – лицо атлета побледнело от гнева. – Зря ты это удумал... знаешь, что я теперь сделаю? Как прибудем в Щербицк, рассажу-ка я вашу банду по отдельным камерам, да запущу сук человек по пять... так что запоете вы все трое петухами после первой же ночи...» Непонятная угроза милиционера произвела впечатление: Петреску-Ворон искривился от ненависти. Конвоиры инстинктивно отодвинулись от заключенных и схватились за дубинки. Рябов остался невозмутим. Дефективный так и не проснулся. «Г-гад, мусор... – прошипел Ворон сквозь блестевшие сталью коронок зубы. – Ты у меня ножик скушаешь, подлюга!» – «Что, проняло?! – нервно рассмеялся атлет. – Теперь у нас с вами совсем другая песня пойдет...» – «Ошибаешься, начальничек, – перебил его Рябов. – Никакой песни у нас с тобой не будет». – «Это почему же?» – «А потому что, как приедем мы в Щербицк, так тут же и попросим у дежурного офицера замены следователя по причине личной вражды с подозреваемыми». Атлет сложил черты своего лица в издевательскую улыбку: «И знаешь, куда тебя дежурный пошлет?» – «Вряд ли он меня пошлет, начальничек! Мы, как-никак, уголовники, а не политические, – Рябов усмехнулся, – права имеем».
Лицо атлета искривила нервная гримаса.
«Спасибо за предупреждение, – сказал он с расстановкой. – Считай, что принял я его к сведению». Он повернулся и нажал на приборной доске какую-то кнопку. Под потолком вспыхнула лампа дневного света, а спереди опустилась металлическая штора, наглухо отделившая салон микроавтобуса от кабины водителя. Конвоиры подобрались и схватились за рукоятки дубинок. Стало слышно, как атлет что-то вполголоса говорит, а шофер громко отвечает: «Будет сделано, товарищ лейтенант!» Шестипалый выключил приемник и сунул его в карман. «Проснись, Калач, замерзнешь!» – окликнул татуированный сидевшего напротив дефективного и пнул его в колено. «Что?! Где?! – всполошился тот, ошалело вертя головой. – Ты чего, Ворон?» – «Разговорчики! – после секундного колебания окрысился шестипалый. – Нешто хотите по еблу схлопотать?» – «Замерзни, баба!» – дерзко отвечал татуированный. Несколько секунд не происходило ничего... Вдруг второй конвоир, коротко размахнувшись, с оттяжкой ударил Ворона дубинкой по лбу. «Я это тебе запомню, мусор!» – прошипел тот. «Запоминать можешь, – ощеренный рот и торчавший вперед нос делали охранника похожим на волка, – а ебало разевать – нет. Понял, или повторить?» – «Понял». Конвоир усмехнулся... и вдруг еще раз ударил татуированного дубинкой по лицу. «Я сказал – ебало заткнуть! Понял?» Корчась от ненависти, как раздавленная змея, вор промолчал. Конвоир положил дубинку на колени, сунул руку под шинель и с остервенением почесался.
Некоторое время они ехали в молчании.
«А я и не знал, что Шимчак племянник Пшебышевского», – как ни в чем не бывало, сказал шестипалый. «А что наш лейтенант под следствием, слыхал?» – «Нет». – «И я – нет. Я думал, Шимчак за тот случай под следствие попал». Второй конвоир нерешительно посмотрел на Рябова (желая, видимо, спросить разъяснений), но так и не спросил.
Некоторое время они ехали в молчании.
Микроавтобус сбросил скорость и повернул. Конвоиры переглянулись. «А-а... чего там голову ломать! – на лице шестипалого заиграла детская улыбка. – Который из них под следствием, который – нет... нам-то что за дело?!» – «Верно! – с воодушевлением согласился второй конвоир и непонятно добавил: – Зато разомнемся сейчас на свежем воздухе...» Он плотоядно посмотрел на заключенных и, снова став похожим на волка, рассмеялся. Шестипалый подбросил свою дубинку и ловко поймал ее за рукоятку.
По тряске и качке можно было судить, что воронок едет по грунтовой дороге. Еще один поворот, и они остановились. Хлопнула дверца кабины, быстрые шаги обежали микроавтобус, загремел запор задней двери. «Граждане преступники, па-адъем! – скомандовал шестипалый. – Пожалте пиздюли получать... – он залился идиотским смехом, – ...в целях облегчения чистосердечного признания... ха-ха-ха!» Задняя дверь распахнулась, на пороге стоял атлет и нервно улыбался: «На выход!» Конвоиры отомкнули наручники от скамей и вытолкали заключенных из микроавтобуса, потом достали из кобур пистолеты. (Сияло солнце, стояла тишина, царило безветрие. На зеленых лапах елей лежал непривычно белый снег. Морозный воздух непривычно холодил губы. Под подбородком болтался ненужный здесь, за городом, респиратор.) «Не узнаю! – удивился шестипалый, вертя головой по сторонам. – А чего мы на обычное-то место не поехали?...» Ему никто не ответил.
Воронок стоял на обочине узкой проселочной дороги. Противоположная обочина обрывалась оврагом, позади которого, сквозь негустые деревья, белела плоская гладь поля. Повсюду лежал нетронутый снег – следы микроавтобуса были единственными. «С которого начнем?» – деловито спросил шестипалый. «С этого», – атлет указал на дефективного верзилу. «Этого-то чего? – удивился второй конвоир, – Может, лучше с Петреску?» – «Младший сержант Кадлец! – щека атлета дернулась в нервном тике. – Рассуждения пре-кра-тить! Выполнять приказания!» – он достал связку ключей и протянул конвоиру. Не давая обиде на грубость начальника испортить предстоявшее удовольствие, Кадлец передал свой пистолет атлету, взял ключи и отомкнул наручники, сковывавшие Эрика с дефективным. Шестипалый держал на мушке двух остальных заключенных. «Пристегни этого, – атлет указал на Эрика, – к дверце воронка». – «Да знаю я, не впервой...» – проворчал конвоир, возвращая ключи.
Под ботинками младшего сержанта Кадлеца звонко хрустел снег. Где-то неподалеку гаркнула ворона. Беспричинно качавшиеся еловые лапы роняли белые пушистые хлопья.
«Что, товарищ лейтенант, начнем?» – шестипалый отдал свой пистолет атлету, переложил дубинку в правую руку и подтолкнул ее концом дефективного на середину дороги. Атлет отошел в сторону и взял на мушку двух остальных воров. «Руки по швам, равнение на середину!» – пошутил Кадлец, перехватывая поудобнее дубинку. «Вы чего? – удивился дефективный. – Пошто меня пиздить хочете?» – он поднял руки, защищая голову. «А пошто ты сегодня умыться забыл?!» – с шутливой укоризной поинтересовался Кадлец.
«Стоять!»
Произнесший это голос принадлежал Рябову.
«Перестреляю, как собак, сукины дети!»
Не веря своим ушам, Эрик повернулся – в руке вора был пистолет. «Палки на землю, руки за голову! – Рябов шмыгнул носом. – Встать на краю оврага». С ладонями на затылках конвоиры медленно отступили к противоположной обочине. (Глаза шестипалого выкатились, волчье выражение на лице Кадлеца плавно превратилось в овечье.) «Браслеты отомкни, лейтенант». Атлет достал связку ключей и стал возиться с наручниками Рябова и татуированного (по лицу последнего было видно, что изменение ситуации ошарашило его так же, как и конвоиров). Дефективный бессмысленно топтался на середине дороги. «Товарищ лейтенант! – пролепетал шестипалый в безмерном удивлении. – Товарищ...» – «Вторую волыну Ворону отдай», – приказал Рябов, и атлет протянул татуированному пистолет. «Живем, Манюня! – весело вскричал Ворон, стряхивая с себя недоумение по поводу необъяснимого поворота событий. – Что ж ты сразу не раскололся, что блатной?» – он дружески хлопнул атлета по плечу. «Водилу наружу!» – оборвал несвоевременные изъявления восторга Рябов. Татуированный открыл дверцу кабины и сделал приглашающий жест пистолетом. Из воронка вывалился шофер – красномордый пожилой мужик в штатском – и без приказания отбежал к переминавшимся с ноги на ногу охранникам. «Раздевайтесь!» – скомандовал Рябов. Путаясь в рукавах, охранники и шофер стали стаскивать верхнюю одежду. «Быстрей! – прикрикнул вор. – Небось не в бане прохлаждаетесь, мусора!» – «Шмотки куда?» – поинтересовался водитель. «Клади перед собой», – отвечал Рябов. На снегу выросли три кучки одежды. «Б-б-белье сним-м-мать?» – зубы шестипалого громко стучали. «На хрена мне твое сраное белье?» – усмехнулся Гришаня, пряча пистолет в карман.
На мгновение все остановились: раздетые до исподнего конвоиры и шофер – на краю оврага, дефективный – посреди дороги, Рябов, татуированный и атлет – у кабины микроавтобуса. Эрик стоял прикованный к ручке задней двери. Тяжело взмахивая крыльями, над заснеженными елями пролетела какая-то птица.
«Ворон, замочи этих, – Рябов кивнул на дрожащих конвоиров и шофера, – и в овраг. Смотри только, чтоб кровищи на дороге не осталось!» Татуированный неприятно усмехнулся. «В-в-вы чего, ребята?... – шестипалый отшатнулся, прижимая руки к жирной безволосой груди. – М-м-мы никому не скажем.» Воры благодушно засмеялись. «Ей-б-б-богу, не скажем!» Татуированный поднял пистолет. «П-п-подож...» Бах!... Взмахнув синими сатиновыми трусами, как птица крыльями, шестипалый исчез в овраге. (Выстрел прозвучал неожиданно тихо – будто сломалась сухая ветка. С деревьев посыпались мелкие комки снега.) «Слушай, начальник, а чего нас Кандидат не встречает? – спросил Рябов, поворачиваясь к атлету. – Ты ж говорил, его вчера должны были освободить...» – вор покопался в кармане, достал мятую сигарету и закурил. Татуированный повернулся к шоферу. (Губы несчастного беззвучно шевелились, ноги и руки покрылись гусиной кожей.) «Кандидата в компьютерный отдел затребовали из-за какого-то старого дела...» – отвечал атлет. Бах!... Судорожно загребая руками, шофер упал на колени (выстрел почему-то не опрокинул его назад), потом повалился набок. «В какой отдел?» – переспросил Рябов. Из его рта вырвался клуб табачного дыма – прямо в лицо атлету. «В компьютерный... по части ЭВМ значит», – разъяснил милиционер, брезгливо отворачивая голову. Татуированный дождался, пока тело водителя перестало дергаться, и столкнул труп ногой в овраг. «Ебть! – выругался Рябов, – Нам без Кандидата никак нельзя...» – «Так у тебя ж запасной програмщик на примете был...» – в голосе атлета прозвучала нотка беспокойства. «Был, да сплыл, – вор глубоко затянулся сигаретным дымом. – Ладно, что-нибудь придумаем, – он вдруг вскинул глаза и внимательно посмотрел на милиционера. – А ты-то, начальник, чего хлопочешь? Я ж говорил – мы тебе так и так заплатим». – «Да я ничего... так просто», – индифферентно отвечал атлет, пожимая плечами.
Татуированный повернулся к бледному, как смерть, Кадлецу. «Ну что, мусор? Кабы человек ты был – подох бы легко, а так – извини-подвинься...» – вор опустил дуло пистолета вниз и выстрелил охраннику в пах. Тот рухнул на снег и скорчился, схватившись обеими руками между ног. «И когда его выпустят?» – спросил Рябов. «Кандидата?... В пятницу, не раньше», – отвечал атлет. Татуированный присел на корточки и некоторое время рассматривал медленно шевелившегося на снегу Кадлеца. «Пощади...» – прохрипел тот, суча синими от холода ногами. Стоявший спиной к происходившему Рябов выпустил из ноздрей две толстые струи дыма. Атлет поставил ногу на подножку микроавтобуса и забарабанил пальцами по крыше кабины. Ворон схватил конвоира за волосы, отогнул ему голову вверх и заглянул в глаза: «Не журысь, милок, на том свете яйца все равно ни к чему... в раю не поебешься!» Забытый всеми дефективный громко заржал. «М-м-м!... М-м-м!...» – стонал Кадлец, странно причмокивая и вращая зрачками. Из уголка его рта текла струйка слюны, подкрашенной кровью от закушенной губы; на щеке таял прилипший к коже снег; на голубых ляжках алели кровавые брызги. «Эй, ты!... Кончай его скорее... чего тиранишь?» – отвлекся от разговора с Рябовым атлет. «И верно, кончай! – поддержал Рябов, не оборачиваясь. – Времени нет!» – он бросил недокуренную сигарету на снег. Татуированный отпустил волосы охранника и поднес к его лбу пистолет.
За мгновение до того, как вор спустил курок, Эрик отвернулся.
«Ворон! Я тебе чего говорил, падло?...» Воры и атлет стояли кружком над тем местом, где несколькими секундами раньше лежал Кадлец. «...Смотри, сколько кровищи натекло!» – «Не журысь, Гришаня, сейчас снегом закидаем», – миролюбиво отвечал татуированный (лицо его светилось благостным удовлетворением).
Рябов повернулся к атлету: «Становись, – он указал пальцем на край оврага. – У тебя докудова бронежилет доходит?» – «Погоди, – в голосе атлета прозвучала тревожная нотка, – ты когда остальные талоны отдашь?» Татуированный и дефективный нагребали ногами снег на кровавое пятно, оставшееся от Кадлеца. «Как договорились, – сказал Рябов. – Первую половину сегодня же по почте пришлем, а вторую – после того, как на дело сходим, – он сплюнул желтой слюной и утерся тыльной стороной ладони. – Не боись, не наебем!» – «Хорош?» – спросил дефективный. «Еще чутка нагрести...» – подумав, ответил татуированный. «Как – по почте?! – неприятно удивился атлет. – Вы чего, под монастырь меня подвести хотите?» – «Да ладно тебе, – успокаивающе произнес Гришаня, – не хочешь по почте, так я через братана передам». – «Через брата тоже опасно, – раздраженно воскликнул милиционер. – Я ж тебе объяснял: завтра, в полвосьмого утра положите в почтовый ящик 3-ей квартиры дома номер 5 по улице Долгих и Капитонова». Татуированный с дефективным закончили грести снег и подошли поближе. «Не кипятись... сделаем! – Рябов хлопнул атлета по плечу. – Ты лучше скажи, зачем тебе талонов столько... никак, бабу с запросами полюбил?» – «Не твое дело!» – резко ответил милиционер. «Чего базарим, Гришаня? – татуированный толкнул Рябова локтем в бок. – Когти рвать пора... сам же говорил!»
Под неощутимыми дуновениями ветра качались лапы елей. Ледяное солнце примерзло к темно-синему небосводу. На покрывавшем дорогу белом снегу желтел Рябовский плевок.
«Ну что, запомнил? – атлет нетерпеливо, как племенной жеребец, переступил ногами. – Завтра в полдевятого...» – «Запомнил, запомнил... Становись». Милиционер шагнул на край оврага и повернулся к ворам. «Па-ани-ислась пизда по кочкам! – весело воскликнул татуированный, поднимая пистолет. – Куда тебя, гражданин начальничек? Я так понял, ты в бронежилете?» – «Погодь, – вдруг вмешался Рябов. – Дай я». Он встал перед атлетом на расстоянии двух шагов, вынул из кармана пистолет и прицелился милиционеру в грудь. Тот резко побледнел – будто кто-то выключил цвет его лица. «По врагам революции крупным калибром а-а-агон-н-нь!!!» – пошутил татуированный. Наступила пауза: пару секунд Рябов держал пистолет на вытянутых руках... а потом резко направил атлету в лицо. Бах!... На месте левого глаза милиционера образовалась кровавая вмятина, голова дернулась назад, и он без звука повалился в овраг.
«Ты чего, Гришаня?! – оторопел татуированный. – Он же твой кореш был!» На лице дефективного проступило привычное выражение тягостного непонимания. «Какой кореш? – презрительно процедил сквозь зубы Рябов, – Фраер он был... ни украсть, ни покараулить!» – «Да хоть бы и фраер, – не сдавался татуированный. – Он бы нам еще не одну службу сослужил». – «Слухай сюда, Ворон! – окрысился Гришаня, – Ты, как с Аннеткой спутался, совсем мудной стал. Ментяре, да еще скурвленному, доверять... – он наклонился и стал копаться в одежде конвоиров и шофера. – А ежели он передумает и завтра нас обратно в ментовку сдаст?» – «А, может, не сдаст!» – чувствовалось, что татуированный вот-вот даст себя убедить. «Может, не может... жизнью ведь своей рискуешь, дура! – сокрушенно покачал головой Рябов. – Базар прекратить! Переодеваться! – держа под мышкой ворох одежды, он направился к микроавтобусу. – Глянь, а нидерландист-то так прикованный и стоит! – вор указал свободной рукой на Эрика и в веселом изумлении хлопнул себя по ляжке. – Про нидерландиста-то мы забыли!...» – он заржал, разинув желтозубую прокуренную пасть. «Ха-ха-ха!» – вторил ему татуированный. «Ха! Ха! Ха!» – с трехсекундным запозданием подключился дефективный.
«Кар! Кар-р!! Кар-р-р!!!» – сердито отозвалась из-за деревьев невидимая ворона.
«Ладно... – утирая слезы смеха, сказал Рябов. – Посмеялись и хорош, – он повернулся к татуированному. – Мочи его, Ворон, и в путь-дорогу!» Он бросил отобранную одежду на сиденье микроавтобуса и стал переодеваться. «Я сперва, Гришаня, в ментовский клифт прикинусь, – татуированный расстелил одну из шинелей на снегу, снял ботинки и встал на нее, расстегивая на ходу ватник. – Бр-р-р!... Холодно!» Дефективный последовал его примеру. Некоторое время воры молча переодевались. «Интересно, нахрена лейтенант нидерландиста прихватил? – Рябов напялил пиджак покойного шофера и методически застегнул все пуговицы. – Отказаться что ли не мог?» Татуированный зашнуровывал милицейские ботинки: «Спроси чего полегче...» (мундир и шинель Кадлеца были ему великоваты). Дефективный силился попасть язычком пряжки ремня в нужную дырку (мундир и шинель шестипалого были ему малы). Рябов взял свою старую одежду, подошел к оврагу и швырнул вниз; потом подобрал брошенные охранниками дубинки и тоже кинул в овраг. «Калач, поедешь в кузове, – приказал он дефективному, садясь за руль микроавтобуса. – Пошевеливайся, Ворон!» Мотавшиеся полы чересчур длинной шинели делали татуированного похожим на беспризорника из фильмов про Революцию. Дефективный подобрал живот, застегнул милицейский китель и самодовольно огляделся.
Татуированный подошел к микроавтобусу и в растерянности подергал наручники, приковывавшие руку Эрика к дверце. Потом покопался в карманах: «Слушай, Гришаня, а ключей-то нет!» – «Каких ключей?» – отозвался Рябов. «Да от браслетов, какими нидерландист прикован». – «Ебть! – выругался Гришаня. – Что ж теперь делать... не в овраг же лезть?!» – он вылез из кабины и подошел ближе. «Может, руку нидерландисту перестрелить?» – предложил татуированный. «А потом еще час кровищу снегом засыпать?! – отвечал Рябов раздраженно. – Ты башкой своей подумай: если кровища на дороге останется, то первый же фраер, что здесь проедет, ментам стукнет!» – «Вы лучше замок на наручниках перестрелите», – предложил Эрик. «Чего?» – удивился татуированный. «Я говорю, замок на наручниках перестрелите». Дефективный все еще возился со своей шинелью – не мог попасть ладонями в рукава. «Мудер, фраерюга! – похвалил татуированный. – Что скажешь, Гришаня?» – «Делай, как тебе гражданин нидерландист советует!» – усмехнулся Рябов. Он повернулся и пошел к кабине микроавтобуса.
Эрик прижал замок наручников вплотную к двери, татуированный поднес дуло пистолета к замочной скважине. Бах!... Наручники дернулись и раскрылись – рука Эрика была свободна. «Пошли», – татуированный указал пистолетом в сторону оврага. «Погоди! – сказал Эрик. – Мне нужно с Рябовым поговорить». – «Чего там говорить... – отмахнулся татуированный. – Па-ашли, голландская рожа!» – держа наготове пистолет, он потащил Эрика за рукав ватника. «Эй, Гришаня! – крикнул Эрик. – Тебе специалист по ЭВМ был нужен!» – «И что с того?» – высунулся из окна кабины Рябов. «Я – такой специалист!» Татуированный отпустил Эриков рукав. «А не пиздишь?» – с подозрением спросил Гришаня. «Нет», – отвечал Эрик, просчитывая, что нужно будет делать, если вор ему не поверит.
Рябов на мгновение задумался.
Дефективный застегнул последнюю пуговицу шинели, подобрал старую одежду и бросил в овраг. Милицейская ушанка сидела у него на самой макушке; руки высовывались из рукавов, как у Буратино, сантиметров на десять. «Ладно, замочить его всегда успеем, – принял решение Рябов. – Давай нидерландиста в воронок!» – «Пшел!» – сказал татуированный, пряча пистолет в карман. «Эй, Калач! – окликнул Рябов. – Приглядишь за ним. Ежели что, дай раза... смотри только, чтоб не насмерть». – «Не боись, Гришаня, все в аккурат сделаем», – отвечал дефективный, захлопывая дверцу микроавтобуса и усаживаясь напротив Эрика. Сквозь перегородку, отделявшую салон от кабины, было слышно, как хлопают передние дверцы. «Что, шеф, такси свободен?» – пошутил Ворон. Рябов не отвечал. С рычанием заработал мотор, микроавтобус тронулся с места. «Адрес-то знаешь? – резвился татуированный. – Комсомольский проспект, дом 25, квартира 41, – он радостно заржал. – Гони, шеф, с ветерком – двойной счетчик плачу!»
Дефективный поерзал на скамье и громко рыгнул.
«Вот, например, я, – сказал он, будто продолжая давно начатый разговор. – Ежели б учителей и пионервожатых слушал, то, поди, всю жизнь на заводе бы пахал. Взять хоть корешей с моего бывшего двора: все с утра до вечера, как папы Карлы, въебывают, а ни один больше четырех сотен не зашибает! К примеру, Леха Мандюков: слесарь шестого разряда, золотые руки, из унитаза в пять минут ЭВМ сварганит – а на подержанную реношку цельных десять лет копил! Оно, конечно, с евонной бабой хуй чего накопишь – будь ты хоть вором в законе или членом наук! Говорил я Лехе перед свадьбой: ‘Не женись, мудила, на итальяшке – итальяшка тебя сначала оберет, а потом еще и рога наставит’. И точно: года со свадьбы не прошло, как он ее с двумя армянами застукал! Апосля того случая, запил Мандюков горькую... день пьет, два – посинел с лица, а все пьет – пьет, да приговаривает: ‘Ужо я курву Лаурку на порог не пущу! Нехай в свое лимитное общежитие уебывает!’ И что бы ты подумал: через месяц она в евонную фатеру обратно поселилась! Эх, мужики, разве ж можно бабам такое спущать?!»
Дефективный печально покачал головой и громко рыгнул.
«Или, скажем, Густавка Писсенштейн с третьего этажа... Парень-то он боевой, врать не стану: пошли мы раз растяпинским рожу чистить, так он ихнему атаману так колом по котлу наварил, что сам главврач тот котел апосля ремонтировал. А с другой стороны, чем кончил?... Подрался Густавка по пьяни с дружинниками и сел – так через год другим человеком из тюрьмы вышел. Тихий, кроткий – что твой студент... не поверишь, на медсестре женился! Сейчас трое детей у мудака и зарплата в сто пятьдесят талонов! Помню, освободился я во второй раз, зашел к нему, посидели... тут он апосля третьей бутылки – аккурат перед тем, как блевануть – и открылся: по ночам, грит, снится, как растяпинского Гарьку колом охуяриваю! Рассказывает, а сам плачет... Эх, паря, разве ж можно так идеалами юности пренебрегать!»
Дефективный утер рукавом нос и громко рыгнул.
«Или Лилианку с полуподвального возьми... огонь девка, красавица – хоть спереду, хоть сзаду! А как в очко играла!... моргнуть не успеешь, как без рубахи последней останешься. Ну, долго ли, коротко, а решил я по всем правилам предложение ей сделать: купил роз на двадцать три талона, пришел и говорю: так, мол, и так, родная – жить без тебя не могу! Помолчала Лилианка, меня выслухамши, глазки опустила и отвечает застенчиво: ‘И мне без тебя, Калач, свет не мил’, – аж в коленках моих от тех слов прослабило! А она губки облизнула и говорит с придыханием: ‘А теперь спускай штаны, родной, и зажмурься – я тебе эротический сюрпризд сделаю!’ Уронил я штаны, зажмурился – от любви весь дух из груди ушел... а Лилианка те самые розы, что я принес, мне же в задний проход и воткнула! Да как воткнула, родная, – на пол стебеля!... Медбрат потом, чтоб колючки достать, по локоть мне в жопу залезал! А она: ‘Извини, – говорит, – Калач! Не могла я тебя не разыграть... характер у меня такой игривый!’ Эх, люли-разлюли... бывали ж раньше девки! Где-то она теперь, Лилианочка?...»
Дефективный смахнул с глаза непрошеную слезу и громко рыгнул.
«Или, скажем, Васек Елденко с дома напротив – ведь как голова у мужика варила! Пошли мы раз на Брежневскую Заставу тамошних кентов пиздить, забрели на пустырь, глянь – экскаватор бесхозный стоит. Залезли в кабину, а завести мотор не могем – ключей-то нет. Тут Васек достает перочинный нож, откручивает винты на передней панели... тянет изнутре провода какие-то... хр-р-р... химичит с ними, понимаешь... пф-ф-ф... и экскаватор тот... хр-р-р... пф-ф-ф... хр-р-р... пф-ф-ф...»
Веки дефективного смежились, рот раскрылся, голова запрокинулась назад – и он захрапел.
Несколько секунд Эрик сидел без движения – думал. Потом встал и обследовал заднюю дверь – оказалась не заперта. (Микроавтобус равномерно трясся, голова дефективного моталась туда-сюда. За перегородкой, отделявшей кабину водителя от пассажирского салона, было тихо.) Убедившись, что правая створка надежно закреплена щеколдой, Эрик осторожно отворил левую: в глаза ему полетела снежная пыль, в уши ворвался свист ветра. Нескончаемая лента дороги стремительно выбегала из-под днища микроавтобуса, лес на обочине мелькал, слившись в черно-зеленую полосу. Прыгать было страшно, не прыгать – еще страшнее... выбора, по сути, не было. Эрик снял очки и спрятал их во внутренний карман ватника, завязал под подбородком тесемки шапки-ушанки. Уцепившись левой рукой за верх дверцы, а правой – за дверную ручку, он изо всех сил оттолкнулся ногами. Дверца отмахнула в сторону и швырнула его, словно катапульта, в сугроб на обочине дороги. Плюх-х!! Земля... небо... небо... земля... Эрик растопырил руки в тщетных попытках остановиться... небо... земля... земля... небо... Он прокатился еще метров пять, вздымая тучи снежной пыли, и врезался в огромный сугроб, наметенный у основания телеграфного столба. Трах-х!! Несколько секунд он пролежал без движения – слушал, как затихает звон в ушах; потом выбрался из сугроба и вытряхнул из-за шиворота снег. Достал и надел очки: микроавтобуса видно не было. Метрах в ста какая-то дорога отворачивала от шоссе вправо и углублялась в лес. Эрик потопал ногами и помахал руками – ушибов не обнаружилось.
Надо было торопиться.
Эрик прошагал до ответвления и свернул на проселочную дорогу. Через пару минут шоссе скрылось из вида. Проселок, погруженный в полную тишину и абсолютное безветрие, обступали высоченные сосны. Птицы то ли молчали, то ли не имелись в наличии. Поеживаясь в тонком ватнике, Эрик быстро шагал и обдумывал план действий – перспектив видно не было. В тюремной одежде его арестует первый встречный милиционер. Гражданскую одежду взять неоткуда. Документов и талонов нет. Где он сейчас находится – неизвестно. После ареста его, скорее всего, обвинят в убийстве следователя, шофера и охранников.
Минут через десять он увидел ответвление налево. Покосившийся указатель гласил: «Голявкино – 8 км». Подумав, Эрик пошел прямо.
Еще минут через десять он увидел ответвление направо. «Горбылино – 1 км» – гласил указатель. Эрик продолжал идти прямо.
Вскоре он услыхал звук мотора: навстречу ему шла машина.
Эрик поднял глаза – проселок закруглялся влево, и из-за деревьев видно ничего не было. Он шагнул в сторону от дороги, по целине – и сразу же провалился в снег по пояс... выкарабкался обратно, отряхнулся и пошел вперед – а что ему оставалось делать? Наконец, машина показалась из-за поворота: это был облезлый зеленый грузовичок. Проскочив Эрика метров на двадцать, грузовичок остановился, дверца кабины распахнулась, и на подножку выскочил водитель – рыжий вихрастый мужичонка в драном зипуне без шапки. «Эй, артист! – завопил мужичонка. – Садися, подвезу...» Эрик нехотя повернулся и помахал рукой. «Быстрей, чего вошкаесси?!» – лохматость волос и веселость голоса делали шофера похожим на беззаботную дворнягу. Эрик обошел грузовик и залез в кабину на пассажирское место. «Закуривай...» – радостно предложил мужичонка, дергая рычаги и подпрыгивая на сиденье от избытка сил, – «Спасибо, не курю». Грузовик стал неуклюже разворачиваться на узкой дороге. Перед ветровым стеклом моталась аудио-скрижаль с изречениями Романова-младшего. «Не ссы, артист! – мужичонка повернулся к Эрику и подмигнул. – Через десять минут в клубе будешь!» – «Большое спасибо», – сдержанно поблагодарил Эрик. «А ты чавой на своих двоих-то топаись? – не унимался шофер. – Нешто председатель вашенский машиной не мог подсобить?» – «Э-э... – не сразу нашелся Эрик, – ...в разгоне машины все... а остальные в ремонте».
Грузовик дребезжал на неровной дороге, за окном проносился заснеженный лес.
«Я ужо в баню с робятыми собралси, – поведал мужичонка, включая приемник, – а тут завклубом в дверь стучить: так мол и так, артиста нужно привезть! Опасение, значить, у него имелося, что ты, как в прошлый раз, в горбылинскую чайную завернешь...» В кабину ворвался яростный бас народного певца Маслина Мегамоева. «Тирлим бом-бом, тирлим бом-бом! – подпел шофер и подмигнул Эрику. – Здорово ты загримировалси: вылитый беглый нидерландизд!» – «А, может, я и есть беглый нидерландист?» – «Ха-ха-ха... ну, ты, паря, даешь! – зашелся мужичонка, толкая Эрика локтем в бок. – Какой же ты нидерландизд, когда тебя из Голявкино пригласили!»
Некоторое время они ехали в молчании («Ах варьетэ, варьетэ, варьетэ...» – пел Мегамоев). «Хороший у вас в Голявкине клуб! – похвалил мужичонка. – Этот... как его... ахтерский состав, в общем, заебись! – он выставил Эрику под нос кулак с оттопыренным большим пальцем. – Но ведь и у нас, поди, нехуевый – лучше Говядина, грят, во всем районе никто ментов не играить!» Эрик молчал. «И нового врежистера из Москвы прислали, – мужичонка выудил из кармана зипуна мятую папиросу и щелкнул зажигалкой. – Молодой, а строгий... старые порядки враз поменял. Сам видишь: таперича на репетикцию, будто на самое представление, в гриме приходить нужно! А еще Говядин сказывал...» («Вычислить путь звезды и развести сады...» – пел Мегамоев.) «Да ты его, поди, знаешь! – перебил сам себя мужичонка. – Он же в вашем голявкинском спехтахле осенью участвовал!» – «Кто участвовал? – осторожно поинтересовался Эрик. – Говядин или режиссер?» – «Санька Говядин... ты чего, забыл? Ну, плешивый такой... у него еще на левом глазу бельмо – в детстве серной кислотой брызнуло!» – «Почему забыл? Помню», – после некоторого раздумья согласился Эрик. Аудио-скрижаль перед ветровым стеклом щелкнула, и гнусавый голос Романова-младшего затянул: «Коммунизм – это партийная власть плюс эвээмизация всей страны...» – «А ты давно сюда переехал? – вклинился мужичонка. – Завклубом сказывал, тебя с Португальщины прислали – агрономные кадры укреплять». – «Недавно», – почти без запинки отвечал Эрик. «Слава евразийскому искусству, – нудел Романов-младший, – открывшему творческий метод коммунистического сюрреализма...»
Дорога вынырнула из леса в поле. Далеко впереди показались крошечные домишки. «Таперича пять минут осталося! – радостно объявил мужичонка. – Дорога отсель прямая, хучь сто километров в час давай!» – он поддал газа, и мотор грузовичка надсадно взвыл. Бескрайние заснеженные поля, разделенные на квадраты рядами деревьев, тянулись по обе стороны от проселка. На горизонте виднелся ряд блестевших алюминием ветряков (их лопасти казались отсюда размером со спичку). «Понастроили ентих вертиляторов, а толку чуть! – прокомментировал мужичонка, перекрикивая шум мотора. – Да еще телехвонную связь нарушають...» – «Как это – нарушают?» – удивился Эрик. «Хуй его знаить... нарушають и все. Надысь опять телехвон молчал...» Грузовичок подпрыгивал на ухабах, все вокруг моталось, дребезжало и подскакивало. Эрик покосился на спидометр – тот показывал 85 километров в час. «Не ссы, артист, не перевернемси!» – перехватив его взгляд, ободрил мужичонка. Домики на горизонте быстро увеличивались в своих размерах и числе («Выберу самое синее море, – пел Мегамоев, – белый-пребелый возьму пароход...»). «Лучше меньше – да глубже, чаще и веселее!» – закончил Романов-младший и со щелчком отключился. «Эх, через полчаса в баньке париться буду! – предвкусил мужичонка. – А потом с робятыми у Коляныча пивка попьем, головунами закусим». Эрик молчал.
Грузовик миновал знак «Мерзуны – 439 ж.» и понесся, преследуемый стайкой отчаянно брехавших собак, между двумя рядами покосившихся бревенчатых домишек. На улице не было ни души – лишь ватага укутанных до глаз ребятишек угрюмо копошилась на обтянутой колючей проволокой (от волков) детской площадке. Сбросив скорость, грузовик проехал еще метров триста («А здеся я живу», – мужичонка указал на маленькую замшелую избушку с заросшими грязью окнами). Наконец они затормозили возле сравнительно большого кирпичного здания. «Приехали! – радостно объявил шофер. – Покедова, земляк!» Эрик вылез из кабины и в нерешительности остановился. На стене здания висел плакат:
| Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! |
| ПЕССИМИСТИЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ Текст и режиссура Сергея Вервольфова В главных ролях: А. Говядин, Б. Халдеев и В. Звездищева |
| Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! |
«Прямо туда и дуй! – высунувшись из окна кабины, мужичонка потыкал пальцем в обитую дерматином дверь. – Они тебя заждалися, поди!» Выхода не было – Эрик потянул дверную ручку.
Он оказался в длинном темном зале с рядами деревянных кресел. Тусклый верхний свет горел только на сцене. «Халдеев? Наконец-то! – к Эрику бросился тщедушный молодой человек в массивных роговых очках. – Я уж думал, вы опять в чайной застряли!» Эрик молчал. «Второй раз собираемся, а репетировать все никак не начнем!» Эрик виновато потупился. «Хорошо хоть в гриме и костюме пришли... – с укором заметил молодой человек и метнулся обратно к сцене. – Начинаем!!» Он замахал руками, как ветряная мельница; в темноте зала зашевелились невидимые до того люди. «Акт 1-ый, явление 1-ое: нидерландист ван Даал и Невинные Дети – на сцену, Воодушевленцев – наготове, остальные – не ближе десятого ряда, чтоб не мешать!» – молодой человек, очевидно, являлся режиссером Вервольфовым. Часть людей потянулась на сцену, остальные опять канули во тьму. «Почему стоите, Халдеев? – обернулся молодой человек к Эрику. – Вам отдельное приглашение требуется?» Эрик нехотя поплелся на сцену. «Не сюда! – взвизгнул режиссер. – Налево!... Вы читали пьесу или нет?...» – Эрик молча встал в указанное место. В противоположном конце сцены полтора десятка толстых пожилых теток в тренировочных костюмах и пионерских галстуках строились в три шеренги – это, очевидно, были Невинные Дети. В руках они держали какие-то машинописные странички... «Где ваш экземпляр пьесы?» – тихим, но страшным голосом спросил режиссер. «Дома забыл», – после секундного замешательства нашелся Эрик. «Боже! – молодой человек схватился за голову, чуть не сбив с носа очки. – Совесть у вас есть, Халдеев?» – «Нет совести, – признал ошибку Эрик, шаркая ногой. – Виноват». – «Дайте ему запасной экземпляр!» – заверещал режиссер в глубину зала. Из темноты выплыла костлявая девица (по виду – библиотекарша или фельдшерица), вручила Эрику растрепанную стопку страниц и опять канула во тьму. Режиссер уселся в первом ряду, нервно вцепившись в подлокотники кресла: «Готовы?» – «Да!» – хором отвечали Невинные Дети. «Готов», – неуверенно присоединился Эрик. – «Начинаем!»
«Три, четыре!» – шепотом скомандовала одна из Детей, и они хором задекламировали:
|
Мы – невинные дети, будущее поколение, Наше сознание – это чистая страница. Наши души освещены сердец горением, Мы хотим любить Родину и учиться! |
Дети замолчали – Эрик понял, что пришла его очередь. Он скосил глаза и начал читать с максимально-доступной ему выразительностью:
|
Нидерландист я, убежавший из тюрьмы. Хочу теперь отмстить за свой позор – Растлять сердца, душить, вредить, громить, Враждебно гадить, подло извращать. |
Эрик повернулся к Детям и, немного подумав, выбросил руку в жесте бесшабашной подлости:
|
Зачем вы, дети, мыслите о Светлом? Зачем, скажите, любите Добро? Ведь Светлое не принесет вам выгод, Добро и Свет не нужны никому! |
«А что, неплохо... – несколько смягчившись, похвалил режиссер. – Сдержанная манера... интересная интерпретация!» Эрик польщенно потупился. «Ладно, открывающий диалог, вроде, на мази, – режиссер пошелестел страницами. – Теперь выход Воодушевленцева! – он приложил руки рупором ко рту. – Воодушевленцев, готовы?» – «Готов!» – прогудел чей-то бас. «Давай!» – крикнул режиссер.
На середину сцены из-за кулис вышел грузный смурной человек в милицейской шинели и, воздевая руки к небу, обратился к невидимой аудитории:
|
Я страж порядка, доблестный блюститель, С невинными детьми на встречу я иду. Я буду нежный, добрый, мягкий их учитель, Добро и Истину я в души их введу. |
Человек неуклюже повернулся и, сверкая бельмом на левом глазу, вперевалку подошел к Эрику:
|
А это кто таится в полумраке? Кто гадко скрючился, ощерив острый зуб? Коль враг ты, приготовься к схватке, Но если друг – приди ко мне на грудь! |
И милиционер Воодушевленцев распахнул объятья.
Вдруг выражение его лица изменилось с великодушного на подозрительное: «А ты кто такой? – прошипел он, не опуская рук». – «Как кто? – не понял Эрик в надежде выиграть время. – Артист Халдеев». В темной глубине клуба вспыхнула зажигалка – кто-то из незанятых в текущей сцене актеров закурил. «Не пизди! – твердо возразил милиционер, буравя Эрика бельмом. – Уж я-то Борьку Халдея знаю, не одну поллитровку с ним раздавил!» – «Ван Даал и Воодушевленцев, почему бормочете себе под нос? – вдруг вмешался режиссер. – Действуйте, Халдеев!... или опять все позабыли?» Не раздумывая, Эрик ударил милиционера ребром ладони по шее ниже уха. Тот рухнул на пол – раздался глухой удар, дощатая сцена заходила ходуном. Возникла тягостная пауза: Эрик не знал, что делать; Невинные Дети стояли, как ни в чем не бывало; режиссер барабанил пальцами по подлокотнику кресла. «А теперь чего ждете?! – не выдержал, наконец, последний. – Переодевайтесь в его одежду!»
Не веря своим ушам, Эрик стал расстегивать ватник.
«Не ожидал я, что такого нерадивого артиста из Голявкино пришлют. – сокрушенно покачал головой режиссер, – Вместо первой репетиции в вытрезвителе оказались, на вторую – абсолютно неподготовленным пришли!» Эрик не отвечал, стаскивая шинель с лежавшего, как мертвое тело, Воодушевленцева. «Талант, конечно, важен, – продолжал режиссер, яростно размахивая воздетым ввысь указательным пальцем, – однако и усердие надо иметь!» Невинные Дети обреченно, как коровы на дойке, смотрели перед собой, изредка подергивая дряблыми ляжками. «Я в ГИТИСе, может, и не самый талантливый был, однако же посредством усердия красный диплом заслужил!» – режиссер встал и прошелся взад-вперед перед сценой. В темной глубине клуба млечным путем горели огоньки сигарет, тянуло табачным дымом. Прыгая на одной ноге, Эрик надевал милицейские брюки. «Только вот ‘лапы’ у меня не было! – в голосе режиссера зазвучала надрывная нотка. – А потому распределили меня сюда, в вонючие Мерзуны... Господи, сколько мне еще гнить здесь придется?!... – очки его сползли на кончик носа и затуманились, острые ключицы дергались под свитером вверх-вниз. – Эй вы, там... кончайте в помещении курить!!» – заорал он с ненавистью. Эрик зашнуровал ботинки, переложил респиратор в карман шинели, подобрал с пола воодушевленцевскую кобуру и нацепил на себя. «Переоделись?» – «Да». – «Так чего ж стоите?» Эрик подобрал с пола листки с пьесой и стал искать нужное место. Раздетый до белья Воодушевленцев мирно лежал, присыпанный арестантской одеждой. «Горе мне с вами, Халдеев! – с горечью воскликнул режиссер и зачитал на память: – ‘Ван Даал прыгает со сцены – пробегает, трусливо озираясь, по проходу – с подлой ухмылкой выскакивает из зрительного зала’... Действуйте, наконец!...» Эрик, не споря, подчинился. Бежать, трусливо озираясь, в длинной милицейской шинели было неудобно. Чересчур широкие штаны сползали, кобура на плохо затянутом поясе моталась и хлопала по животу. Подлая ухмылка время от времени соскальзывала с лица, и ее каждый раз приходилось создавать заново. Закрывая входную дверь, Эрик услыхал раздраженный голос режиссера: «Что лежите, Воодушевленцев, ваш же монолог сейчас!»
По самой оптимистической оценке у Эрика было минуты две.
Он посмотрел кругом и заметил запаркованный метрах в десяти от двери клуба желто-синий милицейский газик. На улице не было ни души. Эрик бросил листки с пьесой на снег, сдвинул кобуру на бок, подбежал к газику, рванул дверцу с водительской стороны (оказалась не заперта) и сел за руль. На мгновение он замер, собираясь с мыслями, затем сунул руку в карман шинели и нащупал связку ключей. (Громко колотилось сердце, из-под милицейской ушанки по вискам стекал пот.) Эрик выбрал подходящий ключ, вставил в зажигание и повернул. «Р-р-р!» – машина резко дернулась и заглохла. Он чертыхнулся, лихорадочно вспоминая занятия по вождению БТР в летнем военном лагере, спустил ручной тормоз, нажал левой ногой на сцепление, правой – слегка на газ и еще раз повернул ключ: «Р-р-р-р-р!» Мотор взревел, потом заурчал ровно – можно было ехать. В зеркале заднего обзора Эрик увидел, как из клуба вывалилась костлявая помощница режиссера и стала озираться по сторонам. Он отпустил сцепление – машина дернулась, и мотор заглох опять. Из клуба выбежало еще три-четыре человека. «Вон он, в машине!» – завизжала помощница, указуя костлявым перстом. Эрик снова завел мотор, как можно плавнее отпустил сцепление и тронулся с места; вслед понеслись неразборчивые вопли. Выехав из деревни, он увеличил скорость до семидесяти километров в час и перевел дух. Отер с лица пот. Газик подпрыгивал на ухабах. План действий был ясен: отъехать от проклятых Мерзунов как можно быстрее и дальше, а потом – по обстоятельствам.
Через десять минут Эрик увидел знак приближающегося перекрестка и указатель:
| п/ф 133 км | ||
| колхоз им. Юности Шеварднадзе | ←↑→ | совхоз им. Гулям Хайдаровой |
Эрик поехал прямо. После перекрестка дорога стала немного шире, и он довел скорость до восьмидесяти километров в час. Быстрее ехать было опасно: машину начинало мотать на ухабах, и Эрик боялся не справиться с управлением.
Через двадцать минут дорога нырнула в лес. Еще через десять, сквозь деревья по правой стороне замаячила насыпь железной дороги.
Эрик остановил газик в более или менее укромном месте недалеко от станции, сунул ключи в «бардак» и захлопнул двери – так, чтобы их нельзя было отпереть снаружи. Через три минуты он поднялся на платформу. Рядом с вывеской «п/ф 133 км», под показывавшими 11:14 часами располагалась кассирская будка с зарешеченным окном и наклеенным на стену расписанием. Эрику продолжало везти – ближайшая электричка в Москву уходила через шесть минут (следующая – в 12:43, предыдущая – в 9:21). Он пошарил по карманам и выудил бумажник: там лежало удостоверение майора МВД на имя А.И.Говядина (на фотографии Александр Ильич свирепо щурил бельмо) и довольно много талонов (в основном культурно-просветительных, плюс несколько ресторанных). На что покупать билет?... – ни одного транспортного талона в бумажнике не оказалось.
С тяжелым сердцем Эрик подошел к окошку кассы и постучал (зайцем ехать было нельзя: осложнения с контролерами в его теперешнем положении могли оказаться летальными). Дверца немедленно распахнулась, обнаружив старушечье лицо, обвязанное серым пуховым платком. «Извините, – просительно сказал Эрик, – не могли бы вы продать мне билет до Москвы за ресторанные или просветительные талоны?» – «Билет?... – удивилась кассирша. – Ты что, милок, удостоверение потерял?» – «Какое удосто... – начал было Эрик, но осекся. – Не потерял – забыл». – «Но дома-то оно у тебя есть?» – «Конечно! – горячо заверил он. – На комоде лежит!» – «Ну, тогда так езжай, милок, – старушка разговаривала с ним, как с маленьким. – Я нашей доблестной милиции на слово верю!» Кляня себя за идиотизм, Эрик отошел в сторону. «Да и не спросят контролеры с тебя билет, ежели ты в форме!» – прокричала ему вдогонку кассирша.
В ожидании поезда он ходил взад-вперед (в полном одиночестве) по платформе. Вдруг, вспомнив, расстегнул кобуру и достал пистолет: согласно сведениям, почерпнутым на занятиях по военному делу на Физтехе, это была подарочная модель пистолета Макарова (малошумная, скорострельная, с лазерным прицелом), снаряженная полным магазином – двенадцать патронов. Вдоль дула извивалась плохоразборчивая старославянская вязь:
| Дорогому майору Говядину в день сорокалетия. Бди, Александр Ильич, на сцене и в жизни! |
| Коллектив Районного Управления Милиции. |
Раздался громкий гудок – подходил поезд. Эрик сунул пистолет в кобуру и отошел от края платформы.
Электричка остановилась – двери раскрылись – Эрик зашел внутрь – двери закрылись – электричка тронулась.
По заплеванному полу вагона каталась одинокая пивная бутылка. На задней скамье застыла оцепенелая старуха в плюшевом казакине – слезящиеся глаза ее смотрели в бесконечность. «Этот состав обслуживает бригада, борющаяся за звание ‘Путейцев Грядущего!’» – гласил плакат на стене справа. «Спартак – чемпион!» – гласила надпись, намалеванная синей краской на стене слева. Под надписью спала, по-рыбьи раззявив рот, девица в желтой меховой шапке поверх зеленого платка (на ее губах засохли сгустки кроваво-алой помады). Через две скамейки от нее растянулся оборванный забулдыга с мотавшейся в проходе головой. Эрик встал в тамбуре – так, чтобы видеть соседний вагон через окошко в тамбурной двери.
Было шумно и холодно. Пахло мочой (пол в углу красноречиво покрывали наросты желтого льда). Остановок машинист не объявлял. За окном мелькали бескрайние поля, полуразвалившиеся деревни, линии высоковольтных передач, гулкие мосты, заснеженные леса и скованные льдом реки. Новые пассажиры не появлялись, старые оставались на своих местах. Эрик задумался: через какое время мерзуновцы оповестят милицию? Или уже оповестили?... Он стал изучать схему Черненковской железной дороги, висевшую на стене тамбура.
Прошло двадцать минут и три станции.
Поезд начал тормозить. Пейзаж за окном изменился: потянулись длинные здания, похожие на склады; потом – жилые двух-трехэтажные дома... затем пронесся огромный многоцветный плакат: «Добро пожаловать в Громыкск – город ткачих и поварих!» Наконец поезд остановился, однако двери не открылись и платформы видно не было – справа и слева вились кружева рельсов. Эрик прижался щекой к окну и заглянул вперед – но ничего, кроме красного огня светофора, не увидел. Электричка стояла на месте, было тихо.
Впереди что-то происходило.
Он почувствовал укол тревоги – как волк, завидевший вдалеке красный флажок... Несколько секунд Эрик размышлял, потом попытался растащить наружные двери вагона – безуспешно. Он повернулся и быстро пошел к хвосту поезда, натыкаясь на пустые взгляды немногочисленных пассажиров и пробуя по пути двери – ни одна не поддалась. Наконец отступать стало некуда – он дошел до последнего вагона... ощущения запертости и надвигавшейся опасности давили на виски. Мозг лихорадочно перебирал бесполезные мысли: «Я так и так собирался здесь сходить...» – не то... «Телефоны в Мерзунах не работали из-за ветряков...» – не то!... «Как они так быстро успели?» – НЕТ, НЕ ТО!!!... Эрик бросился к двери, ведущей в кабину машиниста, и постучал. «Чиво стучищ, дарагой?» – отозвался мужской голос с сильным кавказским акцентом. «Милиция!» Дверь немедленно распахнулась – на пороге стоял пожилой усатый грузин в железнодорожной форме. «Почему стоим?» – «Нэ знаю, дарагой! Старшой в галавном вагонэ елэктрычку астанавыл, вот и стаым». – «Слушай, командир, выпусти меня через свою дверь! – Эрик нетерпеливо переступил на месте. – Жена вот-вот родит... то есть, уже рожает... тесть позвонил – в роддом ее повезли!...» Грузин широко улыбнулся и отступил в сторону: «Парахады, дарагой!» Эрик быстро прошел в кабину, открыл боковую дверь и, не наступая на ведущую вниз лесенку, спрыгнул на землю. «Дэнь рождэнья пиразноват будыщ – мэня нэ забуд пиригласыт!» – закричал вслед его благодетель.
Станция находилась в нескольких десятках метров от головного вагона – на платформе кишели синие милицейские шинели. Эрик быстро обошел последний вагон – так, чтобы поезд оказался между ним и платформой, – и побежал, спотыкаясь о рельсы, к забору, огораживавшему вокзал.
Ярко светило солнце. В ледяной голубизне неба беззаботно носились неподвластные развитому коммунизму воробьи. Эрик протиснулся сквозь дыру в заборе на улицу – и тут же привезшая его электричка, залязгав межвагонными буферами, медленно поползла к платформе.
Эрик пересек привокзальную площадь и зашагал от железной дороги прочь. Вдоль заснеженного тротуара выстроилась шеренга бабушек, торговавших солеными огурцами, сушеными грибами и семечками. Около входа в кинотеатр бурлила толпа пришедших на дневной сеанс детей и мамаш. Папаши бурлили у гастронома напротив: разбившись на небольшие группы, они неторопливо разговаривали за жизнь, иногда поднося к обветренным губам зажатые в мозолистых кулаках граненые стаканы. В открытую дверь магазина входили и выходили люди – жизнь била ключом. Около облезлого памятника Сталину сидела большая уродливая собака и улыбалась проходившим мимо гражданам вне зависимости от их национальности, партийности, пола и возраста.
Эрик прошел до конца главной улицы (упиравшейся в городской парк), повернул налево... и остановился, как вкопанный: метрах в пятидесяти от него стояли кружком несколько милиционеров. В центре кружка размахивал руками офицер в фуражке – видимо, давал указания. Эрик оглянулся – и увидел целое созвездие синих шинелей (часть милиционеров рассыпалась цепью по продолжению улицы, на которой он находился, остальные быстрым шагом заворачивали на улицу, откуда он только что пришел). Действовать надо было немедля: он повернулся и шагнул в случайно оказавшуюся рядом дверь под вывеской «Шашлычная». «Доблестной милиции – пламенный привет!» – просипел небритый гардеробщик в засаленном форменном пиджаке; в воздухе запахло вчерашним перегаром. «Здравствуйте!» – напряженно отвечал Эрик (сквозь грязное окно было видно, как мимо пронеслась стайка милиционеров). «Позвольте вашу шинель, товарищ майор». Под потолком гардероба покачивала бурыми от грязи подвесками хрустальная люстра. На стене висело роскошное, в золотой раме зеркало, на середине которого красовался жирный отпечаток чьей-то ладони. «Наум Абрамыч! – хрипло заорал гардеробщик в сторону зала шашлычной. – Принимайте гостя дорогого!!» – он подмигнул Эрику. Тот расстегнул портупею с кобурой, снял шинель, отдал гардеробщику, нацепил портупею поверх кителя и машинально посмотрелся в зеркало – отпечаток ладони пришелся его отражению точно на щеку, как пощечина. Из двери выкатился толстый человек в грязном свитере и домашних тапочках: «Доблестной милиции – пламенный привет!» Эрик молча кивнул. «Проходите, товарищ майор! – залебезил толстяк. – Вмиг обслужим... пяти минуток не пройдет». Он с почестями препроводил Эрика в зал, усадил за лучший столик у окна и умчался, пообещав прислать официантку.
В шашлычной было темно, пыльно и почти пусто. В углу тихо гуляла компания из трех командировочных джентльменов в обтрепанных костюмах, несвежих белых сорочках и дешевых галстуках. Из двери, ведущей на кухню, струились запахи уксуса, прогорклого жира и подгоревшего мяса. Со стены строго смотрел засиженный мухами Романов-внук. На противоположной стене висел телевизор, показывавший обязательную программу «Воскресный Полдень». Под телевизором располагалась сцена, уставленная зачехленными музыкальными инструментами. Эрик раскрыл лежавшее на столе меню – шашлык по-карски, шашлык по-турецки... он ощутил в желудке болезненный укол голода... сациви, бастурма... Через какое время милиция начнет прочесывать общественные места – кинотеатры, магазины, шашлычные? Он осторожно отодвинул замызганную бархатную портьеру и выглянул на улицу: кирпичная стена дома напротив, три мусорных бака, присыпанная снегом дохлая кошка. Окно выходило во двор.
«Выбрали?»
Вздрогнув, Эрик повернулся – перед ним стояла официантка, румяная блондинка лет двадцати пяти. «Что же вы пугаетесь, товарищ майор?... Я вас не съем!» – она дернула сдобным плечом под прозрачной кофточкой. «А вот я бы вас съел!» – с натугой пошутил Эрик. «Ах!... – кокетливо испугалась девица, закрываясь ладошкой. – Сразу видно: мужчина голодный!» Она шагнула вплотную к Эрикову стулу (так, чтобы грудь ее оказалась в сантиметре от его носа) и вытащила из кармана кружевного фартука диктофон: «Что заказывать будем?» – «Шашлык по-карски». – «И лаваш?» – «И лаваш». – «И зелень?» – «И зелень». – «И бутылочку бордо?» – «И бутылочку бор... а у вас есть?» – «Для гостя дорогого...» – официантка спрятала диктофон и поплыла на кухню, покачивая бедрами. Сквозь прозрачную кофточку и полупрозрачную комбинацию было видно, что бюстгальтер глубоко врезался в ее белые бока.
«Когда они придут сюда?» – подумал Эрик. «Один по-карски, – донеслось из кухни. – И выбери мясо получше...» – конец предложения утонул в грохоте посуды. «Где можно спрятаться?» – Эрик машинально передвинул уродливую вазочку с пыльными искусственными цветами – так, чтобы та закрыла жирное пятно на скатерти. «Так выпьем же за то...» – поднял тост один из командировочных за столиком в углу. «Как выбраться из этого проклятого города?»
Прошло неопределенное количество единиц времени. Эрик сидел, как на иголках.
«Вот зелень, вот бордо, вот лаваш – закусывайте!... Шашлычок через десять минуток будет, – официантка разгрузила поднос, но не ушла. – И как вам наш Громыкск, нравится?» – «Очень». Эрик налил в бокал вина, отломил кусок лаваша. «Наверное, после Москвы провинцией кажется?» Он перестал жевать: «Откуда вы знаете, что я из Москвы?» Официантка наклонилась и оперлась локтями на стол, демонстрируя вырез своего бюстгальтера. «Знаю! – она загадочно улыбнулась. – У нас разведка во как поставлена!» Некоторое время они молча смотрели друг на друга. «Мне кажется, вы меня с кем-то путаете». – «Путаю? – официантка хихикнула. – Вас, пожалуй, спутаешь: майор, молодой, только что приехали... ребенок догадается!» Один из командировочных сложил ладони рупором и прицелился в кухонную дверь: «Еще один большой графинчик, девушка!»
Эрик осторожно поставил бокал на стол.
«Вы присаживайтесь... Можно, я вам налью вина?» – «Нам на работе не положено... – официантка замялась, а потом вдруг выпалила: – Но, если хотите, мы с вами можем куда-нибудь пойти!» – щеки у нее вспыхнули. «Прямо сейчас? – удивился ее рвению Эрик. – Вы же...» – «У заведующего отпрошусь – до вечера настоящей работы все равно не будет...» – «А куда мы можем пойти?» – «А куда бы вы хотели? – закокетничала официантка. – В кино?» – «Зачем в кино? – ситуация заставляла Эрика играть ва-банк. – К вам!» Из кухни вывалилась толстая неряшливо одетая девка с запотевшим графинчиком в короткой руке и, переваливаясь, как утка, засеменила к столику командировочных. «Ко мне нельзя, муж дома, – с подкупающей прямотой объяснила официантка. – Опять, поди, с дружками водку трескает, алкаш проклятый! К подруге... – она помолчала, просчитывая какие-то варианты. – Скушаешь шашлык – и пойдем». – «Чего там кушать... пошли сразу! – Эрик глубоко вздохнул, обозначая безумную страсть. – А шашлык можно взять с собой в кастрюльке!» – «Давай», – покорно уступила дама его сердца.
«Триста в год – и ни тонной больше!» – ярился один из командировочных за угловым столиком.
«Вино, думаю, тоже надо прихватить... – Эрик закупорил бутылку лежавшей на столе пробкой, – ...и лаваш!» – он с сожалением посмотрел на блюдо с зеленью. Официантка подхватила тарелки и бутылку и молча устремилась на кухню. «Подождите! – окликнул ее Эрик, роясь в бумажнике. – Давайте, я за еду заплачу». – «Ты что?! – негодующе обернулась девица. – Неужто я с тебя талоны брать буду?» – она исчезла в проеме кухонной двери. «Триста тонн?... Ха-ха-ха!... Да ни в жисть тебе главк такое не утвердит!» – донеслось с углового столика. «Наум Абрамыч, миленький!... меня новый начальник гормилиции на свиданку пригласил!» – донеслось сквозь кухонную дверь. «...что совпадает с мнением большинства евразийских геронтологов», – согласился свисавший со стены телевизор.
Эрик в один глоток опорожнил бокал с вином, набил рот зеленью и, жуя на ходу, поспешил в гардероб.
Небритый гардеробщик сидел на стуле; скосив глаза в маленькое зеркальце, он внимательно разглядывал намечавшуюся на макушке плешь. Запах перегара равномерно заполнял окружавший его пространственно-временной континуум. Из-под батареи непристойно выставили ярко-малиновое нутро три пары галош. «Что так недолго?» – «Дела». Эрик принял шинель и, застегиваясь на ходу, вернулся в зал. «А что нам главк?!» – подогретые водочными парами, командировочные за угловым столиком начисто оторвались от действительности.
Официантка вернулась через три минуты, одетая с головы до ног в натурального песца, с авоськой в руке. «Отпустил! До четырех-ноль-ноль! – она радостно улыбалась, – Пошли?» В авоське лежали алюминиевая кастрюля, завернутая в газету бутылка и целлофановый пакет с лавашем. «Я бы предпочел... – Эрик замялся. – Подчиненные могут увидать...» – «Лады! – преданно глядя ему в глаза, заверила девица. – Я тебя черным ходом выведу, а потом дворами...» – она взяла его под руку и потянула в сторону двери на кухню.
Они пронеслись мимо заскорузлой от грязи кухарки, рубившей на заляпанном столе синих от старости цыплят – мимо котла с яростно клокотавшим харчо – и были извергнуты, вместе с клубами зловонного пара, в дверь черного хода. «Не наступи! – дернула Эрика за руку дама его сердца. – Эта кошка здесь уже неделю лежит».
Они вышли из двора, пересекли тихую узкую улочку и снова затерялись в дебрях дворов и подворотен. «Тебя как зовут?» – спросил Эрик. «Тамара, – отвечала официантка. – А как тебя звать я и так знаю: Джохар». Эрик придал чертам своего лица удивленное выражение. «И вообще, мы все-все про тебя знаем: и что тридцать два года, и что майор, и что кавказской национальности, и что вчера приехал, – тараторила девица, – и что женат, и что двое детей...» – «А откуда знаете?» – осторожно поинтересовался Эрик. Мимо проплывали помойки – веревки с одеревеневшим от мороза бельем – россыпи битого кирпича – ржавые жестяные гаражи – изломанные качели – загаженные кошками, собаками и людьми песочницы... «Оттуда! – хихикнула Тамара. – Работники пищеторга все про милицию знать должны – вопрос выживания! – она покосилась на Эрика, проверяя, не рассердила ли его бестактным хвастовством. – Вот только, что в очках, не знала, – она ласково прильнула к его плечу и заглянула в глаза. – Мент в очках... бывает же такое!» – девица настолько бескорыстно радовалась удаче, ниспославшей ей выгодного кавалера, что Эрику стало стыдно за свой низкий обман. «Ой, мамочки, неужто меня главный городской мент в полюбовницы взял!! – Тамара встала на цыпочки и благодарно чмокнула его в щеку. – Ты ведь, поди, и обэхакээсовцам начальник?» Эрик выразил неакцентированное согласие смутным движением плеча.
Они подошли к пятиэтажному блочному дому.
«Второй подъезд, четвертый этаж», – объявила девица. Возле парадного стояла скамейка, на скамейке сидела бабушка, на бабушкиных коленях лежал кот. «Ленка, как к мужу переехала, квартиру эту сдала, – объяснила Тамара, взбегая по лестнице, – а неделю назад жилец съехал. Считай, повезло нам с тобой!... потом что-нибудь постоянное придумаем». («Интересно, побывала ли уже милиция в шашлычной? – думал Эрик. – И если побывала...») «Ты кому-нибудь, кроме Лены, сказала, куда идешь?» – «Я и ей-то не говорила, – отвечала девица. – Они с мужем на Сицилию уехали, в отпуск, а меня попросили у жильца ключ забрать, когда съезжать будет... а что такое?» – «Так, ничего...» – уклончиво сказал Эрик. Тамара отперла дверь квартиры, они вошли.
Прямо напротив входа на стене прихожей сидел большой черный таракан.
«Только здесь того... не прибрано пока, – девица сщелкнула таракана на не мытый со времен Брежнева паркет и с хрустом задавила ногой. – И постельного белья нет». Отворачивая глаза от размазанного по полу насекомого, Эрик помог даме снять пальто, потом снял свою шинель и повесил на вешалку. Они прошли в жилую комнату – окна были занавешены. Тамара зажгла свет.
И сразу повсюду побежали тараканы: большие, средние, маленькие – коричневые, черные и какие-то пегие – с длинными, средними и короткими усами – подпрыгивая на ходу и перескакивая друг через дружку – врезаясь в стены и мебель – обрываясь с края стола и соскальзывая с экрана телевизора...
Эрик отшатнулся и проглотил подступивший к горлу ком.
«Не бойся, – прощебетала его возлюбленная, – они сейчас от света попрячутся», – она поставила авоську с шашлыком на стол и, послюнив ладонь, смахнула со столешницы десяток оголтело метавшихся насекомых. «Надо б ‘Циклоном Б’ эту мразь обработать, да, видно, Ленке недосуг, – Тамара повернулась к Эрику. – Иди ко мне, Джохарчик...» – глаза ее подернулись поволокой. Стараясь не ступать по тараканам, Эрик подошел и обхватил ее за талию. На стене тикали часы с чеканным профилем Черненко на циферблате и мертвым насекомым, присохшим к минутной стрелке. «Сюда...» – Тамара потянула Эрика в сторону дивана. «Я хочу принять душ», – уперся тот, созерцая блуждавших по диванным подушкам тараканов. «Потом, – томно приказала его возлюбленная. – Ты ж меня так хотел, так хотел... даже шашлык не стал кушать!» Упрек был справедлив, но делить постель с насекомыми он все же не мог: «Давай хоть тараканов с дивана сгоним!» – Эрик указал на особо крупный экземпляр, нагло шевеливший усами в центре их будущего ложа любви. «Милиционер, а букашек боишься... – недовольная отсрочкой Тамара несколько раз хлопнула по дивану рукой. – Чудно!» В воздух поднялись клубы пыли, тараканы и тараканьи трупы. «Ну что, теперь доволен?» Эрик затаил дыхание и сбил на пол (Говядинским милицейским удостоверением) двух не замеченных его возлюбленной насекомых. «Теперь – да». И немедленно руки Тамары страстно обвились вокруг его шеи, в нос ударил ошеломляющий запах французских духов, в рот – сладостный вкус латвийской губной помады. Минуты две они целовались, потом девица попятилась назад и, увлекая Эрика за собой, навзничь рухнула на диван. Громко взвизгнули диванные пружины, набежавшая за время поцелуев тараканья мелочь трусливо брызнула во все стороны. Тамара бессильно раскинула руки и закрыла глаза – Эрик послушно расстегнул ее кофточку и спустил с плеч бретельки комбинации. Некоторое время он возился с застежкой натянутого, как тетива, лифчика... потом раздался щелчок, и ему в руки прыгнули две белоснежные груди с нежно-клубничными сосками.
Следующие восемь минут вытеснили из его головы кишевших вокруг насекомых... наконец, Тамара издала громкий стон, сигнализировавший о готовности к решительным действиям (к тому времени они уже лежали на диване нагишом). Эрик склонился над ней... как вдруг почувствовал легкий шлепок по спине. Некоторое время его одурманенный мозг не понимал, что происходит, но когда маленькие острые ножки пробежали вдоль его позвоночника... потом поперек поясницы... потом по бедру... – сомнений не оставалось! Издав душераздирающий вопль, Эрик слетел с дивана и стал яростно стряхивать подлое насекомое, прицепившееся к его заду. «Что... что?!... – в ужасе подскочила Тамара. – Что с тобой, миленький!» – «Таракан! – прошептал Эрик. – На спину мне прыгнул!!... С п-п-пот-т-т...» – язык отказался повиноваться, и он потыкал пальцем вверх.
«Ох-х! – с облегчением выдохнула девица и упала обратно на диван (груди ее колыхнулись вверх-вниз, обнаружив розовые рубцы, оставленные лифчиком). – Как ты меня напугал... я уж думала, тебя инфаркт хватил! – она протянула Эрику руку и томно позвала: – Иди ко мне...» Тот медленно подошел и лег рядом. «Не бойся, миленький... я тебя сейчас успокою!» – Тамара кокетливо подставила ему под руку правую грудь. Косясь одним глазом на потолок, Эрик положил ладонь сверху и слегка сжал пальцы. «Сильнее!...» – прошептала девица, закрывая глаза. (Видно без очков было плохо... можно сказать, совсем видно не было... на потолке мог сидеть целый полк насекомых – Эрик все равно заметить бы их не смог!) «Еще сильнее!... еще!!» – Тамарино тело трепетало. «Секундочку, – перебил Эрик, – я надену очки». Он протянул руку и взял с тумбочки очки. «Ты хочешь меня лучше видеть?... – пролепетала девица в любовном экстазе. – У меня фигура красивая, да, миленький?» – «Очень красивая!» – рассеянно отвечал Эрик, гладя ее по разным частям тела и одновременно исследуя потолок. «Тебе правда нравится?» – «Правда». Тараканов, вроде бы, видно не было. «М-м-м...» – застонала Тамара. Эрик попытался принять позу, позволявшую заниматься любовью и одновременно обозревать потолок, но... вдруг осознал, что не в состоянии ответить на Тамарино чувство! Он прислушался к себе и даже потрогал рукой – действительно, не может... что делать?! (Девица бурно дышала, грудь ее вздымалась и опадала, как море перед бурей.) Эрик закрыл глаза и яростно сконцентрировался на прелестях своей дамы, но воображение упрямо рисовало полчища атакующих его с тыла насекомых... с длинными ломкими усами и хрустящими крылышками... с острыми щекочущими ножками... «М-м-м!» – застонала Тамара более требовательным тоном. Эрика охватила паника... «Погоди немного! – шепнул он. – Тараканы проклятые меня с толку сбили...» Не раскрывая глаз, девица опытной рукой обследовала орудие воспроизводства своего возлюбленного: «Хочешь, я его поцелую?» Эрик прислушался к себе еще раз. «Не поможет...» – отказался он упавшим голосом и откатился в сторону.
Некоторое время он лежал, не в силах взглянуть своей даме в глаза.
Потом услыхал жалостливые всхлипывания.
«Извини, пожалуйста!» – повернулся к девушке Эрик. (Та лежала лицом к стене – он видел лишь распущенные волосы и красное от разочарования ухо.) «Ты меня не хочешь!» – прошептала Тамара с интонацией провинциальной трагической актрисы. «Хочу! – истово поклялся Эрик. – Очень хочу!» Он помолчал. «Но не могу». Еще помолчал. «Временно не могу!» Пауза. «Из-за тараканов». Еще одна пауза, чуть длиннее. «Насекомые, понимаешь, сосредоточиться не дают!»
Оправдания звучали неубедительно. С люстры оборвался очумелый от яркого света таракан и с отчетливым стуком упал на пол.
«Мы с тобой еще раз попробуем!... – пообещал Эрик. – В нормальных усло...» – он осекся, осознав, что следующего раза не будет. «Где попробуем? – спросила Тамара слабым голосом. – Когда?» – «Придумаем что-нибудь... – ненавидя себя, солгал Эрик. – Время есть». Девушка перелезла через него и, отворачивая глаза, встала с дивана. «И как только ты убийц ловишь, если даже тараканов боишься? – сказала она расстроено. – Ладно, что тут поделаешь... ешь шашлык и пошли... Не телевизор же смотреть?...» Она подобрала с пола свои колготки и вытряхнула из них двух разнежившихся там тараканов.
Телевизор!...
Эрик резко сел на ложе их неудавшейся любви. Как же он не догадался раньше!
Он взглянул на стенные часы: 12:59 – середина «Воскресного Полдня». «Чего?» – вскинула глаза Тамара в ответ на его резкое движение. Эрик молча вскочил с дивана и включил стоявший рядом старенький «Филипс». «...к результатам Всесоюзной конференции профсоюза мелиораторов мы вернемся позже, а теперь – краткий обзор новостей, – объявила появившаяся на экране дикторша. – У микрофона наш постоянный корреспондент в Кремлевке Родион...» – «Ты что?!...» – пролепетала Тамара, заворожено наблюдая за неуклонной метаморфозой, происходившей с любовным органом ее кавалера. «Иди сюда!» – строго приказал Эрик. Девица затрепетала, выронила колготки и сделала два неверных шага к дивану. «Ложись!» Она без звука подчинилась.
Изгнанная ранее из колготок тараканья чета вернулась обратно, чтобы вдали от посторонних глаз, в тепле и тишине, завершить грубо прерванное бестактной человеческой рукой интимное дело.
Под потолком кухни мигала дефектная лампа дневного света. Тамарины груди испускали в темные моменты лунное свечение. Громко гудел кран горячей воды. Из жилой комнаты доносился звук телевизора. «Скушай еще кусочек, миленький», – проворковала девушка, подавая Эрику на вилке шашлык. «А ты?» – «Я уже сыта... кушай! – она подлила ему вина. – Тебя кто научил под телевизор любить?... или сам придумал?» – «Не сам». – «Жена?» – «Нет... знакомая». Хлипкий кухонный стол трясся мелкой дрожью. Пластиковое сиденье табурета приятно холодило разгоряченный зад. «Молодец какая! – уважительно протянула девушка. – Наверное, с высшим образованием». Эрик утвердительно кивнул и, чтобы не рассмеяться, сунул в рот последний кусок лаваша. «А какая передача самая лучшая? – в голосе Тамары звучал живой интерес. – Новости, репортаж с партсъезда или, там, хоккей?...» – «Только не хоккей, – покачал головой Эрик. – Нужно, чтоб с политической окраской было и... как бы это сказать... концентрированное, – он подумал и добавил: – Новости, пожалуй, лучше всего». Девушка с отсутствующим видом поерзала на табуретке (ее бюст и шаткий кухонный стол мелко затряслись). «А ты всегда, когда новости смотришь, возбуждаешься? Даже если в транспорте едешь?» – «Не всегда, – снисходительно объяснил Эрик. – Нужно, чтоб интимная ситуация была». Тамара открыла рот, чтобы задать следующий вопрос, но вдруг осеклась, глянула на золотые часики на запястье и поспешно встала: «Пошли, Джохарчик, по четвертой программе новости через две минуты...» – она потянула его за руку и зазывно улыбнулась.
В воздухе клубился пар. Зеркало над раковиной и кафельную плитку покрывали мелкие капли росы. В тщательно очищенной от тараканов ванне плескалась горячая вода. Тамара сидела спиной к Эриковой груди, откинув голову ему на плечо. «Хорошо-то как!» – промурлыкала она. «Хорошо», – искренне согласился Эрик. «Может еще посидишь... хоть чуть-чуть?» – девушка повернулась и ткнулась носом ему в щеку. «Не могу, киска, – Эрик подивился невольной ласковости своих слов, – неотложные дела... – он осторожно, чтобы не обидеть, отстранился и вылез из ванны. – Полотенца, я полагаю, здесь нет?» Там и сям на залитом лужами полу раскинули крылья утонувшие тараканы. «Сейчас что-нибудь придумаем!» – засуетилась девушка.
Оставляя мокрые следы, они прошли в жилую комнату – Тамара заглянула в шкаф и торжествующе выволокла невесть как оказавшийся там комплект чехлов для автомобильных сидений. Они вытерлись чехлами и оделись. «А ты, видать, недавно похудел... глянь, как мундир на животе висит! – девушка осуждающе поджала губы. – Жена плохо кормит?» – «Это я вес сгоняю, – нашелся Эрик. – Страж закона должен быть поджар и тренирован!» – «Ладно, – удовлетворилась объяснением Тамара, – я здесь приберу, а ты уж иди, раз у тебя дела».
Они вышли в прихожую, Эрик надел шинель.
«Ты мой рабочий телефон запиши! – спохватилась Тамара. – Ручка есть?» – «Говори, я запомню». – «Запомнишь?...» – «Я все телефоны запоминаю... у меня и записной книжки-то нет». – «Во наша милиция дает! – восхитилась девушка. – Давай: 31-46-41». – «Запомнил». – «Ты мне свой рабочий номер тоже дай! – забеспокоилась Тамара. – А то вдруг...» – «Нет у меня еще рабочего телефона, я ж только вчера приехал, – отвечал Эрик. – Ты не волнуйся, я позвоню». – «Когда?» – «Как только смогу: завтра, послезавтра... – (врать было отвратительно, но что он мог поделать?) – ...самое позднее – третьего дня». Девушка встала на цыпочки и обняла его за шею. «Поскорей звони, Джохаронька! – шепнула она. – Я скучать буду». – «Эрик», – неожиданно для самого себя поправил Эрик. «Эрик?... – удивленно переспросила Тамара. – Какой Эрик?» – «Меня зовут Эрик», – он улыбнулся и потрепал ее по щеке. «Не понимаю...» – растерянно протянула девушка. «В четыре часа поймешь – когда на работу вернешься», – он поцеловал ее и, кляня себя за недопустимую в его положении правдивость, вышел.
Удивительно, насколько случайное совпадение сексуальных предпочтений сближает абсолютно разных во всех прочих отношениях людей.
Солнце закатилось за дома. По двору носилась стайка сопливых детей. Ранее сдевшие на скамейке бабушка и кот исчезли. Осторожно поглядывая по сторонам, Эрик обогнул дом и вышел на улицу. Пешеходов почти не было, изредка проезжали машины. Он дождался первого попавшегося грузовика и повелительно просигналил водителю остановиться. «В чем дело, начальник?» – спросил рассудительный пожилой шофер, с уважением поглядывая на майорские погоны Эрика. «До Черненковского шоссе подбросишь, шеф?» – «А тебе куда надо?» – «Чем ближе к Москве, тем лучше». – «Садись, – шофер распахнул дверцу кабины, – я как раз в Москву и еду». Эрик сел. «А электричкой чего не захотел?» – «Долго: пока до станции дойдешь, пока поезда дождешься...» – «Эт’ верно, – согласился шофер, – а со мной через два часа на месте будешь». Выезд на Черненковское шоссе оказался совсем близко: грузовик проехал до конца улицы, свернул налево, потом направо – и город кончился. «Глянь-ка, снег на шоссе разгребли! – приятно удивился шофер, увеличивая скорость. – Эдак мы с тобой и в полтора часа домчимся!»
Эрик умостился поудобнее и привалился головой к окну – сделал вид, что спит. Он перебирал в памяти цепочку невероятных совпадений, произошедших с ним в течение последних часов. Он силился понять, насколько опаснее было б ехать в Москву на электричке. Он пытался оценить вероятность милицейского заслона на Черненковском шоссе... Впрочем, все это не играло большой роли, ибо свои возможности спрятаться в Громыкске он уже исчерпал и должен был – тем или иным способом – уносить оттуда ноги.
Через некоторое время Эрик и в самом деле уснул.
«Просыпайся, начальник, к Москве подъезжаем... Тебя где высадить?»
За окном темнело. Теплая струя воздуха из кондиционера щекотала Эрику нос. Негромко урчал хорошо отлаженный мотор грузовика.
«Как можно ближе к центру, шеф», – Эрик потянулся и, разгоняя сон, помотал головой. «Метро Проспект Мира устроит?» – «Да». Часы на приборной панели показывали 16:15. Вдоль дороги, освещенной вереницей тусклых фонарей, тянулись унылые пятиэтажки. После всего, произошедшего с Эриком, Москва выглядела непривычно – создавая ложное впечатление, будто она изменилась, а он остался прежним. Вскоре грузовик подъехал к метро Проспект Мира – Эрик преодолел позыв заплатить шоферу, попрощался, надел респиратор и вышел.
Через пять минут он спустился на платформу. Ощущение новизны не отпускало: окружающим, почему-то, не было до него никакого дела. Никто не подозревал в нем беглого нидерландиста. Никто не ждал от него участия в самодеятельности или свершений, сообразных с высоким званием майора милиции. Наслаждаясь острым чувством временной безопасности, Эрик доехал до Новослободской и поднялся на поверхность. Он пересек Каляевскую улицу и углубился во дворы по направлению к Маяковке. Замерзшие тополя пронизывали ледяной воздух десятками тоненьких ветвей. Ярко-синий цвет медленно планировавших снежинок говорил о повышенном содержании медного купороса. Башня Лефортовской тюрьмы нависала над городом темным бетонным надгробьем. Эрик прошел по веренице неосвещенных подворотен, мимо музея Глинки, мимо магазина «Огонек», пересек, зорко глядя по сторонам, Четвертую Тверскую-Ямскую, прокрался в темную арку дома номер 13 и осторожно заглянул за угол. Вход в его бывший подъезд был ярко освещен – на скамейке у двери сидела укутанная до глаз лифтерша. Ничего не происходило. Эрик застыл на месте, вглядываясь в темноту неосвещенных частей двора. Поначалу видно ничего не было... потом он различил две неясные фигуры в зарослях кустов возле безлюдной детской площадки. Он медленно попятился, вышел из подворотни и зашагал по Тверской-Ямской в направлении Белорусской. Через пятнадцать минут Эрик опять спустился в метро, проехал до Краснопресненской и поднялся на поверхность. В «Баррикадах» шли детские мультфильмы, в «Пламени» – последний шедевр Герасимчука о швейцарских хлопкоробах, бьющихся с капиталистами и помещиками за добровольное вхождение Швейцарии в Евразийский Союз. Билеты были – Эрик попросил крайнее место в последнем ряду.
Где-то через час, не дожидаясь конца фильма, он вышел из кинотеатра. Спустился в метро. Проехал до Парка Культуры и перешел на Кировско-Фрунзенскую линию. Проехал до Проспекта Маркса. Спустился по короткому эскалатору, с которого начинался переход на Горьковско-Замоскворецкую линию, отодвинул барьер и пошел навстречу потоку пассажиров, шедших с Площади Свердлова. Время было без пяти семь, час пик уже закончился – Эрик без помех двигался против течения, держась возле правой стены коридора и поминутно оглядываясь (за ним, вроде бы, никто не шел). Он достиг конца перехода и встал у лестницы, ведущей на Площадь Свердлова. Минуты текли. В 7:25 он повернулся и зашагал туда, откуда пришел, – на Проспект Маркса. Доехал до Библиотеки имени Ленина. Поднялся (из переднего вагона) наверх, прошел по проспекту Маркса, пересек улицу Фрунзе, прошагал по ее левой стороне метров тридцать и нырнул в подворотню. Осторожно прокрался по темному безлюдному двору и выглянул из арки, выходившей на улицу Маркса и Энгельса.
Возле подъезда, где жила Лялька Макаронова, никого не было. У Эрика заколотилось сердце – с надеждой и страхом.
Он шагнул вперед... и тут же попятился обратно: в глубине подъезда зашевелились неясные (или воображаемые?) тени. С минуту Эрик пытался отдышаться, прижавшись спиной к стене арки, потом повернулся и быстро пошел в глубь двора. Он завернул за угол и... столкнулся с человеком в длинном темном пальто. «Смотри, куда прешь! – окрысился человек. – У тебя глаза есть?» Эрик молча отступил в сторону, однако человек не пошел своей дорогой, а напряженно произнес: «Документы». – «Какие документы?» – не понял Эрик. «Я из КПГ. Предъявите документы», – рука человека поползла за пазуху. Эрик действовал на чистом рефлексе: схватил капэгэшника за запястье и дал подсечку. Вернее, попытался дать подсечку – но капэгэшник ловко вывернулся, отскочил и, в свою очередь, пнул Эрика в колено – слава богу, промахнулся (фонарей во дворе не было, противники едва различали друг друга). Не давая гигиенисту вернуться в стойку, Эрик попытался вновь захватить его руку – тот уклонился и попытался достать Эрика крюком в челюсть – тот закрылся плечом. Оба тяжело дышали, прокладки их респираторов громко хлопали при выдохах. «Сейчас он вытащит пистолет...» – подумал Эрик и резко выбросил кулак, целясь гигиенисту по горлу, – тот отскочил назад, споткнулся о что-то торчавшее из снега (какую-то трубу?) и рухнул навзничь.
Эрик бросился бежать к невысокому, по пояс забору, разделявшему этот и соседний дворы. «Стой, стрелять буду!» – раздалось позади, но он не обернулся. В крайнем окне первого этажа дома за забором горел свет – Эрик метнулся вбок (чтобы не попасть на освещенный фон) и сходу перемахнул на ту сторону. Но произошло непредвиденное: земли под ногами не оказалось, освещенное окно умчалось вверх, а он пролетел пять-шесть метров вниз и рухнул в глубокий сугроб. Он не ушибся, даже очки каким-то чудом усидели на носу... что произошло?!... Эрик огляделся: с этой стороны забор оказался намного выше, чем с той... а освещенное окно находилось не на первом, а на втором этаже дома напротив! Он стал поспешно выбираться на проходившую рядом тропинку... но тут что-то просвистало мимо его плеча и, подняв тысячу снежных брызг, вонзилось в сугроб – капэгэшник!... действовать немедля!... правой – по шее ниже уха, левой – в подбородок ниже респиратора...
«У-ох-х!» – выдохнул гигиенист и упал лицом в снег.
Эрик выбрался из сугроба, обежал дом и вылетел на ярко освещенную Волхонку. Отряхиваясь на ходу, заставил себя перейти на шаг... спокойнее... медленнее... как нормальный законопослушный гражданин. Группа молодежи весело переговаривалась возле входа в «Дом науки и техники». Пожилая пара медленно шла под руку в сторону Александровского сада. Во дворе Пушкинского музея на другой стороне Волхонки непристойно раскорячилась «Девушка с ведром» – шедевр народного скульптора РЕФКР Насраллы Мастурбаева. Преодолевая жгучее желание побежать, Эрик расслабленной походкой спустился в метро Кропоткинская, сел в поезд, идущий к Юго-Западной, доехал до Парка Культуры, поднялся на поверхность и поплелся по Садовой в сторону площади Шолохова. Он все еще чувствовал слабость в коленях.
Перспектив видно не было.
И не будет – если не случится чего-то экстраординарного. Если слепое везение не спасет его опять. Если случайные совпадения снова не вывезут из тупика...
Совпадения... обстоятельства... ХВАТИТ! Надеяться на бесконечное везение может только идиот.
Медленно шагая по пустынной Садовой, Эрик думал. Перебирал события сегодняшнего дня. Вспоминал слова и поступки встреченных им людей. Через десять минут план действий был готов... довольно рискованный план, но ничего другого Эрик придумать не смог.
Он повернул назад к метро «Парк Культуры»; не доходя до него, свернул на Комсомольский проспект. Дом 25 находился у самой Фрунзенской, рядом с Госпиталем для смертельно больных при Втором московском крематории. С тяжелым сердцем Эрик вошел в подъезд. Стены покрывали неприличные слова и схематические рисунки половых органов. На двери лифта красовалась табличка «Неисправен». Посматривая на номера квартир, Эрик поднялся на пятый этаж и остановился у двери с номером 41. Три раза глубоко вздохнул, не решаясь позвонить. Наконец нажал кнопку звонка и встал сбоку – так, чтоб его не было видно в глазок.
Несколько секунд было тихо, потом сквозь дверь донеслись легкие шаги. «Кто там?» – спросил резкий женский голос с легким французским акцентом. «Мне надо поговорить с Григорием Рябовым», – громко ответил Эрик. За дверью что-то прошелестело – будто два-три человека обменялись быстрыми шепотами. «Нет здесь таких», – отрезал женский голос. «Я знаю, что есть! – сказал Эрик. – Позовите Гришаню, пожалуйста!» За дверью опять пошелестело. «А прячешься-то чего? – подозрительно спросила женщина. – Ты уж выйди тогда, дай на себя посмотреть».
Эрик несколько раз вдохнул и выдохнул воздух.
«Я в милицейской форме, – громко и отчетливо сказал он. – Но я не милиционер». Он откашлялся и подождал ответа... из-за двери не доносилось ни звука. «Вы слышите?... не милиционер!» Ответом была тишина.
Эрик сделал два шага и встал перед дверью.
Иногда, сквозь некрепкий сон, Эрик чувствовал, как его неощущающее тело кладут в узкий длинный ящик и накрывают крышкой. (Гроб? Какой абсурд! Ведь он же не умер!) Потом раздавался частый стук, будто на ящик падали комья земли, – а минуту спустя Эрик пробуждался. Он пытался сесть... но лишь с размаху ударялся лбом о невидимую в темноте крышку. Он пытался кричать – однако крики затухали в двух метрах почвы, отделявших его от поверхности земли. И Эрик внезапно понимал, что через три минуты он задохнется, поглотив все молекулы кислорода в замкнутом пространстве ящика.
А наверху, приложив ухо к земле, к его беззвучной агонии внимательно, но без лишних эмоций, прислушивался Человек В Сером Костюме.
* * *
В комнате было душно. Свет уличного фонаря падал на стену равнодушным квадратом. С кушетки, где спал дефективный, раздавался молодецкий храп. Эрик перевернулся на живот и накрыл голову подушкой. Гладкая, шелковистая простыня приятно холодила щеку, под потолком невидимо покачивалась хрустальная люстра. За стеной, в коридоре неслышно прошелестели чьи-то шаги. Дрянная водка, которую Эрику пришлось пить вчера с ворами, пульсировала в висках легким похмельем.
Через пятнадцать минут он перевернулся на спину – сквозь щель под дверью проникали голоса и полоска желтого света. Раздалось звяканье ключей, потом щелкнул замок, и сиплый голос Рябова произнес: «Па-адъем, граждане и товарищи!» Вспыхнул свет. «Чего?... – дефективный подскочил на своей кушетке, оголтело заморгал глазами и раскатисто пукнул. – Ты чего, Гришаня?» Не удостоив его ответом, Рябов вышел из комнаты. Эрик сел на постели и стал одеваться. «Хули он нас в такую рань разбудил?» – с обидой пожаловался дефективный и пукнул еще раз. Эрик застегнул рубашку и направился к выходу из комнаты.
Паркетный пол в коридоре блистал лаком. Изразцовый пол в санузле завораживал красотой узора. Унитаз, раковина и ванна были начищены до самостоятельного свечения. На хромированной батарее висели две пары тончайших декстроновых колготок и белые ажурные трусики с надписью «Dimanche», вышитой на самом интересном месте (примерно такие же, но в полтора раза больше Эрик снял со Светки перед их первой внебрачной ночью). Отогнав неуместные воспоминания, он вытерся толстым полотенцем, висевшим рядом с мойкой, и вышел в коридор.
На стене кухни мигало разноцветными огоньками дорогое гексафоническое радио. За покрытым вышитой скатертью столом Рябов и татуированный поедали яичницу с беконом. Из шести развешанных по стенам динамиков лилась «Пионерская зорька». Подруга татуированного – худощавая смазливая брюнетка с коротко стрижеными волосами и зелеными ногтями – стояла у плиты, зябко кутаясь в парчовый халат. В сковородке из огнеупорного стеклопластика скворчала еще одна порция яичницы, на соседней конфорке закипал чайник. На подоконнике стояли цветы в вазе из толстого пузырчатого стекла. «Жди, – девица раздраженно изогнула тонкую бровь, – пока званные гости поедят». Рябов и татуированный с одобрением посмотрели на нее. Отстранив Эрика плечом, в кухню ввалился дефективный и плюхнулся на табуретку: «Что на завтрак, Аннеточка?... р-р-р-эк-к!...» – он рыгнул. «А можно без свинства?» – окрысилась девица, протягивая ему тарелку. «Пардон!» – покраснел дефективный. Аннета выскребла из сковородки остатки яичницы, бросила в тарелку кусок хлеба, воткнула вилку и сунула Эрику. «Спасибо», – тот принял еду и отошел к окну (свободных табуреток за столом не оставалось). «Да смотри, на пол не напачкай!» – с брезгливой гримасой напутствовала его девица и принялась готовить кофе.
«Мы, романовские соколы...» – пискливо грянули пионеры (гексафонический эффект создавал иллюзию, что они находятся в той же комнате). «Откуда он знает мой адрес?» – вдруг спросила Аннета, неприязненно уставившись на Эрика черными выпуклыми глазами. «Хахелю своему спасибо скажи!» – язвительно ответил Рябов. Татуированный виновато потупился. «И всегда-а, и везде-е мы нашей Ро-одине защи-ита-а!...» – выводил пионер-солист тонким жалостливым голосом.
«Слухай сюда, нидерландист! – Рябов отодвинул пустую тарелку. – Скажи-ка, какое сегодня число?» – «Тридцатое». – «А что тридцатого декабря бывает, знаешь?» – «Много разных вещей». Аннета поставила на стол поднос с тремя кружками кофе. Татуированный подчищал свою тарелку корочкой хлеба. Дефективный неуклюже царапал вилкой по тарелке, желая подцепить кусочек бекона, но не решаясь пустить в ход пальцы. «Ты, парень, не умничай лучше... а то чик по горлу, и понеслась душа в рай, – неодобрительно молвил Гришаня, придвигая к себе кружку с кофе. – Ты про обновление дат слыхал?» – «Слыхал». – «И что же ты слыхал?» Эрик поставил пустую тарелку в мойку. «Раз в году все относительные даты во всех документах необходимо обновлять, и делается это тридцатого декабря». – «Какие даты?» – оторвался от яичницы дефективный, но ему никто не ответил. «А как делается, знаешь?» – Рябов насыпал себе в кофе четыре чайные ложки сахара и неторопливо размешал. «Знаю, – отвечал Эрик. – Снимают пароли со всех ЭВМ, и выпускают в Главсеть саморазмножающийся вирус». – «Саморазмножающийся вирус! – восхитился татуированный. – Ну, ты мудер... век воли не видать!» – «Так вот, значит, – Гришаня поднес кружку к губам и с хлюпаньем втянул в себя кофе, – есть у нас мыслишка, чтоб, когда они пароли поснимают, в Главсеть залезть и кой-какие дела обделать». – «Не получится, – покачал головой Эрик. – Во время смены дат все ЭВМ с сетевой платой охраняются милицией...» – «Об этом, паря, не беспокойся...» – перебил Рябов. «...А если и доберетесь вы до Главсети, то, чтоб по ней ходить, специальная программа нужна...» – «Вот ты нам такую программу и напиши! – опять перебил Гришаня. – Или кишка тонка?» Татуированный отодвинул пустую тарелку и придвинул к себе кофе. «Пожалуйста, – Эрик усмехнулся. – Вы мне только описание сетевых протоколов достаньте, и пару програмщиков шестого разряда в помощь – а уж дальше я сам... и двух месяцев не пройдет». Дефективный поднес ко рту кружку и стал гулко хлебать. «Где ж я это описание-то найду?» – деланно расстроился Гришаня. «В хранилище совершенно секретных документов Института Сетевых Сообщений». – «Правильно отвечаешь, парень! – похвалил Рябов. – Может, и будет от тебя польза». Аннета неприязненно сунула Эрику кофе. «Спасибо», – поблагодарил тот.
«Слушай, а откуда у тебя форма-то ментовская?» – сменил тему Гришаня. Эрик на мгновение задумался, пытаясь придать вразумительную форму рассказу о произошедших с ним событиях... нет, соврать было проще: «С пьяного милиционера снял». («Молодцы мичуринцы!» – закончила ведущая «Пионерской зорьки» репортаж о том, как биробиджанские юннаты вывели методом целенаправленной мутации зеленого хомяка.) «И где ж ты его нашел?» – заинтересовался Рябов. «Пьяный мент не проблема, – отшутился Эрик. – Вот, если б трезвого надо было найти...» – «Ха-ха-ха!...» – загоготал татуированный. «Ха-ха-ха!... – после трехсекундной паузы присоединился дефективный и тут же поперхнулся: – Оупх-х!... П-пф-фу!...» Брызги кофе полетели во все стороны. «Калач! – окрысилась Аннета. – Если не умеешь себя вести, так и не садись за стол в приличном доме!» – «Ла-адно тебе-е... – смутился дефективный, шмыгая носом. – Что ж тут поделаешь, ежели у меня кофий не в ту глотку попер?» – по его подбородку стекали мутные капли. Аннета возмущенно налила себе кофе и вышла из кухни.
«Ты где до ареста работал, нидерландист?» – вдруг вклинился татуированный. «В почтовом ящике п/я 534ц». – «И чо ты там делал?» – «Занимался компьютерной наукой». Дефективный допил кофе и, воровато оглядевшись, рыгнул. На лице татуированного появилось выражение подозрительного непонимания: «Так ты, значит, не эвээмщик?...» – «Почему не эвээмщик? – удивился Эрик. – Компьютерная наука – это и есть наука об ЭВМ». – «Ты мне мозги не еби! – рассердился татуированный, скаля железные зубы. – Что за компутеры-хуютеры?» – «Не заловишь ты его, Ворон, – вмешался Рябов. – Чтоб заловить, ты сам должон эвээмщиком быть!» – «Что ж тогда получается?! – с обидой вскричал татуированный. – Придем мы туда, а он ни хрена сделать не могет...» – «Не боись, в накладе не останемся, – успокоил его Рябов. – Это же сберкасса, не роддом... там и наличные имеются». Он повернулся к Эрику: «С нами на дело пойдешь, Нидерландист. Да смотри, коли окажется, что ты нам мозги пудрил... – глаза его сверкнули, – яйца твои голландские вот этими самыми руками под корень срежу!» Рябов поднес к лицу Эрика две корявые желтые ладони. «Я вам мозги не пудрю», – ровным голосом отвечал Эрик. «Эх, надо было его вчера замочить!... – посетовал татуированный. – А ты: ‘Погоди... утром разберемся...’ – он в расстройстве покачал головой. – Вот он лапшу на уши и вешает теперь, зар-раза!...» – «Молод ты еще пахана учить, – с неприятным выражением на лице сказал Рябов. – Идите-ка вы лучше с Калачом переодеваться!»
Татуированный и дефективный молча вылезли из-за стола и вышли из кухни.
«Что нужно будет сделать?» – спросил Эрик. «Если я тебе программу дам, чтоб по Главсети ходить, разберешься?» – «Попробую, – Эрик поставил пустую чашку из-под кофе в раковину. – У вас ЭВМ есть?» Рябов помотал головой: «Менты при аресте забрали, – он скривился от досады. – На месте разбираться придется». За окном брезжил рассвет. По радио шла передача «Наши потери» республиканского уровня. «А сколько у меня будет времени?» – «Полчаса. Должно хватить». – «На что?» Вор провел ладонью по лысой голове: «Чтоб из одной сберкассы в другую талоны перевесть». – «Для этого, кроме ЭВМ, еще и банковское дело знать надо...» – «Не твоя забота, – перебил Рябов. – На это у нас Аннетка есть – она в той сберкассе, которую мы брать будем, и служит». – «...Хабибульский, Юриков, Ярмолькин», – диктор закончил третьих и стал перечислять четвертых секретарей райкомов КПЕС, почивших на боевом посту за последние сутки в Российской Федерации. «Откуда у вас эта программа?... Вы уверены, что она работает?» – спросил Эрик. «Уверен», – Гришаня достал из кармана и показал ему лазерный диск в прозрачном пластиковом футляре с надписью «Совершенно секретно».
В кухню вошла переодевшаяся в облегающие брюки и тонкий шерстяной свитер Аннета и стала собирать со стола грязную посуду. «Поторопись, – Рябов хлопнул себя по ляжке и встал. – Через полчаса выходим». Знаком приказав Эрику следовать за собой, он вышел из комнаты.
Дурацкий полноизолирующий комбинезон жал подмышками. Толстый лицевой щиток из противотуманного стекла заволокся пеленой тумана. Негнущиеся крысозащитные сапоги цеплялись друг за друга и ступеньки лестницы. Медный вкус пасмурного утра, шершавые перила, глупое лицо дефективного, клацанье железных зубов татуированного, запах полиэстероловой подкладки шлема и предощущение беды раздражали шесть чувств Эрика сверх всякой меры. На улице мела поземка, низкое свинцовое небо нависало над головой. Рябов выудил из кармана связку ключей и отпер облезлый микроавтобус с надписью «ДОРОЖНЫЕ РАБОТЫ», запаркованный у самого подъезда. «Тихо-мирно в машину садись... и не дай Бог кто-нибудь выебнется!» – он со значением посмотрел на Эрика и сел за руль.
Аннета, затем Эрик залезли в пассажирское отделение микроавтобуса; дефективный и татуированный, толкаясь и сквернословя, последовали за ними. Микроавтобус тронулся с места и небыстро поехал по Комсомольскому проспекту в направлении центра. По тротуару на левой стороне улицы прошагала группа из четырех милиционеров. Ровно гудел кондиционер. Задняя половина салона была отгорожена перегородкой, позади которой что-то дребезжало и лязгало. По правой стороне улицы прошло еще три служителя порядка. «Глянь, сколько ментов! – озабоченно покачал головой Рябов. – И ведь с самого утра!» Он приподнял забрало шлема, осторожно, по лисьи, понюхал воздух, потом поднял забрало полностью. Остальные последовали его примеру. В микроавтобусе пахло бензином, грязной рабочей одеждой и французскими духами. «Что нам менты! – татуированный достал сигарету и закурил. – Они тама, мы здеся – сидим, никого не трогаем, починяем примус... ха-ха-ха!...» – «Потерпеть не можешь? – недовольно спросила Аннета. – И так дышать нечем!» – рабочий комбинезон выглядел на ней элегантным, как на фотографии в журнале «Пролетарка». «Не журысь, Аннеточка! – Ворон ласково потрепал ее по щеке. – Кури, не кури – все одно, в могилу ляжешь». – «Отстань...» – с брезгливой гримасой, Аннета отбросила его руку. «Во, дает! – восхитился татуированный. – Эх, повезло мне – какую деваху отхватил!» Он повернулся к Эрику: «Вот ты, Нидерландист, ученый, семи пядей во лбу – объясни, почему такая краля меня, простого парня, полюбила?» – «Прекрати, пожалуйста!» – резко сказала Аннета. «Не знаю», – без выражения отвечал Эрик. «Ворон, хлебало заткни! – вмешался Рябов. – Мне твой базар, что чирей в ухе».
Микроавтобус ехал по Садовому Кольцу. Около небоскреба на площади Восстания, вдоль грязно-зеленых сугробов стояло несколько милицейских машин. Повсюду кишели менты: гордо расхаживали по тротуару, неустрашимо запихивали раннего пьяницу в воронок, бдительно проверяли у подозрительного прохожего документы. Гулявший по улицам ветер свивал падающий снег в десятки бледно-зеленых смерчей. «Ворон, ты сыворотку прихватил?» – спросил Рябов. «Прихватил». – «Какую еще сыворотку?» – проявился дефективный. «Ежели тебя заразная крыса в канализации цапнет, чего будешь делать?» – объяснил татуированный. Они миновали Маяковку – Эрик проводил взглядом окна своей бывшей квартиры. «А что, много их там?» – спросила Аннета, поджав от гадливости губы. Возле кинотеатра «Форум» стоял военный патруль: два нескладных долговязых солдатика и толстый расхристанный лейтенант (шинель его была расстегнута, шапка – сдвинута на затылок). «Хватает», – отвечал Рябов, озабоченно поглядывая по сторонам. «Мутантных или обычных?» – «Обоих». – «Бр-р-р!» – Аннета передернулась. «Не дрейфь! – татуированный расправил плечи и выпятил грудь, – Я свою биксу в обиду не дам!» Дефективный вытаращил глаза, раздул щеки и задергал кадыком в тщетной попытке беззвучно выпустить из пищевода накопившийся там воздух.
«Приехали, – Рябов свернул в узкую боковую улицу, потом во двор какого-то дома. – На выход». Справа и слева от микроавтобуса высились облезлые стены домов, наверху серела узкая щель неба. В проеме подворотни, через которую они приехали, мелькали редкие прохожие. Татуированный и дефективный полезли наружу. «Нидерландист и Аннета, сидеть внутри. Не дай Бог засветитесь, – Гришаня странно, по-стариковски хихикнул – из вас дорожные рабочие, как из Калача балерина!» Он вылез из машины, достал из кармана мятый лист бумаги, испещренный какими-то чертежами, и осмотрелся по сторонам, сличая виденное с нарисованным. Потом ткнул пальцем вниз: «Здесь». Дефективный выволок из багажного отделения микроавтобуса лом и стал остервенело тюкать по слежавшемуся снегу. Двор был безлюден – ни детей, ни собак, ни бабушек у подъездов. Татуированный вытащил из микроавтобуса барьеры и стал огораживать ими проступивший из-под снега канализационный люк. Рябов скомкал бумажку с чертежами и пустил по ветру. Окна нижних этажей окрестных домов были забиты досками, окна верхних этажей – разбиты. Удары лома гулко резонировали в узком колодце двора. Где-то наверху моталась и хлопала под ударами ветра незапертая оконная створка. Дефективный подцепил крышку ломом и своротил ее в сторону – из люка повалил густой, розовый пар.
«Аннета, Нидерландист! – позвал Рябов. – Спускаемся!» Эрик вылез из микроавтобуса и заглянул в люк: в бетонную стенку колодца были забиты толстые металлические скобы, образуя лестницу. «Калач, бери рюкзак – первым полезешь», – Гришаня подобрал лежавший на снегу лом, сунул его в заднее отделение микроавтобуса и запер дверцу. «Чтоб, ежели наебнешься, никого с лестницы не сшибить», – он хохотнул. Обиженно сопя, дефективный вытащил из салона микроавтобуса небольшой красный рюкзак, нацепил на спину и полез в люк. Ветер завывал в узком пространстве между домами. На облезлых дверях подъездов висели монументальные замки. «Затем Ворон, Аннета и Нидерландист, – приказал Рябов. – Я последним пойду». Он запер дверь микроавтобуса и надел защитные перчатки. Татуированный молча сел на землю и скользнул вниз, Аннета последовала за ним. Эрик подождал, пока девица спустится на две ступеньки ниже уровня земли, натянул перчатки и осторожно погрузился в туман. На стекле шлема немедленно выступили крупные розовые капли – нащупывать ступеньки приходилось вслепую. «Осторожно! – зашипела снизу Аннета. – Ты мне чуть на руку не наступил, идиот!» – «Быстрей!» – торопил сверху Рябов, едва не наступая Эрику на руки. Некоторое время они спускались в молчании.
«Наконец-то!» – с облегчением выдохнула Аннета и, судя по звуку, спрыгнула на какую-то покрытую лужами поверхность. Хлюп!... Следовавший за ней Эрик оказался в нешироком туннеле, тускло освещенном фонарями в руках татуированного и дефективного. «Ежели ты еще раз мою биксу...» – угрожающе начал татуированный, пытаясь протиснуться мимо Аннеты к Эрику. Большую часть ширины туннеля занимал глубокий канал – стоять можно было лишь вдоль одной из стен, на узкой бетонной дорожке. На дне канала, примерно в двух метрах от уровня дорожки, колыхалась густая черная жижа. «Отстань от него!» – в один голос одернули татуированного Аннета и Рябов. «Ну чего, в какую сторону?» – поинтересовался из темноты дефективный. «В твою, – отозвался Рябов. – Топай вперед со средней скоростью». Раздалось шарканье сапог, цепочка людей пришла в движение. Эрик порылся в кармане, нашел, достал и включил фонарь – в конусе света перекатывались клубы розового пара. Конец туннеля терялся в темноте.
Некоторое время они шагали в молчании.
«Слушай, Гришаня, – спросил, не прерывая движения, татуированный, – А ты дорогу хорошо знаешь?» Стены и свод туннеля были облицованы черным кафелем. Бетонный пол покрывали многочисленные лужи. «Ты заместо базара лучше под ноги смотри! – отвечал Рябов. – В канаву наебнешься – каюк: через десять секунд сапоги разъест, не говоря уж о комбинезоне!» Под сводом туннеля тянулся пучок кабелей в антикоррозийных полимерных трубках. По стенам бежали розоватые капли. «А что там такое, в канаве? – Аннета опасливо посветила вниз. – Я думала – просто нечистоты...» Рябов негромко рассмеялся: «Нечистоты по трубам идут. А здесь – дождевая вода, что с улиц стекает». Черная жидкость на дне канала вязко колыхалась в свете фонарей. «Так сейчас же зима... – удивилась Аннета. – Какие дожди?» – «Вот то-то и оно! – разъяснил Рябов назидательно. – Часть воды в Москву-реку ушла, остальное – за зиму испарилось, а вся та гадость, что в воде была, на дно выпала». – «Ф-фу...» – девица передернулась и перевела луч фонаря себе под ноги. «Слушай, Гришаня, – плохо отрегулированный микрофон придавал голосу татуированного нехарактерно чистый тембр, – нешто другой дороги нету?» – «Есть, – усмехнулся Рябов. – Добудь себе пропуск и топай по Горького... ты чего, Ворон, с коня упал? Знаешь ведь, что в день смены дат центр города весь перекрыт...» Капли на стенах и потолке туннеля отсвечивали в лучах фонарей мириадами розовых искр.
Некоторое время они шагали в молчании.
«Эй, Гришаня! – удивленно воскликнул дефективный. – Здесь проход какой-то вбок!» Эрик чуть не наскочил на резко остановившуюся Аннету. «Топай вперед, Калач! – откликнулся Рябов. – Нужно будет свернуть – я скажу, не сумлевайся!» Цепочка вновь пришла в движение. «Нам еще долго по прямой хуярить, – пояснил Гришаня. – Я вас потому на Колхозную привез, чтоб проще было под землей добираться». Эрик прошел мимо узкого прохода, проделанного слева в стене. Рядом висела табличка с надписью «Р 286». «А как сюда дождевая вода попадает?» – вдруг спросила Аннета. «Видишь дырку в потолке?... Во-он там, прямо над канавой... Оттудова к дождевой решетке труба вверх идет». Из полуметрового отверстия в своде туннеля сочился слабый ореол дневного света. «Так все эти туннели из-за дождевой воды понастроили? – с сомнением протянула Аннета. – Неужели не могли по трубам пустить?» – «Ну ты, девка, даешь! Тебе не в сберкассе, а в прокуратуре служить – гражданином следователем! – похвалил Рябов. – Я мыслю, что туннели эти из-за кабелей прорыли – глянь, сколько их под потолком висит...»
Некоторое время они шагали в молчании.
«Эх, давненько я сюда не заглядывал... годков двадцать, поди! – ностальгически заметил Рябов. – Вместе мы тогда лазили: я, Скрипач, да Цыган покойный... – в его голосе послышались сентиментальные нотки. – Как комендантский час объявили, поневоле под землю уйти пришлось!» Размеренное шарканье сапог действовало на Эрика усыпляюще. «Какой комендантский час?» – спросила Аннета. «Который Романов-внук объявил, – отвечал Гришаня, – когда папашу своего в геронтологическое отделение упек».
Некоторое время они шагали в молчании.
«И ведь цельных три года народ морили! – вдруг разразился Рябов. – Как десять часов – по хазам... Волки позорные, что хотят, то и делают! – он помолчал, а потом злорадно добавил: – А хер в уста не желаете, граждане начальнички?... И еще один – в анус, ебать вас не переебать...» – ругательства посыпались из него, как жетоны из сломанного газирующего автомата.
Некоторое время они шагали в молчании.
«Много тогда блатных под землю ушло, – с неожиданным спокойствием продолжил Рябов. – Метром мы это дело называли...» Через каждые двадцать-тридцать метров от связки кабелей под потолком отходили ответвления и исчезали в стенах. Там и сям на кафеле сидели здоровенные, жирные улитки с разноцветными – синими, зелеными, желтыми – телами и черными глянцевыми раковинами. «Чтоб магазин взять или, там, склад, лучшее время – ночь... а как туда во время комендантского-то часа доберешься?...» Волны розового пара колыхались от стены к стене и от потолка к полу. Откуда-то доносилось журчание воды. «А потом добыл Скрипач карту, и попер фарт струей: спускаешься в ‘метро’ у нас же в подвале, вылазишь, где надобно, дела делаешь – и обратно тем же макаром... никакие менты не страшны!» Под потолком стремительно рассекая туман, словно эскадрилья красных истребителей, пронесся рой фиолетовых мух. По маслянистой поверхности черной жидкости в канале лениво расходились непонятно откуда взявшиеся круги. «Однако, всякое бывало... – продолжал Рябов. – Цыган, к примеру, раз в одиночку пошел, да так и сгинул... меня потом, как самого молодого, к евойной биксе новость послали сообщать. Или, скажем, Стриж с корешами: шестеро ушло, двое вернулось...» Воцарилось неприятное молчание, прерываемое лишь шарканьем и шлепаньем сапог. «И чего те двое рассказали?» – наконец спросил татуированный. «Ничего не рассказали, – неохотно отвечал Рябов, – потому как с глузду съехали. Стриж только рычал да щерился – его жена потом в дурдом сдала... а Топор все какое-то фуфло про крокодила толкал: мол, пожрал тех четверых за грехи ихние аллигатор дьяволов с зубами огненными, очами вогнутыми и чревом ненасытным, бездонным». Лучи фонарей и гигантские тени людей плясали на стенах туннеля. Комбинезон на Аннетиной спине влажно блестел крупными розовыми каплями. Наушники по бокам шлема делали высокую тонкую девицу похожей на стрекозу. «Как это, ‘с очами вогнутыми’?» – неуверенно поинтересовался татуированный. «Хер его знает! – раздраженно отвечал Рябов. – Говорю тебе: с глузду парень съехал...»
Некоторое время они шагали в молчании.
«И что с ним потом сталось?» – спросила Аннета. Впереди показался мостик, перекинутый через канал и ведущий к боковому туннелю. «С кем, с Топором?» – «Да». – «Повесился». На дорожке возле стены лежал обглоданный до пергаментной белизны скелет какого-то мелкого животного – видимо, лягушки. Антикоррозийное покрытие на перилах мостика покрывали язвы коррозии.
Некоторое время они шагали в молчании.
«Стой!» – вдруг приказал Рябов. Эрик резко остановился, потом осторожно приставил ногу. Аннета прошла по инерции еще два шага, натолкнулась на татуированного и застыла в напряженной позе. «Слышите?» – шепотом спросил Гришаня. Эрик прислушался, но ничего не услыхал. «Неужто не слышите? Ведь громко же пищат, подлюги... что твои цыплята!» Тишина в туннеле была настолько густой, что ее, казалось, можно было резать ножом. Ладони Эрика рефлекторно сжались в кулаки, по спине под комбинезоном скатилась капля пота. «Не боись! – татуированный обнял Аннету за плечи. – Я с тобой!» Тишина постепенно распадалась на отдельные звуки: где-то капала вода, откуда-то доносился неясный шум. Потом неясный шум распался на частое попискивание и тихий низкий рокот... Эрик осторожно повернулся на месте и посмотрел назад.
«Не шевелиться! – яростным шепотом приказал Рябов. – Я вам что говорил?»
Пять фигур в нелепых оранжевых комбинезонах застыли в разных позах, как в музее восковых фигур. Пять лучей света неподвижно отсвечивали в розовых лужах на бетоне пола. Аннета осторожно отстранилась от татуированного и обернулась назад, пытаясь заглянуть мимо Эрика в темноту туннеля. «Нишкни!» – прошипел Рябов. Попискивание приближалось: будто по дорожке бежала стая цыплят – Эрик мог различить шлепот сотен лапок по покрытому лужами полу. «Фонарь выключить?» – тихо спросил татуированный. «Слепые они... и глухие тоже, – досадливо прошептал Рябов. – Я же объяснял!» – «А чего ж тогда шепотом говорите?» – с еле слышной иронией поинтересовалась Аннета. «И то верно... – в полный голос согласился Гришаня. – Сам себе голову заморочил». Писк приближался. «Главное – не шевелиться... – сказал Рябов. – Они движение чувствуют...» – «Чем?» – спросила Аннета. «Не знаю... Шевельнешься, так они со стенки на тебя сигают... – Гришаня помолчал, а потом добавил: – Живьем заедят, ежели большая стая». В темной глубине туннеля уже можно было различить какое-то кишение. «Ой...» – с отвращением выдохнула Аннета. Топот крысиных лап замедлился, писк стал громче. «Совещаются, суки, – опять перешел на шепот Рябов. – Чуют что-то... да, видно, не знают что».
Наконец на нечеткой границе света и тьмы показалась первая крыса – розовое безволосое существо размером с морскую свинку. Следом трусили еще три, чуть поменьше, затем еще две... еще... еще... еще... Эрик быстро сбился со счета. Чем ближе крысы подбегали к людям, тем медленнее и менее целеустремленным становился их бег – они тыкались в стены, нюхали пол, подбегали к краю канала... Наконец вожак поравнялся с ногами Рябова – попискивая, остановился и стал исследовать препятствие. Эрик затаил дыхание. Вожак попытался залезть на подъем Рябовского сапога, однако лапы у него соскользнули. Следующие три крысы медленно подтрусили поближе, постояли полукругом, потом посеменили, переваливаясь, дальше: две – к Эриковым сапогам, одна – еще дальше. Аннета издала странный горловой звук – будто подавилась (Эрик чуть не обернулся). И сразу же набежала третья «волна», потом четвертая... Через минуту крысы кишели повсюду: сновали от одного человека к другому, пищали и подпрыгивали, пытаясь вскарабкаться людям на ноги. Их лапки раз за разом соскальзывали с маслянистой поверхности крысозащитных сапог... звери прыгали снова и обрывались вниз, обрывались и прыгали снова – с упорством игрушечного автомобиля, натолкнувшегося на плинтус. Белые, без зрачков, глаза блестели в лучах фонарей жемчужными бусинками, острые коготки неприятно скрежетали по поверхности сапог, короткие тупые хвосты торчали вверх, как карандаши. Вдруг крысы резко остановились и умолкли.
Стало тихо.
Потом одновременно, как по команде, вся стая бросилась к стене и полезла вверх, отчаянно пища и цепляясь когтями за цементные полоски между кафельными плитками. «Помните, что я говорил, – сказал Рябов свистящим шепотом. – Шелохнетесь – хана». Животные лезли по стене плотным шевелящимся ковром: верхние уже достигли уровня человеческого плеча, нижние – толкались внизу, ожидая своей очереди. Ближайшая крыса находилась в полуметре от Эриковой головы – он мог различить торчавшие изо рта клыки и маленькую розовую присоску на кончике хоста. На несколько секунд животное повисло точно напротив его лица, впившись в стену когтями и присоской. Потом перегнулось и стало водить белыми, без зрачков глазами по сторонам – жирное тело мелко тряслось, розовые уши, усы и черная пуговка носа непрерывно шевелились. Внезапно стало тихо – писк прекратился. Эрик кожей шеи ощутил, насколько тонок его комбинезон – подавив безумное желание прибить крысу изо всех сил кулаком, он замер на месте. Луч Аннетиного фонаря на полу возле его ног чуть дрогнул... или ему показалось? Откуда-то доносился звук падавших в воду капель... или это стучало у Эрика в ушах? Вдруг резко, как по команде, писк возобновился: нижние крысы стали спрыгивать на пол и отбегать от стены, верхние – осторожно поползли вниз. Аннета издала вздох облегчения, татуированный выругался, дефективный пукнул. «Рано радуетесь! – злобно прошипел Рябов. – А ну, нишкнуть!»
Наконец все крысы оказались внизу – они громко пищали, толкались и нетерпеливо подпрыгивали на месте. Потом колонна пришла в движение – звери пробегали мимо ног Эрика двойками, тройками и четверками... Постепенно, поток иссяк – отчаянно пища и дергая хвостом, пробежала последняя крыса. «Без команды не двигаться! – громко приказал Рябов. – Ждите!» Эрик вдруг ощутил острую боль в пояснице – все это время его мышцы были напряжены в струну. Он шевельнулся. «Я что сказал?!» – рявкнул Гришаня. Прошло минуты две, писк и топот крыс затихли в темноте туннеля. «Отбой!» – наконец скомандовал Рябов. Люди, громко переговариваясь, стали потягиваться и разминать затекшие члены.
«Пронесло!» – выдохнула Аннета. «Пронесло-то пронесло, – голос Гришани звучал почти добродушно, – да только крысы эти, иной раз, сначала вперед, а потом назад бегут». – «Пущай себе бегут! – легкомысленно отвечал татуированный. – Пяток минут постоим – всего-то и делов!» – «А что они едят?» – спросила Аннета. «Ребята сказывали, что они из канавы пьют, – отвечал Рябов. – Эта гадость для них, вроде как, все сразу: и еда, и питье, и белки, и углеводы... – он помолчал, потом толкнул Эрика в плечо: – Ладно, побазарили и будет! Вперед!» Шаркая ногами, цепочка людей пришла в движение. «Поторапливайся, Калач! – прикрикнул Рябов. – Не к бабушке на именины трюхаешь!»
Некоторое время они шагали в молчании.
«Послушайте, Гришаня! – вдруг спросила Аннета. – А почему вместо того, чтоб под землей идти, мы в этом подвале под сберкассой загодя не спрятались?» – «Завязывай, девка! – в голосе Рябова послышалось раздражение. – Отчего да почему...» В силу случайного совпадения, а, может, из подсознательного стремления к единству, все пятеро шагали сейчас в ногу. По стене ползла строго горизонтальная, бесконечная вереница полупрозрачных голубых муравьев (Эрик не заметил, когда и откуда она началась). «В том подвале тебе шесть часов сидеть бы пришлось, – Гришаня отхаркался, но, видно, вспомнив про шлем, плевать не стал. – Сама посчитай: центр перекрывают без четверти шесть, а смена дат начинается в двенадцать».
Некоторое время они шагали в молчании.
«А по мне, так лучше шесть часов в подвале, чем два в канализации...» – не обращаясь ни к кому конкретно, сказала Аннета. Вереница муравьев изогнулась под прямым углом вверх и исчезла в дырке, проделанной в потолке туннеля для какого-то кабеля. «А что делать собираешься, ежели менты подвал обыщут?» – иронически поинтересовался Рябов.
Примерно через полчаса Эрик окончательно потерял счет времени. По внешней поверхности щитка его шлема стекали розовые капли. Клубы розового пара медленно проплывали мимо его плеча. Искрясь в свете фонаря, из-под сапог вылетали розовые брызги. Темнота обволакивала тело и сознание, как черная вата. Мерная ходьба без усилия навевала неуместные мысли: вместо того, чтобы сосредоточиться на вопросе выживания, Эрик вспоминал недорешенное им в пятницу уравнение, Лялькино прикосновение к его волосам, гомерический смех Мишки Бабошина и, почему-то, Светкин бюст. Какие подсознательные связи объединяли эти разномастные видения в одну ассоциативную цепочку? Как уложить эту цепочку в текущее мироощущение Эрика? Каково место Эрика в морально-эстетическом портрете его поколения? И как вплетается его судьбоносное поколение в непростую нравственную ткань их героической страны?...
«Вот, например, я, – сказал татуированный, будто продолжая давно начатый разговор. – Был душегуб, есть душегуб, и завсегда душегубом останусь. Родился таким: с детства всех, кто слабее меня, тиранил – потому как нет слаще мне удовольствия, чем другому человеку боль причинить. Иной раз вкуснее даже, чем бабу трахнуть... эти две вещи у меня почему-то вместе идут. И то верно: ежели ты какого мужика сильней окажешься, то, значит, и на его бабу права имеешь. Да не в одной силе дело – отчаянность, иной раз, за две силы идет. Был, значит, один штангист в Кировском изоляторе – косая сажень в плечах, двести килограммов поднимал... так он для всего барака дунькой служил. А как получилось: поймал я его раз в бане, сказал пару ласковых, да ножик показал – тут он без дальнейших уговоров сам раком и встал. Или, помнится, шел я с похмелюги через парк, башлей нет, настроение – хуже некуда, а тут навстречу – три фраера с девками. Ну, слово за слово, вмазал я одному по сусалам, остальных пугнул, как следует – чтоб в штаны наложили – а потом взял одну девку за волоса, да тут же под кустом и отымел. И что характерно: билась она поначалу, рожу мне царапала, а как впендюрил – вмиг обмякла, руки-ноги раскинула и только стонет. Э, чего там говорить!... я, как мужика с бабой завижу – хоть на улице, хоть в кино – так хлебом не корми, а дай только того мужика отпиздить, а еще лучше замочить, а бабу его выебать. Симпатичная ли баба, уродина – роли не играет: ежели с мужиком – так обязательно отнять и отыметь надо... А если б она без кавалера была – то я, может, и не позарился бы на нее совсем! Это мое поведение лагерный психолог так объяснял: ихстинт обладания самки, грит, у тебя репертрофированный... слишком большой, значит... а излишек того ихстинта переходит в насилие и придает ему... э-э... сексуальный характер...»
«Замолчи, животное», – стеклянным голосом перебила Аннета, и татуированный осекся на полуфразе. Эхо его последнего слова истерически заметалось в тесном проеме туннеля, а потом упало, как подстреленное, на раскисший бетон пола.
...Темнота и однородность окутывавшего Эрика пространства замутняла восприятие времени. И наоборот: отсутствие временных ориентиров делало окружающую Вселенную то несообразно малой, то бесконечно большой. Математическая взаимозаменяемость расстояния и времени посылала воображение Эрика в неправильном – с точки зрения поэта, художника или актера – направлении. Математическая взаимозаменяемость времени и расстояния приводила его логику к неверному – с точки зрения музыканта, философа или простолюдина – результату. Сколько часов и километров Эрик и его спутники прошли с начала пути? Сколько километров и часов осталось им до цели?
Некоторое время они шагали в молчании.
«Стойте! – раздался голос Рябова, – Ворон, становись на мое место, а я вперед пойду». Татуированный и Гришаня протиснулись мимо Эрика в противоположных направлениях. «Сейчас катакомбы начнутся, – предупредил Рябов. – Потеряетесь – искать не стану!» Цепочка людей вновь пришла в движение. Вскоре показался ажурный мостик, ведущий через канаву в боковой проход – Рябов свернул туда (Эрик заметил, что вор держит в руке оцеллофаненную страничку – видимо, карту). Бонг!... Бонг!... Бонг!... загудел металлический настил моста под сапогами. Боковой туннель был заметно уже. Ни дренажных отверстий в потолке, ни канавы там не имелось – лишь змеи кабелей извивались по стенам. Через несколько минут Рябов свернул направо, потом налево, потом еще раз налево, потом еще раз направо... Эрик быстро потерял направление... После десятка поворотов они оказались в небольшом помещение с тремя уходившими из него коридорами – где им пришлось ждать, пока Гришаня, бессвязно сквернословя, выбирал по карте нужный. Наконец они медленно зашагали дальше. Иногда Рябов останавливался и сверял номера коридоров (указанные кое-где на настенных табличках) с картой. Пол под ногами стал скользким и неровным – бетон во многих местах был корродирован и покрыт вязкой темно-красной грязью. Пар сгустился почти до консистенции жидкости – Эрик едва различал стены. Рябов становился все раздраженнее и, когда Аннета спросила о чем-то, чуть не прибил ее. «Заткни хлебало, девка!» – заорал он свирепо. Аннета обиженно притихла. Вскоре коридор стал еще уже и ниже (чтобы верхушка шлема не цеплялась за кабели под потолком, Эрику пришлось наклонить голову).
Наконец они оказались в большом квадратном помещении, из которого уходил лишь один коридор – тот, по которому они пришли. На стене висела табличка с непонятной надписью «ХРАНИЛИЩЕ ОБОРУДОВАНИЯ», на раскисшем бетонном полу валялось несколько изъеденных в кружева металлических труб. Рябов опустился на четвереньки и заглянул в большое круглое отверстие в стене возле пола. «Чего ищем, Гришаня?» – поинтересовался татуированный, но ответа не получил. Кряхтя, Рябов встал: «Калач, нейтрализатор доставай». Дефективный снял рюкзак, плюхнул его на пол и развязал горловину. Аннета бесстрастно следила за его действиями, татуированный насвистывал, Эрик закрыл глаза и не думал ни о чем. «Вот он, – Калач потащил нейтрализатор из рюкзака. – Зацепился за что-то, з-зараза!...» – раздался треск рвущейся материи, на пол полетели какие-то мелкие предметы. «На!» – дефективный шагнул к Рябову, протягивая ярко-зеленый цилиндр... под его сапогом что-то хрустнуло. «Ты что раздавил, мудила?!» – страшным голосом спросил Рябов. «Раздавил? – невинно удивился дефективный. – Чего раздавил?» – «С тобой, недоумком, разговаривать – только время терять!... – Гришаня опустился на четвереньки и стал собирать разбросанные по полу предметы. – А вы чего стоите, как у кума в кабинете?» Аннета, татуированный и Эрик последовали его примеру. «Это он ампулы с сывороткой... – Аннета подобрала расплющенную картонную коробочку и проверила ее содержимое. – Ни одной целой». – «Ну-у, мудак!... – с ненавистью выдохнул Рябов. – Мозгов меньше, чем у мандавошки!»
Он сокрушенно покачал головой, с кряхтением встал, подошел к отверстию в стене, наклонился и, прицелившись раструбом нейтрализатора, дернул рукоятку. Раздалось шипение, из нейтрализатора ударила струя зеленой пены. «В трубах этих, иной раз, всякое говно застаивается, – хмуро объяснил Гришаня в ответ на незаданный вопрос Аннеты. – Комбинезон разъесть могет, когда ползти будем». – «Ползти? – тревожно спросила девица. – Далеко ползти?» Рябов вернул рукоятку нейтрализатора в исходную позицию, и струя иссякла. «Недалеко, – вор поставил зеленый цилиндр у стены. – Метров двадцать». Из отверстия в стене валил густой розово-зеленый пар.
На мгновение наступила тишина, смешанная с шипением умирающей химической реакции.
«Эй ты! – окликнул Рябов стыдливо отошедшего в сторону дефективного. – Первым пойдешь!» Дефективный суетливо подхватил с пола рюкзак и стал надевать на спину. «Да не пролезешь ты в трубу с рюкзаком! – досадливо махнул рукой Гришаня. – Впереди толкать нужно». Калач торопливо опустился на четвереньки, затолкал рюкзак в отверстие и, извиваясь, как гигантский червь, полез в трубу. «Смотри, комбинезон не порви! – крикнул вслед Рябов. – Там из стенок железки могут торчать». – «Угу...» – неразборчиво промычал дефективный. «Ты зачем его на дело взял, Гришаня? – поинтересовался татуированный. – С такого мудака убытка больше, чем прибытка!» – «А двери тебе кто открывать будет, – отвечал Рябов, – Аннетка?»
Дергающиеся ноги дефективного исчезли в клубах розово-зеленого пара.
«Ты теперь», – приказал Гришаня. Аннета опустилась на колени и, как змея, скользнула в отверстие. «Сейчас я пойду, затем Нидерландист, а потом ты, Ворон», – распорядился Рябов и с кряхтением полез в трубу.
Дергающиеся ноги Гришани исчезли в клубах розово-зеленого пара.
Эрик опустился на корточки и посветил в отверстие фонарем – из-за пара видно ничего не было. «Давай, голландская морда, – поторопил татуированный, – не засиживайся!» – Эрик полез внутрь. Труба была несколько шире, чем казалось снаружи, однако встать внутри на четвереньки все же не удавалось, так что приходилось подтягиваться на локтях, извиваясь, как ящерица с перебитыми задними лапами. Лицевой щиток немедленно покрылся розовой росой и клочьями зеленой пены, ползти в мешковатом комбинезоне было неудобно и жарко. Метров в десяти от входа из стенок торчали ошметки некогда перегораживавшей трубу решетки – следя, чтоб не зацепиться комбинезоном, Эрик аккуратно перелез через препятствие.
И вдруг наткнулся на Рябова.
«Нишкни! – со странно-напряженной интонацией прошипел вор. – Тихо!» Эрик распластался на дне трубы и попытался вытянуться внутри комбинезона – так, чтобы рубашка отклеилась от потной спины. Сзади слышались проклятия татуированного и смутная возня. «Быстро! – вдруг ожил Рябов. – Не зевайте, если жизнь дорога!» – он судорожно полез вперед. «Чего там у вас?» – поинтересовался татуированный. «Крысы!» Возня и проклятия позади Эрика на мгновение стихли и тут же возобновились с утроенной силой. «Гришаня! – в голосе Ворона послышалась истерическая нотка. – Я тут комбинезоном зацепился за эти, блядь... как их...» – «Отцепляйся, дурень! – отвечал Рябов, не останавливаясь. – Заедят!» Отогнав сумасшедшую мысль вернуться и помочь татуированному, Эрик устремился за Гришаней – и вдруг увидел справа круглое отверстие сантиметров сорок в диаметре. Он на мгновение замер и прислушался: из боковой трубы доносились еле слышный писк и дробный топот лапок. Он быстро пополз вперед. «Не отцепляется, с-сука!» – со странной визгливой интонацией вскрикнул татуированный. «Скорей! – отвечал невидимый в темноте Рябов. – Всех нас погубишь, недоделок!» Эрик добрался, наконец, до конца трубы и вывалился наружу, плюхнувшись в лужу зеленой пены на полу узкого коридора. (Его хриплое дыхание заполняло шлем, вытекало сквозь межмолекулярные промежутки лицевого щитка наружу и втекало обратно через мембраны микрофонов.) «Где Ворон?» – заорал Рябов. «Не знаю» – ответил Эрик. Гришаня пал на четвереньки, сунул голову в трубу и застыл, прислушиваясь; остальные сгрудились полукругом за его спиной. На мгновение стало тихо – тишину нарушали лишь отдаленно-неразборчивые крики татуированного и звуки падавших с потолка капель. «Отцепился! – неожиданно членораздельно заорал татуированный. – Гришань, мне чего, замереть?» – «Не поможет! – яростно крикнул Рябов. – Сюда ползи!» – «Ползу!» Заглушаемый до сих пор воплями татуированного, крысиный писк стал явственным. Рябов поднялся на ноги и, хоть его никто не спрашивал, объяснил: «Ежели лежишь или сидишь, то, чего ни делай, все равно бросятся... – он судорожно, со всхлипом, вздохнул. – А ежели на него бросятся, то и на нас тоже...» – «Как это?! – задохнулась Аннета. – Почему?» Судя по звукам, доносившимся из трубы, татуированный вот-вот должен был выползти наружу. «Когда они из дырки начнут выскакивать, бейте их сапогами! – приказал Рябов. – Да смотрите, чтоб они со стен или потолка на голову не прыгнули!» – «Может, убежим?» – спросила Аннета хрипло. «От них не убежишь! – Гришаня неожиданно усмехнулся. – Оно и видно, как ты своего кавалера...»
«А-а-а!!!» – раздался дикий вопль татуированного.
«Ну все, – свистящим шепотом сказал Рябов. – На том свете увидимся!» Он шагнул поближе к трубе... и вдруг отскочил назад – из отверстия вывалился Ворон. На спине у него висели две крысы – сквозь клочья комбинезона было видно, что звери вгрызлись зубами в тело – на безволосых розовых тушках виднелись брызги крови. «Дави их!» – дико заорал Гришаня, стараясь перекричать Ворона. Дефективный обеими ногами прыгнул татуированному на спину. «Уоп-п!» – крякнул тот и затих бесформенной грудой на полу. Одна из крыс осталась лежать, размазанная по его спине, другая, волоча задние лапы и, отчаянно вереща, попыталась уползти в сторону... Эрик никогда бы не подумал, что животное может так кричать. Аннета молча шарахнулась с пути крысы и бесследно канула в тумане... Эрик ударил животное изо всех сил сапогом в розовый бок. С неприятным звуком брошенного на прилавок куска мяса, крыса шмякнулась о стену и упала бездыханная на пол.
«Смотрите! – хрипло заорал дефективный. – Их там много!» – он посветил фонарем на отверстие трубы. Раз... два-три... четыре-пять-шесть... крысы выскакивали из клубов розово-зеленого пара, одна за другой пробегали по неподвижному телу татуированного и кидались в стороны. Некоторые пытались залезть на сапоги людей и были безжалостно растоптаны, однако большинство бросалось к стенам и начинало карабкаться вверх. «Бейте их, – истерически закричал Рябов, – пока до потолка не добрались!» Сквозь клубы пара видно было плохо... содрогаясь от гадливости, Эрик примерился к ближайшей крысе и сбил ее на землю – однако та приземлилась на четыре лапы, ловко вывернулась из-под его сапога и опять прыгнула на стену. На этот раз рисковать он не стал – когда крыса поднялась сантиметров на двадцать, он с силой пнул ее ногой. Раздался неприятный хруст, и животное упало мертвое на пол.
Эрик огляделся: мутные конуса света метались по стенам и потолку, слышались хриплые крики людей, глухие удары и верещание крыс. В нескольких метрах от него искрил перебитый (очевидно, молодецкой ногой дефективного?) кабель. Соприкасаясь с испарениями, искры шипели и оставляли позади себя длинные туманные хвосты – как маленькие кометы. Эрик расширил луч своего фонаря – розовые тела крыс стали заметнее на черном кафеле стен. Р-раз!... Дв-ва!... Окончательно отбросив брезгливость, он размазал кулаком по стене двух животных, уже добравшихся до уровня глаз... «Давайте, ребята! – услыхал он задыхающийся голос Рябова. – Стая небольшая попалась... отбиться могем!» Тр-ри!... Эрик подпрыгнул и сбил на пол здоровенную крысу, на удивление быстро бежавшую по кабелю, висевшему под потолком, а потом наступил на нее сапогом. (Раздавленное животное проскользило под его ногой, и он чуть не упал.) Бум! Бум! – срезонировав в замкнутом пространстве коридора, громовые раскаты выстрелов больно ударили по барабанным перепонкам. «Не стрелять! – заорал невидимый Рябов. – Всех нас положишь, шалава!» Четыре!... Пять!... Эрик задавил двух крыс, бессмысленно метавшихся у него под ногами. Больше животных в его поле зрения не было. «Эй, Ворона помогите поднять...» – услыхал он голос Гришани. Эрик перевел дух; побоище кончилось подозрительно быстро... куда они все попрятались? Он попытался вытереть пот с лица, однако рука наткнулась на щиток шлема. Клубы пара, валявшиеся повсюду окровавленные тушки крыс и влажно блестевшие оранжевые комбинезоны придавали пейзажу после битвы научно-фантастический оттенок.
«Нидерландист, Аннета! – свирепо рявкнул Рябов. – Где вас черти носят?»
Эрик шагнул в сторону проступавших сквозь туман силуэтов: дефективный держал под мышки безжизненно повисшее тело татуированного, Гришаня возился в лежавшем у стены рюкзаке. Лицевые щитки всех троих запотели, так что лиц видно не было. «Поворотите его спиной!» – приказал Рябов. Эрик помог дефективному повернуть Ворона и содрогнулся: комбинезон на лопатках вора был изодран в клочья и залит кровью. Из тумана неслышно выступила Аннета и встала рядом. «Скорей...» – Рябов приладил большой кусок изолирующего пластыря – так, чтобы тот закрыл дыру в комбинезоне. «А-а-а!...» – громко застонал татуированный, и дефективный от неожиданности чуть не разжал руки. Глаза Эрика щипало от пота – он крепко зажмурился, потом помотал головой... ни то, ни другое не помогло. «Эй!... – Рябов постучал по щитку шлема татуированного. – Оклемался?...» – «Спина-а... – простонал тот, – и бо-ок...» Ворон отстранил дефективного и осторожно встал, согнувшись в поясе, держась за стенку и покачиваясь. «Ребро у тебя, видать, сломано... кореш твой так тебя от крыс защищал, – по тону было слышно, что Рябов иронически улыбается. – И спину они тебе искромсали». – «Что?!! – татуированный резко распрямился, но тут же согнулся опять и схватился рукой за бок. – Сыворотка где?» – «Известно где! – отвечал Гришаня. – Калача спроси, он тебе покажет...» – «Гнида!... – простонал татуированный. – Я тебя сейчас, гада...» Он попытался расстегнуть набедренный карман – дефективный испуганно попятился. «Тихо! – одернул их Гришаня. – Потом собачиться будете, – он перехватил руку Ворона и отвел в сторону. – Сыворотка в сберкассе должна быть, в аптечке... так, Аннета?» – «Так», – подтвердила девица. Эрик осмотрел свои сапоги и потоптался в луже, чтобы смыть крысиную кровь. «А потому склоку отставить и марш вперед – через пятнадцать минут на месте будем». Дефективный подобрал с пола рюкзак и, совершая множество мелких ненужных движений, стал завязывать горловину. «Через сколько минут сыворотку еще не поздно колоть?» – дребезжащим голосом спросил татуированный. «Через сорок», – отвечал Рябов.
Он окинул взглядом свое потрепанное в бою войско: «Я впереди пойду, затем Аннета, затем Нидерландист с Вороном... поможешь ему, понял? – Эрик кивнул. – А в конце ты, Калач». Дефективный нацепил на спину рюкзак. Эрик сунул фонарь в карман, закинул руку татуированного себе за шею и обхватил вора за пояс. «Готовы?» – «Да», – нестройно ответили Аннета и дефективный. «Пошли!» Эрик вытянул голову, чтобы поудобнее пристроить руку Ворона у себя плече... и вдруг увидел, как в пяти метрах впереди них по висящему под потолком кабелю стремительно несется крыса. Слова предостережения застряли в его осипшем от долгого молчания горле – будто завороженный, Эрик следил, как животное резко замедлило бег, но все же пронеслось по инерции мимо Рябова, остановилось точно над Аннетой и прыгнуло вниз. Цоп!... – когти животного вцепились в ткань комбинезона. Шмяк!... – прежде, чем Эрик успел подумать, его кулак сбил крысу с Аннетиного плеча... от неожиданности девица шарахнулась в сторону. Крыса ударилась жирным телом в спину Рябова и упала на землю. Хрусть!... – Эрик задавил ее ногой. «Что такое?» – обернулся Рябов. Эрик молча указал на мертвое животное. «С потолка сиганула?» – «Да». Вокруг расплющенной тушки расплывалась алая лужица.
«Спасибо...» – в первый раз со времени их знакомства Аннета обратилась к Эрику без неприязни. «Чего стоим? Пошли! – злобно закаркал татуированный. – Я тут подыхаю, а они...» Он закашлялся, страдальчески схватившись свободной рукой за бок – пятно света от его фонаря запрыгало вверх-вниз по стене.
Цепочка людей пришла в движение.
...Розовые капли стекали по Аннетиной спине, розовые капли падали с гирлянд кабелей на раскисший пол, розовые капли скользили по блестящему кафелю стен... В цементной жиже под ногами извивались жирные розовые черви – или это переплетались круги в уставших глазах Эрика?... На стене, на стыках кафельных плиток, прорастали призрачно-прозрачные зеленые грибы – или они были плодом его воображения?... Пар, мутный свет фонарей, шарканье сапог и хриплое бормотание татуированного клубились и булькали, как ингредиенты в кастрюле супа. Тяжелая, как кастет, ладонь вора вцепилась Эрику в плечо; тяжелое, как мешок, тело оттягивало левую руку. Сколько им еще идти?... Может, татуированный успеет за это время умереть?
Эрик помотал головой, разрывая цепочку нелепых мыслей...
Коридор резко свернул направо и уперся в начало винтовой лестницы. «Тише теперь, – бросил через плечо Рябов. – Кончай трандеть!» Татуированный перестал бормотать; стало слышно, как он хрипло дышит. Эрик начал осторожно подниматься по узким изъеденным коррозией ступенькам, волоча мотавшегося из стороны в сторону вора. Перила проржавели и качались, идти было неудобно – дефективный споткнулся и приглушенно выругался. «Тихо, говорю!» – шепотом прикрикнул на него Гришаня. Некоторое время они карабкались в молчании, потом остановились и с полминуты слушали Рябовские проклятия, перемежаемые негромким стуком металла по металлу. Наконец пройдя сквозь дверь из проржавевшей листовой стали, они оказались в каком-то подвале. «Посвети! – Гришаня отдал свой фонарь Аннете, достал из набедренного кармана пистолет и стал, неуклюже ворочая пальцами в толстых рукавицах, наворачивать на дуло черный цилиндр глушителя. – Калач, Ворону помоги!» Дефективный выудил из кармана татуированного пистолет, навернул глушитель и опасливо вложил тому в руку. (Эрик заметил, что собственного пистолета у дефективного не было.) «У, падла!» – прошипел Ворон вместо спасибо. Аннета вернула Рябову фонарь и навинтила глушитель на свой пистолет.
Осторожно ступая по заваленному ржавыми трубами и каким-то тряпьем полу, они подошли к массивной двери из суперпластика. «Калач, открой, – приказал Рябов. – И чтоб ни шороха...» Обуреваемый важностью момента, дефективный сунул фонарь Аннете, спустил с плеч рюкзак и стал развязывать тесемки. «Херово мне... – сипло пожаловался татуированный. – Рожу тянет невмоготу... вот-вот лопнет». – «Потерпи чутка... – ободрил его Рябов. – Недолго осталось». Калач достал похожую на большую готовальню коробку и откинул крышку – в коробке лежали тонкие непонятные инструменты из блестящего металла. Он стащил перчатки и протянул Рябову: «Подержи!» – тот молча принял. «Сесть... – прохрипел татуированный, – ...хочу». Эрик осторожно посадил его на пол, прислонив плечом к стенке.
Дефективный достал из «готовальни» две спицеобразные штуки с тонкими гибкими лопаточками на концах и шляпками, как у гвоздей, и склонился перед дверью. «На замок свети!» – повелительно приказал он Аннете. Движения вора стали нехарактерно точными и осмысленными – он вставил лопаточки в замочную скважину, поводил вверх-вниз и, зафиксировав правильное положение, одновременно нажал на шляпки. Раздался негромкий щелчок, дверь приоткрылась. «Ловкость рук и никакого мошенства! – шепотом похвастался дефективный, обращаясь почему-то к Эрику. – Учись, фраер, пока я жив... это тебе не косинус-хуесинус!» – «Хлебало заткни!» – одернул его Рябов, бесшумно растворяя дверь. Эрик увидел маленькое помещение со стеллажами, заваленными картонными коробками, пачками бумаги, стопками дискет и прочими канцелярскими товарами. Он помог татуированному встать. «Теперь сам... – вор оперся рукой о стенку и застыл, покачиваясь. – Отлезь». В противоположной стене кладовки была дверь, из-под которой сочилась слабая струйка дневного света. «Тц-тц-тц... – расстроено поцокал языком Рябов. – Может, тебе, Ворон, лучше здесь обождать?» Дефективный защелкнул «готовальню», уложил ее в рюкзак и затянул тесемки. «Не-е... – с придыханием отвечал татуированный. – Не боись, я... того... на собачку нажать сил хватит!» Гришаня повернул выключатель, и кладовку залил неожиданно яркий свет: «Погодите, пока глаза привыкнут, – он выключил и убрал в карман фонарь. – Чего делать, помните?» – «Помним», – отвечал дефективный. «Ну, с Богом!...»
Рябов толкнул дверь и шагнул в расположенную за ней комнату. Татуированный нетвердо последовал за ним. Аннета придержала дверь, дав ей беззвучно закрыться.
Несколько следующих секунд прошли в тишине, потом раздался странный шум, более всего похожий на звук плевка: п-пью! И тут же еще раз: п-пью! Потом опять наступила тишина, а минуты через полторы дверь кладовки распахнулась – на пороге стоял Рябов: «Выходите». Аннета, Эрик и дефективный вышли наружу и оказались в большой комнате, уставленной канцелярскими столами. В проходе ничком лежала полная женщина в ярко-малиновом вязаном костюме, вокруг ее головы растекалась лужа крови. (Юбка женщины задралась, открыв ляжки и ягодицы, обтянутые черными фланелевыми панталонами.) Из под одного из столов торчали мужские ноги в серых мятых брюках и стоптанных ботинках – верхней половины тела видно не было. «Заведующая и заместитель?» – спросил Рябов; Аннета кивнула. Эрик расстегнул застежку у ворота комбинезона, откинул шлем за спину и с наслаждением вытер лоб тыльной стороной ладони. Следуя за Рябовым и Аннетой, он осторожно обошел мертвую женщину, вышел из комнаты в коридор, свернул направо и оказался перед массивной стальной дверью с цифровым замком. «Вперед и с песней!» – шепотом приказал Рябов.
Дефективный плюхнул рюкзак на пол, пал на колени и стал торопливо развязывать тесемки.
«Эй! – из-за угла коридора, спотыкаясь, выковылял татуированный. – Вы мне сыворотку несете или как?» Он будто сошел с плаката на стене поликлиники: глаза, как у восточноазиата, ярко-алая полоска губ пересекала лицо от скулы до скулы, молочно-бледные щеки натянулись, как на барабане. «Ебть!... – воскликнул Рябов с выражением человека, которому напомнили о чем-то давно забытом. – Сейчас Аннета принесет». Не дожидаясь приказания, девица метнулась обратно в комнату, откуда они пришли. «Ну, чего стоишь? – прикрикнул на татуированного Гришаня, – Иди на стрему... всех нас под монастырь подведешь!» Татуированный уковылял за угол. Дефективный выволок из рюкзака толстый металлический диск с какими-то кнопками и циферблатами на одной из сторон и приложил его (противоположной стороной) к двери возле замка. Диск прилип – видимо, был намагничен. Аннета вернулась с небольшим белым чемоданчиком под мышкой и молча завернула за угол – туда, где стоял на стреме татуированный. «Наконец-то!» – послышался слабый голос вора. Дефективный нацепил наушники, вставил штекер в гнездо, расположенное на диске, и стал с глубокомысленным видом нажимать кнопки замка. «Ну, чего?» – нетерпеливо спросил Рябов, посматривая на вделанные в рукав комбинезона часы. «Не дрейфь!... – рассеянно отвечал дефективный. – Щас мы его...» – «Почему вы не возьмете ключи у убитой заведующей?» – спросил Эрик. «Правильно мыслишь! – похвалил Рябов. – Да только нет у нее ключей – перед сменой дат все ключи мусора забирают». Из-за угла появилась Аннета и встала рядом – лицо ее застыло в нервной гримасе, на лбу выступила испарина. «Как Ворон?...» – поинтересовался Гришаня. «Хорошо, – с заметно усилившимся (видимо, от нервов) французским акцентом ответила девица. – Я сделала ему укол». Замок щелкнул, дверь раскрылась. «Готово! – молодецки отрапортовал дефективный, вставая с колен. – Передаю эстафету товарищу Нидерландисту!»
«На, – Рябов сунул Эрику диск с программой. – Пошел».
За металлической дверью располагалась служебная половина зала сберкассы: четыре окошка, четыре стула, четыре стола, четыре индивидуальные ЭВМ. За перегораживавшей зал стеклянной стеной простиралась пустынная посетительская половина. Окна были закрыты массивными ставнями – Рябов включил свет. «Которая из них управляет внутренней сетью?» – спросил Эрик. «Вон та, кажется», – Аннета указала на стоявший в углу стол с еще одной ЭВМ. Эрик подошел и пошевелил мышь – экран видеотона заставку «Окон 85». «Садись», – дефективный услужливо пододвинул стул и столпился вместе с Рябовым у Эрика за спиной. Аннета наблюдала за происходившим от двери. Эрик вставил диск в дисковод, щелкнул мышью на иконку «Распорядителя» и открыл диск. «Торопись! – нервно сказал Рябов. – Полчаса осталось!» Дефективный громко сопел над ухом. Эрик нашел досье с названием «установка.исп» и запустил его. Дисковод зашумел, а через секунду на экране открылось окно с переливающейся надписью «БЕГУЩАЯ ПО ВОЛНАМ» и картинкой девушки, стоявшей одной ногой на крылатом колесе, на фоне пляшущих морских волн. Та-дам! – ударили фанфары из стоявших по бокам ЭВМ громкоговорителей. Дефективный от неожиданности клацнул зубами. На экране возникла надпись: «Какую установку желаете – полную, облегченную или заказную?» Эрик подвел мышь к слову «полную» и щелкнул... ЭВМ зашипела, моргая всеми лампочками. На экране зажглась надпись: «Определяю конфигурацию системы», потом: «Загружаю программные досье – время ожидания 2 минуты 47 секунд». Эрик встал и заглянул за ЭВМ, проверяя, установлена ли сетевая плата. «Куда похуярил?» – недоверчиво поинтересовался Рябов. Дефективный не сводил завороженного взгляда с менявшихся на экране компьютера цифр: 2 минуты 34 секунды... 29 секунд... 21 секунда...
«Не шевелиться!» – вдруг произнес незнакомый мужской голос.
Сидя на корточках, Эрик повернул голову и увидел атлетически сложенного молодого человека в милицейской форме. Рядом стояла Аннета, в руках у обоих – пистолеты с глушителями. «Ты чего?» – пролепетал дефективный, не обращаясь ни к кому конкретно. Эрик медленно поднялся на ноги – Аннета перенацелила свой пистолет на него, потом перевела обратно на дефективного. Дверь комнаты распахнулась – в комнату на заплетающихся ногах ввалился татуированный, конвоируемый еще одним милиционером (совсем молодым, с тонкой мальчишеской шеей и ямочками на румяных щеках). Вор встал у стены, и вдруг увидел Аннету... глаза его вытаращились, челюсть отвисла... он попытался что-то сказать, но не смог. «Где его пушка?» – спросил атлетически сложенный молодой человек у своего тонкошеего коллеги. «Здесь», – коллега похлопал по карману. «Обыщи остальных». (Арийское лицо молодого человека напоминало кого-то, однако разобраться, кого именно – в урагане происходившего абсурда – было невозможно. Лица из прежней жизни Эрика отдалились и потускнели до полной неразличимости, а новых лиц накопилось слишком много и за слишком короткое время... они напластовывались друг на друга, как падающие на асфальт осенние листья, оставляя на виду лишь самый верхний слой.) Коллега проворно выполнил приказание и вернулся на место, запихивая за пазуху Рябовский пистолет (вор лишь сокрушенно покачал головой). «Который из них убил брата?» – ровным голосом поинтересовался атлетически сложенный молодой человек. «Вон тот», – Аннета указала на Рябова. Милиционер опустил дуло пистолета вниз и нажал на курок: п-пью! – вор, как подрубленный, грохнулся на пол. Аннета отвела взгляд в сторону, губы ее искривились в брезгливой гримасе. Между пальцами ладони, которой Рябов держался за колено, стала обильно просачиваться кровь. (Эрик наконец понял, на кого был похож молодой человек.) «Как себя чувствуете, уважаемый?» – со странно-внимательной интонацией спросил атлет-младший, слегка наклонив голову. Рябов лишь усмехнулся и сплюнул в его сторону.
На лице милиционера появилось озверелое выражение – он поднял пистолет: п-пью! Будто выбитая дыроколом, в ткани комбинезона на правом колене вора образовалась дырка. П-пью! – еще одна дырка, на этот раз на животе; п-пью! – другая, рядом с предыдущей; п-пью! – чуть выше, в районе солнечного сплетения; п-пью! П-пью! П-пью! П-пью! Наконец атлет-младший опустил пистолет – Рябов лежал на спине, широко раскинув руки, и не шевелился; перед его комбинезона напоминал решето.
На мгновение наступила тишина.
«Куда их?» – спросил тонкошеий коллега, указывая на дефективного с татуированным. Атлет-младший молча кивнул в сторону посетительской половины зала. «Пшел!» – приказал коллега трясущимся от волнения голосом и пихнул Ворона дулом пистолета в бок. Эрик скосил глаза – на экране ЭВМ стремительно менялись цифры: 0 минут 22 секунды... 18 секунд... 14 секунд... «А ты чего стоишь?... – взвизгнул тонкошеий милиционер в направлении дефективного. – Пшел!» 3 секунды, 2 секунды, 1 секунда... на экране опять возникла девушка на крылатом колесе... Та-дам! – ударили фанфары из стоявших по бокам ЭВМ громкоговорителей... «Ой! – коллега испуганно шарахнулся в сторону и наставил пистолет на ни в чем не повинную ЭВМ. – Фу-ты-ну-ты!! – выражение испуга на его лице стало потихоньку рассасываться в смущенную улыбку. – Ну, еб твою мать!!!» (Эрик вдруг заметил, что ладонь татуированного поползла в карман комбинезона.) «Надо же, как она меня...» Вжик!... Договорить коллега не успел, ибо Ворон резко взмахнул рукой, и на тонкой шее милиционера разверзся широкой красный разрез.
Аннета ахнула и попятилась.
«Уоп-п-п!» – несчастный коллега попытался сказать что-то, но воздух с хрипом и кровавыми пузырями выходил из рассеченной трахеи, не добираясь до голосовых связок. «Ха! Ха-а!! Ха-а-а!!! – громоподобно захохотал дефективный. – Ловко ты его уделал, Ворон!» Тонкошеий милиционер закашлялся, кровь хлынула из его горла толстой красной струей... он попытался поднять пистолет... П-пью! – пуля ударила в паркет возле ног татуированного (тот не шелохнулся, продолжая дерзко улыбаться). П-пью! Бах-х!! – одна из секций стеклянной стены, разделявшей служебную и посетительскую половины, раскололась на тысячу кусков. П-пью! Ба-бах-х!!! – экран ЭВМ (той, куда Эрик устанавливал «Бегущую по волнам») извергнул сноп искр, смешанных с клубами жирного черного дыма. (Стараясь не делать резких движений, Эрик медленно попятился в сторону наименее опасного, по его подсчетам, угла комнаты.) Наконец глаза коллеги закатились, и он рухнул на пол. «Ну ты, Ворон, орел! – гоготал дефективный. – Знай наших!» П-пью! – плюнул пистолет атлета-младшего. Татуированный отлетел назад, ударился спиной о стену и упал на колени (из его пальцев вывалилась окровавленная бритва). П-пью! – плюнул пистолет Аннеты. На щеке дефективного прочертилась красная полоса от скользнувшей пули – глаза вора выкатились в безмерном удивлении. Хлоп! – один из плафонов висевшего на стене бра разлетелся вдребезги и посыпался вниз блестящей стеклянной мишурой. П-пью! П-пью! П-пью! Последняя пуля ударила татуированного в переносицу, и он упал лицом вперед к ногам подошедшего вплотную атлета-младшего. П-пью! Бум-м-м!! – с раскатившимся по всей сберкассе грохотом, дефективный рухнул на спину и застыл, распахнув корявые, как грабли, руки. На узкой полоске его лба одиноко зияло маленькое пулевое отверстие. «Ой...» – выдохнула Аннета и выронила пистолет – лицо ее было перекошено гримасой отвращения.
На несколько мгновений наступила полная тишина.
«Вот ведь идиот! – с досадой сказал атлет-младший, опускаясь на колени возле лежавшего навзничь коллеги. – За каким хреном он по сторонам-то стрелял?» («...десять, одиннадцать, двенадцать...» – Эрик пытался подсчитать, сколько пуль всадил милиционер в Рябова с татуированным и, соответственно, сколько патронов осталось в магазине его пистолета. Оба милиционера были вооружены стандартными пистолетами Макарова.) «Чего стоишь? – атлет со злобой повернулся к Аннете. – Посмотри, может он еще не до конца мертвый...» Медленно, запинающейся походкой Аннета подошла к неподвижному телу в синем мундире и опустилась на колени. (Насколько нелепо девица смотрелась в роли подружки татуированного, настолько же «на месте» она выглядела рядом с атлетом-младшим. По их поведению было видно, что они хорошо знали друг друга.) Эрик неслышно шагнул в сторону лежавшего на полу Аннетиного макарова. «Он не дышит, – хрипло произнесла девица. – Ничего не поделаешь». Эрик сделал еще один шаг... под его ногой скрипнула половица. «Куда?» – резко обернулся атлет и наставил на него пистолет (сначала прицелился ему в грудь – потом, будто спохватившись, в ногу). «Не валяйте дурака! – с тревогой сказала Аннета. – Вам ничего не угрожает».
У Эрика заколотилось сердце, но отступать было некуда.
Уже не скрываясь, он подошел к блестевшему вороненой рукояткой макарову. «Ты чего, придурок, рехнулся? – в голосе атлета послышалось удивление. – Я ж тебя отстрелю сейчас, как зайца!» – «У вас нет патронов!» – вежливо отвечал Эрик. Он наклонился и поднял пистолет. Клик, клик... атлет несколько раз нажал на курок, потом перевел неверящий взгляд на валявшееся неподалеку оружие павшего на боевом посту коллеги. «Руки вверх! – громко сказал Эрик с явственным ощущением играющего в войну переростка-школьника, – Ничего не трогать, пистолет бросить на пол, медленно встать и повернуться ко мне лицом», – слова его прозвучали столь нелепо и по-детски, что он покраснел. Аннета стояла на коленях и наблюдала за происходившим с очень шедшим к ее черным глазам ошеломленным выражением.
На мгновение наступила тишина.
«Пристегнитесь к ручке вон того сейфа... у вас ведь есть наручники? – принял решение Эрик. – Ключи бросьте мне». Ошалевший от незапланированного изменения сценария атлет подчинился. Эрик сунул ключи в карман, потом подобрал с пола пистолет коллеги и бросил его сквозь одно из окошек на посетительскую половину сберкассы. «Что вы собирались делать?» – повернулся он ко все еще стоявшей на коленях Аннете. «Перевести талоны в другую сберкассу». Времени терять было нельзя – думать, говорить и действовать приходилось одновременно. «Надеюсь, вы понимаете, что теперь это невозможно?» Эрик достал из дисковода разбитого компьютера диск с «Бегущей по волнам», уложил в лежавшую рядом коробочку и бережно спрятал во внутренний карман комбинезона. «Почему?» – «Потому, что у этой ЭВМ разбит видеотон, а у остальных – нет сетевой платы». Сковывавшие атлета наручники звякнули о ручку сейфа. Эрик подобрал пистолет милиционера и также перебросил на посетительскую половину сберкассы. «Вы можете перенести видеотон одной из остальных ЭВМ сюда», – монотонно сказала девица, глядя в сторону. «Они другой модели, – объяснил Эрик, – и я не знаю, где взять для них программу-водитель». Он вытащил из коллегиных карманов пистолеты Рябова и татуированного и отправил их вслед за оружием милиционеров. «Но что еще важнее, мои планы изменились, и ограбление сберкассы в них теперь не входит».
На мгновение наступила тишина.
«У вас есть сообщники снаружи сберкассы?» – спросил Эрик у Аннеты. «Нет». Атлет тяжело посмотрел на девицу, но ничего не сказал. «Что вы планировали делать, когда закончите... – Эрик помедлил, подбирая слово, – ...операцию». Аннета замялась... «Не бойтесь оскорбить мои чувства – я отлично понимаю, что вы собирались меня убить». Девица молча сидела на полу. «Отвечайте, – Эрик говорил ровно и неэмоционально, – иначе будет худо». – «Мы собирались вызвать патрульных, и ребята объяснили бы, что услыхали внутри сберкассы шум, ворвались и перестреляли всех бандитов. Я должна была переодеться в нормальную одежду и уйти до прибытия патрульных».
На мгновение наступило молчание – Эрик думал.
«Когда вас придут снимать с дозора?» – Эрик обращался к атлету, но ответила Аннета: «Без двадцати час». – «Что они сделают, не обнаружив караульных?» – «Не знаю». Эрик повернулся к милиционеру. «Очевидно, войдут внутрь», – нелюдимо объяснил тот.
На мгновение наступило молчание – Эрик думал.
«Будут ли они разыскивать вас, Аннета?» – «Не думаю... я со вчерашнего дня в отпуске». – «Откуда милиция узнает, что вы в отпуске?» – «Из табеля или от любого из сотрудников... из выживших сотрудников».
На мгновение наступило молчание – Эрик думал.
«Где хранится табель?» – «У заведующей на столе».
Эрик посмотрел на часы (12:10), подошел к телу дефективного, расстегнул на нем молнии и, с натугой ворочая покойника, стал стаскивать комбинезон. «Оденете это, – сказал он атлету. – Мы уйдем, как пришли, и вам придется пойти с нами». – «А если я не захочу?» – дерзко отвечал оправившийся от неожиданности милиционер. «Тогда мне придется вас застрелить». Возражений на этот довод у атлета не нашлось – поймав брошенные Эриком ключи, он расстегнул наручники и стал медленно натягивать комбинезон. Разбросанные по сберкассе трупы обреченно выпускали последние капли крови на усеянный битым стеклом паркет. Из звездообразной дыры в экране видеотона выкуривалась сизая струйка дыма. В воздухе едко пахло горелой электроникой. Эрик выудил из кармана Рябова ключи от оставленного на Колхозной микроавтобуса и оцеллофаненную карту – сквозь лабиринт коридоров шла красная ломаная черта, очевидно обозначавшая их маршрут. Аннета поднялась с пола и молча стояла, переминаясь с ноги на ногу. Комбинезон дефективного был атлету длинноват и заметно широк в талии. «Верните мне ключи от наручников, – приказал Эрик. – И пристегнитесь, пожалуйста, друг к другу за руки». Злобно оскалившись, милиционер подчинился. Аннета надела шлем и застегнула молнию, готовая идти.
«Вперед, – сказал Эрик. – Будете показывать ему дорогу».
Они вышли в коридор, прошагали через комнату с трупами заведующей и заместителя, протиснулись сквозь кладовку и оказались в подвале. Аннета с Эриком включили фонари, атлет долго рылся по карманам, однако фонаря не нашел (дефективный, видимо, переложил его в рюкзак). Они пересекли подвал, спотыкаясь о валявшиеся на полу трубы, спустились по винтовой лестнице и зашагали по узкому извилистому коридору, постепенно уходившему вниз. Эрик шел метрах в двух позади Аннеты и атлета, держа фонарь в левой руке, а карту и пистолет – в правой. В воздухе появилась розовая дымка, с каждым шагом становилось все жарче. По стене потянулись невесть откуда взявшиеся кабели в антикоррозийной оболочке, под сапогами захлюпала вязкая жижа.
«Стойте! – окликнул Эрик своих спутников. – Мы, кажется, должны здесь повернуть».
Он сверился с картой, они повернули направо. Розовая дымка сгустилась и превратилась в клубы пара. Коридор стал уже. Аннета уже не умещалась в ряд с широкоплечим атлетом, и тот шагал впереди, немилосердно дергая ее за прикованную к его запястью руку. Вскоре коридор опять разветвился, и Эрик долго не мог решить, куда идти (по его подсчетам, к этой развилке они должны были выйти лишь метров через двести). Однако что он мог поделать, кроме как выбрать коридор согласно карте? К третьей по счету развилке они добрались, наоборот, намного позже, чем Эрик рассчитывал. Он надолго задумался – под напряженное молчание атлета и Аннеты – однако решил, что возвращаться не стоит. У следующего разветвления его упорство было вознаграждено: на стене коридора, куда они вышли, висела ополимеренная табличка с номером, указанным на карте. Под табличкой мирно лежала дохлая крыса – обычная крыса, не мутантная – которую ни Эрик, ни Аннета не помнили... что, вообще говоря, не обнадеживало. Однако, делать было нечего – точная или неточная, карта являлась их единственным проводником, и альтернативы Эрик не видел.
С этого момента началась самая путанная часть их маршрута – развилки следовали за поворотами, повороты за развилками, так что останавливаться приходилось каждые две-три минуты. Карта, фонарь и (незащищенный антикоррозийной пленкой) пистолет в руках Эрика покрылись едкой слизью. Таблички с номерами коридоров встречались редко, вынуждая ориентироваться, большей частью, по здравому смыслу. Несколько раз пришлось возвращаться в поисках пропущенных ранее поворотов... от напряжения и жары Эрик взмок – одежда под его комбинезоном прилипла к телу, кожа под одеждой немилосердно чесалась. Глаза щипало от затекшего в них пота и постоянного разглядывания карты. Трехдневная щетина на щеках отвратительно кололась. В ушах звенело от непрерывного прислушивания – не доносится ли откуда-нибудь писк крыс? Хотелось есть, пить и одновременно в уборную... «Эй! – неожиданно для самого себя окликнул Эрик атлета. – Вы где прятались, в туалете?» – «Да», – угрюмо отвечал милиционер. «А что сказали заведующей и заместителю?» – «Что хотим поймать с поличным мелкого взломщика». За исключением этого диалога они двигались в полном молчании – завидев развилку, Аннета с атлетом останавливались и понуро ждали, пока Эрик посмотрит карту и укажет нужный поворот. Следов их первого путешествия по этой дороге обнаружить пока не удавалось – ни отпечатка сапога, ни брошенного предмета. В голове Эрика назойливыми пчелами роились варианты маршрута: если он проскочил коридор Щ 127, то возвращаться следует по коридору Щ 128, но если они сейчас на правильном пути, то на следующей развилке нужно будет свернуть направо – и так далее... Вчерашняя водка напоминала о себе головной болью, легкой изжогой и застрявшей в памяти застольной шуткой татуированного: «Ты что блатной или у блатного хуй сосал?» Утренние приключения колом стояли у Эрика в желудке тошнотворным ощущением хрустящей под сапогом крысы. От воспоминаний о струе крови, хлещущей из горла тонкошеего милиционера, по спине бежали мурашки. Общая безысходность положения преследуемого всеми беглеца давила на плечи неподъемным грузом...
«Посмотрите! – голос атлета вырвал Эрика из потока сознания. – Там что-то мерцает!»
Они несколько секунд всматривались и вслушивались в черную глубину туннеля... в дополнение к мерцанию, из темноты доносились слабое жужжание и шипение. «Это поврежденный кабель, – сказал Эрик. – Вперед». – «Какой еще кабель?» – «Сейчас увидите». Они прошли 40–50 метров и оказались на месте сражения с крысами – на стене коридора искрил перебитый покойником-дефективным кабель. Высоко поднимая ноги, атлет брезгливо обошел раздавленные тушки грызунов, но ничего не спросил. «Нам сюда», – Аннета указала на отверстие в стене, окруженное зеленым пятном нейтрализующей жидкости. Вылетавшие из поврежденного кабеля искры с шипением тухли в лужах на раскисшем полу. «И что теперь? – насмешливо спросил милиционер. – Как мы с ней пролезем здесь в наручниках?» Лицевой щиток его шлема запотел, скрывая лицо, но по тону было ясно, что он улыбается. Эрик молча достал из кармана ключи и бросил их атлету, тот разомкнул наручники. «Теперь верните мне ключи, отойдите от входа в трубу на пять метров и пристегните свою руку к ее ноге», – сказал Эрик, держа, на всякий случай, наготове пистолет. «С-сука», – вызверился милиционер, однако ослушаться не посмел. Они с Аннетой отошли на указанное расстояние и выполнили приказ.
Эрик посветил фонарем на вход в трубу: легкий сквозняк выдувал оттуда струйку зеленого пара, поднимал к потолку и смешивал с клубами розового тумана. Тишина нарушалась лишь звуками падавших капель и шипением искр. Кабели на стене извивались толстыми блестящими гадюками. Аннета бесстрастно стояла посреди туннеля рядом с застывшим на корточках атлетом (вместе напоминая памятник пограничнику Карацупе и его доблестной собаке по кличке «Ингус» в Центральнойм Парке Культуры и Отдыха им. Берии и Ежова). Эрик рассовал фонарь, карту и пистолет по карманам и полез в трубу. Пена нейтрализатора осела и превратилась в липкую зеленую гадость, смешанную с какими-то полутвердыми образованиями (напоминавшими крысиный помет и, скорее всего, им и являвшимися). На остатках решетки посередине трубы висел клочок оранжевого материала – кусок комбинезона татуированного.
Эрик дополз до конца, выбрался наружу, оказавшись в давешнем «Хранилище оборудования» с проржавевшими металлическими трубами на полу. Он подкрутил регулировку своего динамика, сунул голову в трубу и крикнул: «Ползите сюда!» Его голос пронесся по гулкому пространству трубы до самого конца, пробежал по всем коридорам необъятного подземелья и вернулся обратно цепочкой неразборчивых отголосков. Эрик убавил громкость до нормального уровня. В течение нескольких секунд не происходило ничего, потом до него донеслись пыхтение и возня. Вскоре запыхавшиеся Аннета и атлет вывалились наружу – Эрик бросил им ключи, они «переодели» наручники. «Я очень устала», – тихо сказал Аннета. «Давайте отдохнем, – согласился Эрик. – Десять минут». Они сели у противоположных стен хранилища, прислонившись спинами к мокрым кафельным стенам.
Потекли минуты. Никто ни с кем не разговаривал. Эрик рассматривал карту, проигрывая в голове остаток маршрута и время от времени поглядывая на плохо различимые в тумане фигуры спутников. Аннета устало склонила голову на плечо атлета, милиционер смотрел прямо перед собой (а может, на Эрика – глаз его видно не было). Комбинезоны у всех троих были перепачканы липкой зеленой гадостью, лицевые щитки подернулись розовой росой. Эрик вытащил из кармана пистолет и положил на всякий случай на колени. У стены одиноко стоял нейтрализатор, на полу валялась расплющенная коробочка с антикрысиной сывороткой. Уходивший из помещения коридор зиял черным беззубым ртом. Капли падали с потолка и сбегали по стенам, промывая на кафеле длинные извилистые дорожки... достигали пола, смешивались с раскисшим бетоном... поднимались паром вверх, конденсировались на потолке... снова повторяли цикл – с неизбежностью побед коммунистов на выборах в депутаты трудящихся. Интересно, почему здесь так жарко – ведь на улице зима? Эрик изменил позу и поморщился от боли в затекшей пояснице... ноги и спину ломило от усталости, во рту пересохло до состояния пустыни Гоби. Вакуум в желудке напоминал о себе громким недовольным бурчанием и волчьими укусами под ложечкой. Переполнение мочевого пузыря давало о себе знать неприятной тяжестью внизу живота и желанием держать колени вместе. Неопределенность – вернее, безвыходность – ситуации влекла за собой одуряющую головную боль и упадническое настроение. «Подъем», – скомандовал Эрик, вставая.
Аннета и атлет медленно поднялись на ноги.
«Вперед», – Эрик махнул пистолетом в сторону входа в коридор.
В течение следующего часа они монотонно и неуклонно пробирались сквозь лабиринт туннелей, сбивались с дороги, возвращались обратно, находили правильный поворот, опять забредали куда-то не туда... Аннета на глазах слабела – еле-еле тащилась и висла на руке атлета. Воздушные фильтры их комбинезонов – проработавшие с полной отдачей в течение нескольких часов – с нагрузкой уже не справлялись, однако заменить их было нечем. От вонючего затхлого воздуха голова Эрика болела все сильнее и сильнее, внимание рассеивалось – что вело к дальнейшим ошибкам. В какой-то момент он полностью потерял ориентацию – не понимая, ни где находится, ни в какую точку красной линии, обозначавшей на карте маршрут, нужно возвратиться. Что делать? С большим трудом Эрик отказался от «легкого» решения: выбраться по одной из встречавшихся иногда лестниц на свет божий, а дальше по обстоятельствам. Положение спасла Аннета, помнившая, как выяснилось, пять поворотов их пути от последней номерной таблички. Наконец они оказались на прямом участке дороги, ведущем к оставленному на Колхозной микроавтобусу. Эрик с облегчением спрятал карту в карман и перестал думать о чем бы то ни было.
Справа проплывали квадраты кафельных плиток на черной стене, слева-внизу колыхалась маслянистая поверхность ядовитой жидкости в канаве. Время от времени по коридору с оглушительным жужжанием проносились рои жирных фиолетовых мух. Медленно перекатывавшиеся в свете фонаря клубы пара и звуки падающих капель заполняли все доступное пространство. Время потеряло длительность, пространственные промежутки потеряли численные выражения своих длин. Спины спутников Эрика почти полностью тонули в тумане, даруя ему счастливое ощущение одиночества. Монотонность и неизбежность ходьбы – в явном противоречии с марксистко-романовской философией – не подавляли, а раскрепощали, сознание, унося его со скоростью света от угнетенного обидами и болезнями бренного тела. Эрик громко рассмеялся (еле различимая в тумане Аннета испуганно обернулась) – даже в своих мечтах он не может превысить скорость света!... Проклятые законы физики – сковывают фантазию сильнее законов диалектики... хуже уголовного кодекса РЕФКР... сильнее морального кодекса строителей коммунизма... хуже правил поведения в московском метрополитене... сильнее предписания врача... хуже «Хорошо Темперированного Клавира»... Эрик помотал головой, безуспешно отгоняя удушающий поток бреда... Как бороться с унизительной неотвратимостью первого начала термодинамики, фазовых переходов второго рода, третьего закона Ньютона? Он машинально поднес к лицу и внимательно осмотрел пистолет – поверхность металла потускнела, пластиковая накладка на рукоятке подернулась язвами коррозии. Потом опять рассмеялся: только и остается, что...
«Послушайте...»
Эрик чуть не наскочил на Аннету, позади которой высился стоявший к нему лицом атлет.
«Послушайте, Иванов... – было видно, что гордому милиционеру неприятно говорить просительным тоном, – или как вас там?... Что вы собираетесь делать?» Эрик помолчал, взвешивая риск правдивого ответа. «Я собираюсь вернуться домой к Аннете, поесть, помыться, побриться, переодеться в нормальную одежду и уйти. Все это время вам придется пробыть со мной. После моего ухода вы можете делать все, что вам заблагорассудится». По поверхности черной жидкости в канаве разбегались круги – будто кто-то туда плюнул. Розовый пар еле заметно дрожал в такт проникавшей с поверхности вибрации от уличного движения. «Не могли бы вы отпустить меня... – атлет запнулся, – ...то есть нас... прямо сейчас?» Эрик помедлил, преодолевая абсурдное в его положении чувство неловкости. «Нет, – сказал он наконец. – Но для вас это не играет никакой роли: вы потом скажете, что я вас взял в заложники, а вы сумели убежать». На стене справа от Эрика сидела огромная улитка с ядовито-зеленым жирным телом и массивной черной раковиной. Переплетение кабелей на противоположной стене напоминало девичью косу. «Если у меня дома сделают обыск, – сказал милиционер хрипло, – то, что бы я потом ни объяснял, мне конец». Наступила неловкая пауза. «Я клянусь, – истово произнес атлет, – что ничего про вас не расскажу!» Эрик молчал. «Вы можете оставить себе ее! – атлет подтолкнул вперед Аннету. – Как гарантию, что я ничего не расскажу!» Девица резко обернулась, но милиционера это не остановило: «Послушайте, Иванов, будьте же человеком...»
Эрик отступил назад и рассмеялся.
«Чем больше я вас слушаю, тем больше убеждаюсь, что доверять вам – после того, что я сегодня видел, – мог бы только идиот». Он отступил еще на один шаг и, видя, что атлет пытается протиснуться мимо Аннеты, поднял пистолет: «Не советую». – «Подождите», – попыталась вмешаться девица. «У тебя, голландская морда, кишка тонка человека убить», – голос милиционера в равных долях состоял из страха, бравады и презрения. «Сейчас увидим», – Эрик перестал пятиться, взял пистолет двумя руками и прицелился атлету в грудь. «Подождите», – повторила Аннета более требовательно. «Вернее, двух человек! – с истерической бесшабашностью выкрикнул милиционер, наступая вперед. – Если ты меня застрелишь, подонок, я ведь и Аннету за собой в канаву потащу!» – «Я вас застрелю так, что ваше тело останется на...» – «Заткнитесь оба! – на этот раз в голосе девицы было что-то, от чего Эрик осекся на полуслове, а атлет остановился, как вкопанный. – За нами кто-то идет».
На мгновение наступила тишина.
«За нами кто-то идет, – повторила Аннета. – Слышите?»
Затаив дыхание, Эрик прислушался... Тум-м... тум-м... тум-м... Ошибки быть не могло – до него доносились мерные, как удары метронома, тяжелые шаги какого-то существа. Судя по напряженной фигуре атлета, тот тоже слышал их. Черная жидкость в канаве еле заметно колебалась в такт шагам от стены к стене.
Эрик медленно разлепил пересохшие губы: «Вперед!» – сказал он почему-то шепотом. Аннета повернулась к атлету и подтолкнула его в грудь: «Пошли, Сергей!» Милиционер помедлил две-три секунды (видимо, решая, стоит ли продолжать ссору), потом повернулся и быстро пошел по коридору, вихрем увлекая за собой девицу. Эрик устремился за ними. Тум-м... тум-м... тум-м... Звуки шагов догоняли и перегоняли их, отражались от пустоты туннеля впереди и возвращались обратно, усилившимися в сорок раз. Тум-м... тум-м... тум-м... Рассекая розовый туман грузной обтекаемой тушей, пресмыкающееся?... зверь?... чудовище?... шло по их следу... опустив клыкастую морду к земле... вынюхивая уродливым мокрым носом следы их ног... Атлет ускорил шаг – чтобы поспевать за ним, Аннете приходилось теперь бежать. Тум-м... тум-м... тум-м... Эрик кожей спины чувствовал волны страха, набегавшие сзади: с клыков зверя, наверное, капает ядовитая слюна... и он защищен от пуль непробиваемым костяным гребнем с острыми, как шипы, рогами... невидимый в темноте, бесформенный, как ужас... Хлоп-п! – Аннета споткнулась и с размаху упала – атлет проволочил ее за собой, потом остановился – девица поднялась на ноги... они опять побежали... Аннета упала опять. Эрик огляделся в поисках лестницы, ведущей наверх, – и, как назло, не обнаружил ни одной. Тум-м... тум-м... тум-м... «Иванов!! – надсадно заорал милиционер, будто Эрик был в километре от него. – Будьте же человеком, дайте ключи!» – «Чтобы вы могли спокойно бросить... – Эрик замялся. – А-а, черт с вами!...» – он начал рыться в кармане в поисках ключей. Тум-м... тум-м... тум-м...
На мгновение наступила тишина.
«Крысы», – вдруг сказала Аннета спокойным, обыденным голосом.
Эрик застыл, прислушиваясь. «Что?» – непонимающе переспросил атлет. «Там, впереди, крысы», – девица четко и ясно выговаривала каждое слово, ее акцент был почти не слышен. Эрик, наконец, услыхал еле различимые писк и топот. «Что будем делать?» – из-под тонкой пленки Аннетиного спокойствия просвечивала истерика. Тум-м... тум-м... тум-м... – доносилось из темноты коридора позади них. «Ключи! – яростно заорал атлет. – Ключи давай, с-сукин сын!» – «Ключи вам теперь не нужны, – Эрик старался, чтоб его голос звучал твердо. – Бежать некуда». Милиционер издал странный горловой звук, будто захлебнулся соляной кислотой. Хаотический писк неумолимо приближался к ним спереди. «Аннета! – быстро продолжал Эрик, не давая атлету вставить слово. – Объясните вашему другу, что он должен сейчас делать». Мерные шаги неведомого зверя неумолимо приближались сзади. Сжимая кулаки, милиционер слепо шагнул вперед, но Аннета преградила ему путь. «Сереженька, милый, успокойся!... – она говорила просительно и одновременно твердо, как с неразумным ребенком. – Сейчас нужно застыть на месте и не шевелиться... я ж тебе рассказывала!...» Скрежеща зубами, атлет остановился. Тум-м... тум-м... тум-м... – шаги зверя раздавались уже совсем близко. Аннета повернулась к Эрику: «Что будет, если это... – она запнулась в поисках слова, – ...животное доберется до нас раньше крыс?» – «Я постараюсь его застрелить», – отвечал Эрик.
Он отступил на пять шагов назад, повернулся к своим спутникам спиной и, держа наготове пистолет, направил луч фонаря в черную глубину туннеля. Тум-м... пауза... тум-м... пауза... тум-м... Шаги стали замедляться – судя по звуку, зверь был уже совсем рядом... Эрик поводил лучом фонаря вверх-вниз и вправо-влево, но не увидел ничего, кроме жирного отсвета черной жидкости на дне канавы. Он шагнул вперед... и тут же замер, вспомнив про крыс. «Вы их уже видите?» – его хриплый голос умчался в оба конца туннеля, попеременно отражаясь от стен, пола и потолка. «Нет, – ответила Аннета и тут же поправилась: – Да». Тум-м... пауза... тум-м... Зверь, наконец, остановился... Эрику показалось, что он увидел в глубине туннеля мерцание багрово-красных глаз... мерцание глаз и блеск саблевидных клыков... мерцание глаз, блеск клыков и сверкание острых, как кинжалы, когтей... «Они уже здесь, – Звук Аннетиного голоса чуть не заставил Эрика подпрыгнуть на месте. – Бегут, не останавливаясь», – девица четко и спокойно выговаривала слова с будничной интонацией каждодневной беседы за обеденным столом. Тум-м... пауза... тум-м... пауза... тум-м... – шаги зверя стали слышны опять, несколько тише... теперь они удалялись. Мимо Эрика промчалась первая крыса, потом еще четыре – распластавшись на полном скаку, как призовые рысаки... затем они понеслись сплошным потоком, наводнением, лавиной – как буденовская конница в фильмах о Гражданской войне. Они с размаху налетали на Эриковы сапоги, падали, подминаемые товарками, вскакивали, мчались дальше... Животные, бежавшие по краю дорожки, иногда обрывались в канаву... через несколько секунд выбирались обратно, стряхивали с голых тел черную дымящуюся жидкость и опять вливались в поток. Это была большая стая, намного больше двух предыдущих – когда последние крысы пробегали мимо ног Эрика, передние уже скрылись за чертой, разделявшей свет его фонаря и темноту туннеля. Наконец дорожка опустела.
Эрик выждал для верности несколько секунд, потом повернулся – посмотрел, что делают его спутники. Те застыли, не шевелясь; лишь пятно света от Аннетиного фонаря дрожало на мокром полу. Эрик раскрыл рот, чтобы окликнуть их... как вдруг позади него раздался дикий рев... нет, крик! – крик боли разрываемого на части живого существа. Низкий вибрирующий вопль проникал внутрь тела, раздирал барабанные перепонки, диафрагму и желудок – так, что хотелось сесть на корточки, сжаться в комок и закрыть уши руками. Эрик нашел регулировку чувствительности микрофонов на рукаве своего комбинезона и скрутил ее до нуля... но легче не стало – крик проникал сквозь тонкий материал шлема. Он посмотрел на своих спутников: закрыв уши руками, Аннета прижалась к груди атлета – милиционер возился с регулировкой своих микрофонов. Вдруг из канавы на дорожку вылезла крыса... Эрик застыл, как вкопанный, – однако атлет, ничего не замечая, продолжал возиться с пультом аудио-управления. Несколько длинных мгновений животное водило по сторонам белыми глазами, потом отряхнулось... еще помедлило... и наконец галопом понеслось по следам товарок. В этот момент крик неведомого зверя стих.
Эрик включил свой микрофон и две-три секунды слушал гулкую, пустую тишину.
Держа наготове пистолет, он подошел к Аннете и атлету. Похлопал последнего по плечу – тот включил микрофон. «Быстро уходим, – сказал Эрик. – Шагайте как можно тише – крысы, видимо, чувствуют сотрясение почвы». После того, как зверь умолк, тишина в туннеле казалась абсолютной. «Дискуссию о ключах я считаю законченной, – Эрик сделал паузу в ожидании возражений, но милиционер промолчал. – Через полтора часа, если все будет нормально, я вас отпущу». Атлет стоял со сжатыми кулаками, молча глядя перед собой. «Но если не все будет нормально, – Эрик почувствовал, что его щеки вспыхнули, а кровь застучала в висках, – я отдам вам ключи, а, когда вы отомкнете наручники, застрелю вас», – он замолчал и глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. «Сереженька, пошли! – Аннета умоляюще положила руку на атлетов рукав и попыталась заглянуть милиционеру в глаза. – Полтора часа роли не играют». Атлет молча повернулся и быстро зашагал по коридору, увлекая за собой девицу. Эрик последовал за ними на расстоянии метров пяти.
Через десять минут (в половине четвертого) они добрались до «их» выхода на поверхность. Эрик бросил атлету ключи – тот переставил наручники – Эрик поднялся по лестнице наверх – милиционер с Аннетой последовали за ним. От пронизывающего холода розовая влага на их комбинезонах немедленно превратилась в лед. Было почти совсем темно. По низкому небу неслись темно-серые неровные облака. Микроавтобус, сиротливо стоявший там, где был оставлен, доказывал, что в мире еще остались незыблемые истины. Эрик бросил атлету ключи, тот переставил наручники, вернул ключи Эрику. Хлеставший изо всех подворотен ветер гонял по кругу рои мелкого снега. В привычной атмосфере городских джунглей дикие события последних трех часов немедленно подернулись дымкой нереальности. Действительно ли Эрик слышал шаги неведомого зверя – или они ему померещились?... Видел ли он полчища мутантных крыс – или это был оптический обман, навеянный усталостью, жарой, жаждой, голодом и головной болью?...
Эрик отпер микроавтобус – Аннета с атлетом собрали барьеры, которыми был огорожен канализационный люк, и погрузили в багажное отделение – Эрик водворил крышку люка на место. От движения розовая пленка льда на их комбинезонах потрескалась и отвалилась. Подгоняемые ветром, как куски черной оберточной бумаги, через двор пролетели три мутантные летучие мыши, сделали круг над головами людей и скрылись в окнах одного из заброшенных домов. «Водить умеете?» – спросил Эрик. «Да», – коротко ответил атлет. Эрик бросил ему ключи от микроавтобуса; скованные наручниками, милиционер и Аннета неловко залезли в кабину. «Если сделаете что-нибудь не то, стреляю без предупреждения», – сказал Эрик, садясь позади атлета.
Милиционер завел мотор, плавно стронулся с места, вырулил на Садовую и поехал в направлении Парка Культуры. Кондиционер работал на полную мощность, и через три минуты они откинули забрала своих шлемов; Эрик с наслаждением вытер лицо тыльной стороной ладони. Движение в этот час было довольно густым, ехать приходилось медленно – атлет заметно нервничал. Метель бросала на ветровое стекло пригоршни зеленого снега, смазывая очертания окружавшего их мира. Как это всегда бывает, исподволь накопившиеся признаки близящегося Нового Года в какой-то момент достигли критической массы и стали очевидны. На бульваре там и сям торчали обмотанные гирляндами лампочек елки. По тротуару шел отдувавшийся от сознания собственной важности и спотыкавшийся от бесчисленных стопариков Дед Мороз. Витрины магазинов сверкали роскошью елочных игрушек, на Цветном бульваре толстая тетка в огромных валенках и белом фартуке продавала связанные в зеленые торпеды облезлые елки. Суетливые, как муравьи, прохожие волокли гигантские авоськи, набитые шампанским и водкой; из «Даров Моря» на Смоленке торчал чудовищный хвост очереди за чем-то сногсшибательно вкусным... копченой латимерией?... варено-мороженными головунами?... икрой минтая?... Привычные видения готовившейся к Новому Году Москвы задвинули ужасы последних часов в самый дальний уголок сознания Эрика. Он непроизвольно облизнулся, вспомнив прошлый Новый Год, когда Ленка Вишневецкая приготовила три разных – но в равной степени потрясающих – салата из одной банки лосося в собственном соку... Когда слабый по части выпивки Шура Лысов упал лицом – как в анекдоте – в только что поданную на стол заливную рыбу и безмятежно захрапел... Когда Мишка Бабошин стал вязаться к Лелечке Голубевой, а Тонька – Мишкина жена – влепила Леле пощечину... и тут же получила две пощечины сдачи... Когда Женька Вишневецкий сыграл на пианино странно-тревожную и до боли в вестибулярном аппарате синкопированную пьесу собственного сочинения, а потом долго плакался, что никак не может понять, чем хочет заниматься – музыкой или наукой... Когда Лялька Макаронова, вспомнив занятия современным танцем в ансамбле «Терпсихора», станцевала – под Женькин виртуозный аккомпанемент – индийский танец плотской любви, повергнув мужскую половину аудитории (за исключением Шурки Лысова) в состояние сексуального ступора... Господи, каким счастливым и безмятежным все это казалось теперь!...
Микроавтобус свернул на Комсомольский проспект – движение стало не таким густым. Через две минуты они остановились у подъезда Аннетиного дома.
«Иванов! – вдруг обернулся атлет. – Последний раз прошу, отпусти, – арийское лицо его исказилось. – Не отпустишь – жизнь положу, а найду тебя... и тогда берегись!» – он захлебнулся не испытанной доселе жгучей злобой бессилия. «Я вас отпустить не могу», – невыразительно отвечал Эрик. «Сволочь!» – не вполне владея голосом, прохрипел милиционер. «Сергей, перестань! – вмешалась Аннета. – Будь мужчиной... ты сейчас теряешь время... и лицо тоже!» По плохо освещенной улице за окном микроавтобуса спешили редкие прохожие. Метель гнала вдоль тротуара столбы зеленого снега. «И ты, с-сука?!...» – атлет занес кулак над Аннетиной головой. «Прекратите! – Эрик ткнул пистолетом милиционеру в шею. – Если вы ударите ее или как-нибудь еще привлечете внимание прохожих, я стреляю. Мне терять нечего». Замороженным движением атлет опустил руку – казалось, он вот-вот взорвется от ненависти. «Ладно, – сказал он сдавленным голосом, – я с ней потом разберусь!»
«Выходите наружу, – приказал Эрик. – Желательно, не демонстрируя наручников». Он задвинул забрало своего шлема, расстегнул молнию на груди и сунул руку с пистолетом за пазуху.
Они заперли микроавтобус, поднялись по лестнице на пятый этаж, Аннета отперла дверь, они зашли внутрь. «Идите на кухню», – приказал Эрик. Волоча за собой спотыкающуюся девицку, атлет шагнул в кухню и облокотился на посудный шкаф. «Подойдите к стене», – сказал Эрик. Милиционер подчинился. Гексафоническое радио на стене шептало что-то убедительно-неразборчивое. Лампочки на передней панели кулинарного комбайна мигали, складываясь в радующие глаз узоры. Эрик достал ключи и бросил их атлету: «Пропустите наручники между вон той трубой и стеной, замкните их опять и верните мне ключи». Одновременно со щелчком замка наручников Аннета опустилась на пол, откинулась спиной к батарее и закрыла глаза. Милиционер сел рядом. Радио на стене перестало шептать и заиграло какую-то музыку – Эрик узнал «Марш пессимистов» Стинкевича. «Аннета, у вас есть мужская одежда?» – «В шкафу в спальне», – ответила девица, не открывая глаз. Атлет уставился прямо перед собой, лицо его застыло в ничего не выражавшей маске.
Эрик повернулся, пересек коридор и вошел в спальню.
Стоявший у окна декопроектор разбрасывал тонкие разноцветные лучи по углам комнаты. Широкая двуспальная кровать под кисейным балдахином манила в свои объятия. Теплый ароматизированный воздух из отделанного красным деревом кондиционера ласкал нос. Роскошь и чистота Аннетиной квартиры делали воспоминания о подземелье еще более нереальными. Вьюга уютно ударяла в отмытые до кристальной прозрачности окна бирюзовыми снежинками. В левом (меньшем) отделении шкафа висело несколько рубашек и дорогой костюм из материи «с отливом»; на полках лежало чистое белье, два свитера и две пары джинсов. Если все это принадлежало татуированному, то размер должен быть подходящим – Эрик выбрал себе одежду и пошел в ванную.
Он сложил чистую одежду на стиральную машину, быстро разделся и залез под душ. На крючке висела щетка на длинной ручке – Эрик намылил ее и, сдерживая стоны наслаждения, стал тереть спину. Он тщательно выскреб все тело, вымыл шампунем волосы и вылез из ванны. На полке над раковиной лежали чьи-то бритвенные принадлежности – он побрился. Преодолев порыв еще раз залезть под душ, Эрик вытерся висевшим на хромированной батарее полотенцем и стал одеваться. Автоматически включившийся вентилятор высасывал из ванной последние молекулы пара. Висевшая под потолком лампа инфракрасного света грела тело невидимыми лучами.
Когда он натягивал рубашку, сквозь закрытую дверь донесся приглушенный звук – будто кто-то вскрикнул. Эрик торопливо застегнул джинсы и, не надевая носков, приотворил дверь. Было тихо, лишь неразборчивое бормотание радио доносилось из кухни. На стене коридора неслышно тикали часы с серебристо-лунным циферблатом. Привычное чувство опасности запульсировало у Эрика в висках... что-то произошло. Неслышно переступая босыми ногами, он попятился назад и вытащил из кармана лежавшего на полу комбинезона пистолет (со все еще навернутым на дуло глушителем). Из плохо закрученного душа упала капля и со звоном разбилась об эмалевое покрытие ванны. Выполнивший свою задачу и автоматически выключившийся вентилятор по инерции вращал лопастями в вентиляционном отверстии. В обойме оставалось восемь патронов – Эрик снял пистолет с предохранителя и взвел затвор. Из ванной был виден длинный коридор, ведущий к входной двери, и квадрат света на полу от кухонной люстры. На стене коридора висел ряд фосфоресцирующих техно-миниатюр художника Ротунова, изображавших поэтапное преображение мира силами Добра – последний писк моды, доступный лишь большим начальникам и кассиршам из ГУМа. Эрик прокрался вдоль стены до полуоткрытой двери на кухню и остановился, не решаясь войти... мокрые следы его медленно сохли на лакированном полу. Голубые глазки и алые губки Добра бессмысленно ухмылялись с ближайшей миниатюры. Держа наготове пистолет, Эрик оторвал спину от прохладной стены коридора и шагнул в проем кухонной двери.
Первой ему бросилась в глаза опрокинутая табуретка; поднятые вверх ножки напоминали рога африканской антилопы бейзы, как-то раз виденной им в зоопарке. Потом оказалось, что табуретка лежит в луже крови. И, наконец, Эрик обнаружил, что место, где он оставил Аннету и атлета, пустует... Он шагнул вперед и застыл, как вкопанный: в узком пространстве между холодильником и стеной был втиснут окровавленный труп девушки... кто убил ее? И куда делся милиционер?... Эрик затаил дыхание и наклонился над бесформенной фигурой в оранжевом комбинезоне – Аннетина голова была запрокинута назад, на шее синели кровоподтеки, черные глаза невыразительно смотрели в потолок. Он взялся за ее комбинезон и осторожно вытащил тело на середину кухни – позади остался широкий кровавый след... Эрик проследил глазами, откуда тот начинался, и похолодел – в углу за холодильником лежала кисть руки – то ли оторванная, то ли отрезанная. Его горло свела судорога отвращения... держа пистолет перед собой, он разогнулся и медленно попятился назад, потом повернулся, чтобы выйти из кухни, и вдруг увидел перед собой фигуру в окровавленном оранжевом комбинезоне – атлет!...
Вжик!
Эрик успел отпрянуть, и это спасло его: удар ножа, нацеленный по запястью, пришелся по пистолетному дулу... Милиционер наклонился за упавшим на пол макаровым... но Эрик пнул пистолет, больно ушибив босые пальцы ноги – тот ускользил по паркету в дверь спальни. Атлет дернулся вслед, Эрик шагнул за ним... они оказались в прихожей... милиционер остановился, повернулся и выставил вперед нож – кухонный тесак с широким длинным лезвием. (Комбинезон атлета потемнел от крови – особенно, на животе, где отдельные пятна слились в огромную кляксу. На правом запястье болтались изъязвленные ржавыми разводами наручники. Лицо застыло в ничего не выражавшей гримасе.) Вжик!... Вжик!... Эрик успел уклониться от обоих ударов, но при этом оказался загнанным в угол возле входной двери. Вжик!... Атлет вытянулся в глубоком колющем выпаде... на какое-то мгновение Эрику показалось, что длинное широкое лезвие вонзится сейчас ему в живот (его поразила обыденность и простота неминуемой смерти), но его тело, не дожидаясь команды мозга, плавно, как в замедленной киносъемке, отодвинулось в сторону. Атлет попытался ударить Эрика ногой, но тот опять отскочил – и удар пришелся в стену... Бум-м!... Дзинь!... Изображавшие подвиги Добра миниатюры градом посыпались на пол, покрывавшие их стекла брызнули осколками. Трах-х!... От следующего удара тяжелого крысозащитного сапога дверь спальни слетела с петель и рухнула на кровать, оборвав балдахин. Отколовшаяся от дверной рамы длинная острая щепка торчала, как рог единорога. Вжик!... На этот раз Эрик уклониться не успевал... он каким-то чудом отбил нож в сторону, но потерял при этом равновесие и отлетел назад, ударившись затылком о стену. Руки его разлетелись по сторонам, ноги уехали далеко вперед... Вжик!... И опять Эриково тело среагировало само: колени подогнулись, как подрубленные, спина съехала по стене вниз – так, что нацеленный в горло удар тесака просвистел над головой. Бах!... Ударившийся о стену нож вывернулся из пальцев атлета и отлетел в сторону. Эрик остался сидящим на полу – ни пространства для маневра, ни возможности защититься... На долю секунды милиционер замешкался... видно, не мог решить – то ли добивать врага ногами, то ли подбирать тесак. (И снова Эрика удивила обыденность – пожалуй, даже нестрашность – подошедшей вплотную смерти.) Но тут он по какому-то наитию подсек атлету ноги, и тот рухнул навзничь, со всего маху грохнувшись затылком о батарею.
Бом-м!... – загудела та равнодушным басом.
Эрика колотила дрожь, пальцы ходили ходуном. Переведя дыхание, он поднялся на ноги. Из-под запрокинутой головы милиционера выползла тонкая струйка крови и, слепо тыкаясь по сторонам, зазмеилась по паркету.
Секунд пять Эрик стоял неподвижно – думал. Однородно-неразборчивое бормотание кухонного радио с трудом пробивалось сквозь громовые раскаты сердца.
Он оттащил все еще бессознательного атлета в ванную, достал из кармана своего комбинезона ключи от наручников, разомкнул замок и приковал милиционера к батарее. К концу процедуры атлет зашевелился и застонал... не обращая внимания, Эрик взял носки и свитер, прошел по коридору в спальню и еще раз осмотрел платяной шкаф... где обувь?... Внизу, под плечиками с рубашками, стояли три пары ботинок. Одна из пар казалась ненадеванной – он натянул носки, потом ботинки и убедился, что последние подходят ему по размеру. (Что ж, он потерял дом, работу, друзей и его жизни угрожали многоразличные опасности, но во всем остальном ему отчаянно везло.) Судорожные удары его сердца постепенно замедлялись, дыхание успокаивалось.
Эрик опустился на четвереньки, выудил из-под кровати пистолет, поставил его на предохранитель и вышел в коридор. Во встроенном стенном шкафу рядом с входной дверью висело пять женских пальто, Говядинская шинель и в самом углу – мужская дубленка. На крючках, расположенных на дверце шкафа, висело несколько респираторов, в небольшом ящичке хранились запасные фильтры. Эрик свинтил с пистолета глушитель, сунул и то, и другое во внутренний карман дубленки, затем нашел свой (выданный в Лефортове) респиратор, заменил в нем фильтр и спрятал оставшиеся фильтры в карман джинсов. Что еще?... Он переложил из шинели в дубленку Говядинский бумажник и подобрал себе шапку – дорогую лисью ушанку. Преодолевая неуместное чувство стыда, нашел Аннетину сумочку и забрал все найденные там талоны. Еще что?... Он вспомнил об оставшемся в комбинезоне диске с «Бегущей по волнам» и подошел к двери ванной. Атлет сидел на полу, уставившись перед собой широко раскрытыми, ничего не понимающими глазами. Эрик боком обошел его, достал из внутреннего кармана комбинезона диск, уложил в нагрудный карман рубашки и вышел из ванной.
Он подошел к висевшему на стене телефону и набрал номер справочной. Гудок... Гудок... Гудок... «Сто вторая слушает». – «Девушка, подскажите, пожалуйста, код Громыкска». – «Секундочку... Громыкск... Московской области... 077». – «Спасибо и с наступающим вас!» – «Вас также!» Эрик повесил трубку, поднял опять, повесил снова... может, все-таки, не надо? Он несколько секунд стоял в нерешительности, потом резким движением снял трубку и стал торопливо набирать – 0... 7... 7... 3... 1... 4... 6... 4... 1...
Гудок... Гудок... Гудок...
«Але!» – «Позовите, пожалуйста, Тамару». – «Минуточку». Эрик, не отрываясь, следил, как секундная стрелка висевших над телефоном часов неуклонно перепрыгивает с деления на деление. «Але». Телефон искажал голос девушки, делая его почти неузнаваемым. «Это Тамара?» – «Да». – «Это Эрик... то есть Джохар... – он в замешательстве замолчал, прислушиваясь к шороху на том конце линии, – ...я звоню, чтобы извиниться». Сначала было тихо, потом раздались всхлипывания. «Извините меня, пожалуйста! – Эрик внезапно охрип. – В обычной ситуации я бы ни за что лгать не стал!... – он замолчал, а потом по наитию добавил: – Особенно такой красивой девушке!» Всхлипы стали реже. «А что ты натворил? – вдруг спросила Тамара. – Ты со мной, как подлец, поступил, конечно, но все же не похож ты на бандита... может, ошибка?» – «Боюсь, что нет», – не стал обнадеживать ее Эрик. На мгновение наступило молчание. «Ты, в общем... – неуверенно и несколько смущенно начала девушка. – В общем, отсидишь когда... и если настроение будет... ты, в общем, позвони». – «Обязательно! – пообещал Эрик, с трудом сдерживая смех. – Целую!» – и прежде, чем Тамара успела ответить, он повесил трубку.
Сколько понадобилось секунд, чтобы проследить, откуда он звонил? Сколько понадобится минут, чтобы направить сюда ближайшую патрульную машину?
Эрик схватил из стенного шкафа дубленку и шапку, нацепил респиратор и, одеваясь на ходу, выскочил на лестничную площадку. Он пронесся галопом по лестнице и не спеша – как подобает хорошо одетому, солидному джентльмену – сошел по ступенькам крыльца. Чахлые деревца во дворе тряслись на холодном ветру мелкой дрожью. Три разновозрастных ребенка в одинаковых алых шубках копошились в сугробе величиной с отель «Риц». Эрик пересек Комсомольский проспект по подземному переходу и направился к Фрунзенской. Когда он подходил к зданию метро, позади раздался звук сирены, и милицейская «Волга», скрежеща тормозами, свернула с Комсомольского проспекта во двор Аннетиного дома.
Эрик поправил на голове шапку и неторопливо вошел в метро.
Он доехал до Спортивной, поднялся на поверхность из переднего вагона, прошагал метров сто в направлении стадиона Лужники и зашел в приземистое уродливое здание справа от дороги – пивной бар. Рабочий день еще не кончился – места были. Раздеваться в гардеробе Эрик не стал, а сразу прошел в зал и сел за столик у окна. Среагировав на дубленку, возле него материализовался официант – толстомясый парень в засаленной белой тужурке с диктофоном в руке. «У вас еда какая-нибудь есть?» – спросил Эрик. «Смотря для кого», – игриво отвечал толстомясый. У окошка, ведущего на кухню, стояли в расслабленных позах три официанта и лениво наблюдали за происходившим. Необыкновенно старая уборщица сомнамбулически возила по грязному полу рваной тряпкой, надетой на кривую швабру, время от времени макая ее в погнутое ведро. «Я работаю в милиции», – высокомерно бросил Эрик. Вышедший из туалета высокий, молодцеватый грузин посмотрелся в стенное зеркало, приосанился, пригладил волосы и неторопливо застегнул ширинку. «В милиции?» – недоверчиво переспросил официант, пытливо всматриваясь Эрику в лицо. «В милиции! – с угрожающим нажимом повторил тот и помахал в воздухе Говядинским удостоверением. – В отделе борьбы с хищениями коммунистической собственности». Тон толстомясого немедленно стал подобострастным: «Чего изволите?» При виде красной книжки подпиравшие стену официанты приняли, будто по команде, деловой вид и стремительно, как тараканы, разбежались по залу. Ветхая уборщица ускорила темп протирки пола в шесть раз. «Какие у вас есть горячие блюда?» – «Уха из форели, харчо, франкфуртские сосиски, улитки в чесночном соусе, гуляш по-македонски...» Эрик аккуратно повесил дубленку на спинку своего стула – так, чтобы та не касалась пола. «Харчо, улитки, полпорции головунов и две... нет, три... кружки Брюссельского Особого». – «Сию минуту, лечу!» – залебезил толстомясый и бросился к двери в кухню. Старуха-уборщица подхватила ведро и, расплескивая мутную воду, скрылась в мужском туалете. Эрик опустился на стул и вытянул гудевшие от усталости ноги. Часы на стене показывали без пяти пять – бар на глазах заполнялся публикой.
Через три минуты официант принес головунов и пиво, еще через пять – харчо, а когда Эрик доел последнюю ложку горячего острого супа, перед ним, как по велению Золотой Рыбки, возникло блюдо с улитками. Почти все столики были уже заняты, бар утопал в табачном дыму и громких разговорах. Висевшие под потолком телевизоры показывали новости, но никто не обращал на них ни малейшего внимания. Раскрасневшиеся от пива мужики яростно спорили о хоккее и/или бабах, потные официанты таскали из кухни уставленные кружками подносы. Эрик откинулся на стуле, медленно прихлебывая холодное пиво... сколько раз за оставшуюся ему жизнь он попьет свежего Брюссельского? Сколько раз за оставшуюся ему жизнь он поест улиток в чесночном соусе? Испытания последних дней кружились перед его глазами, загоняя в безысходную тоску; необходимость выбора решения в безвыигрышной ситуации доводила до исступления... Почему окружавшие его мужики, какими бесполезными идиотами они бы ни были, не должны прятаться от КПГ?... Эрик подавил острый позыв выхватить из кармана пистолет и пальнуть для шухера в потолок... вместо этого он махнул рукой пробегавшему мимо официанту: «Водка есть?» – «Есть». – «Двести грамм и полпорции франкфуртеров!»
«Вот сейчас выпью водки, – подумал Эрик с ощущением бросающегося в пропасть самоубийцы, – и все станет хорошо!»
Он вышел из пивного бара без четверти семь, выпив больше, чем собирался, и намного больше, чем следовало пить человеку в его положении. Впрочем – с психологической точки зрения – алкоголь оказал положительный эффект: ужасы первой половины дня отступили на второй план, и Эрик пришел в более или менее благодушное настроение. Смесь пива с водкой подкрасила горизонты голубой краской; несмотря на беспросветные трудности, ситуация уже не казалась безнадежной... Сумел же он, в конце концов, выжить трое суток со дня ареста?!
Он проехал на метро до Проспекта Маркса, спустился по эскалатору в центре станции, отодвинул барьер и побрел навстречу потоку пассажиров, шедших с Площади Свердлова. Время было без пяти семь, час пик уже закончился – Эрик без помех двигался против течения, слегка покачиваясь от выпитого. Он достиг конца перехода, остановился у лестницы, ведущей на Площадь Свердлова, и стал ждать.
Минуты текли.
В 7:25 Эрик повернулся и пошел обратно на Проспект Маркса. Что делать и где ночевать, он не знал, однако вопросы эти, почему-то, казались менее существенными, чем проблема отыскания туалета (выпитое пиво напоминало о себе). Он поднялся на поверхность, зашел в ГУМ и долго бродил по первому этажу в поисках уборной – но не нашел. Пришлось спрашивать у продавщицы из отдела женского белья, а потом – в знак благодарности – покупать ей цветы. (Эрик внезапно почувствовал себя галантным и утонченным человеком – из чего с неумолимостью вытекало, что сначала следует дарить цветы, а потом идти в туалет...) Но когда он вернулся с купленными в киоске через дорогу розами, его благодетельница куда-то делась, а никто из других продавщиц белья передавать букет оной благодетельнице не желал. («Вот если б вы мне подарили, тогда другое дело!» – со значением сказала одна, но намека Эрик не понял.) Ситуация складывалась глупая, да и в туалет хотелось нестерпимо, так что он решил справить-таки нужду, а дальше – по обстоятельствам. Эрик дал густой толпе покупателей донести себя до туалета, зашел внутрь и с наслаждением помочился, однако при застегивании ширинки выронил букет на залитый мочой пол. Некоторое время он размышлял: подобает ли воспитанному человеку поднять цветы и помыть их под краном – или же следует купить новый букет? Помыть – или купить... вот в чем вопрос! Он прислонился к стене, грустно созерцая лежавшие возле писсуара розы... как вдруг какой-то наглый мужик подхватил букет и проворно вышел из туалета. «Ну и хуй с ним!» – с поразительным добродушием подумал Эрик и направился к выходу. Он лучше пойдет сейчас в какое-нибудь кафе и выпьет шампанского!
В кафе Эрик попал только с третьего захода – в «Московском» и «Космосе» не оказалось мест, так что ему пришлось тащиться пешком почти до самой Пушкинской – в кафе «Север». Он сел за столик на втором этаже и, подозвав пожилую официантку с острыми бегающими глазами, заказал шампанского и мороженного. Играла музыка, на небольшом пятачке посреди зала толкались парочки. Кругом порхали девушки – на высоких каблуках, в нарядных платьях, с вычурными прическами... Эрику стало обидно – почему с ним нет девушки? Чем он хуже остальных?!... Отказавшись от самоубийственной идеи позвонить Светке, он стал смотреть по сторонам, но, как назло, все дамы были с кавалерами. Тут официантка принесла его заказ, что на время отвлекло Эрика от переживаний. Но когда уровень шампанского в бутылке опустился до половины, ощущение бесцельно прожитой жизни вернулось с удвоенной силой... и даже необыкновенно вкусное мороженное не могло изменить сего горестного факта! Он почувствовал наворачивающиеся на глаза слезы и немедленно хватил полный фужер шампанского...
Начиная с этого момента, время почему-то ускорило свой ход – настолько, что Эрик не всегда поспевал за происходившими событиями. Люди шевелились чересчур быстро, музыка звучала чересчур громко и даже скатерть на столе съезжала наперекосяк! Чтобы абстрагироваться от суетливой действительности, он расслабился и стал созерцать висевший на стене плакат, изображавший сверхзвуковой истребитель МиГ-101, гигантский молоток, коня и двух обнаженных колхозниц. Подпись гласила: «Победа в воздухе куется на земле»... что бы это значило? От разглядывания плаката у Эрика заслезился правый глаз и закружилась голова, но тут он приметил пухлую блондинку – как раз в его вкусе, одиноко сидевшую за угловым столом. Спотыкаясь о стулья и натыкаясь на людей, он пересек кафе и пригласил ее танцевать – но та отказалась. «Вы понимаете, что разбиваете мне сердце?» – строго спросил Эрик. «Нет... то есть да...» – отвечала жестокая блондинка, испуганно озираясь по сторонам.
Эрик гордо вернулся к себе за стол, а через минуту к нему подступили три усатых молодых человека непределенно-южной национальности – то ли азербайджанцы, то ли албанцы. «Ты зачэм нашу дэвюшку оскоробыл?» – допытывался наиболее усатый из троих. «Какую дэвюшку? – невинно удивился Эрик. – Как оскоробыл?» – «Ты нам дурака нэ валай! – настаивали усачи. – Толко это мы в туалэт отошлы...» Что именно ему инкриминировалось, Эрику узнать не довелось, ибо южане, внезапно прервав разговор, растворились на втором плане. «Если они к тебе еще раз приебутся, скажи нам! – пробасил здоровенный детина с расплющенными боксерскими ушами, незаметно подошедший сзади. – А то ишь обнаглели... будто у себя в чуркестане!» – «Спасибо большое! – растрогался Эрик. – Но вы за меня не беспокойтесь, я их и сам могу... – он сделал для значительности паузу. – Я ведь чемпионом Москвы по боевому самбо был, самого Зангиева в финале победил!» – «Саида Зангиева?» – переспросил здоровяк сначала удивленно, а потом со смехом. «Да, – скромно подтвердил Эрик, гордясь произведенным впечатлением. – Я его на второй минуте р-раз!... и он того... упал, значит». Все еще смеясь, детина удалился за свой столик и стал оживленно рассказывать что-то своим друзьям. «Девушка! – позвал Эрик официантку. – Принесите мне, пожалуйста, еще шампанского!» – «А не хватит ли вам, молодой человек?» – с сомнением в голосе поинтересовалась та. «Если бы хватало, я б не просил!» – снисходительно, как ребенку, объяснил Эрик.
Из «Севера» его вытурили в половине двенадцатого – сказали, что шампанского больше не дадут... а мороженного он уже не хотел и сам! Некоторое время он стоял на тротуаре, борясь с непонятно чем вызванным головокружением, затем двинулся по улице Горького в направлении центра. Снегопад кончился, но дул пронизывающий ветер; редкие прохожие закрывались от него воротниками шуб. Эрик дошел до Манежной площади, собрал волю в кулак и твердо, не шатаясь, вошел в метро (служительница проводила его подозрительным взглядом, но ничего не сказала). Изнуренный сделанным усилием, он окончательно потерял концентрацию внимания и, оказавшись в вагоне, уснул. Его последними осмысленными действиями были: 1) завязывание тесемок ушанки на мертвый узел под подбородком и 2) переложение бумажника из бокового кармана во внутренний.
События следующих полутора часов сохранились в памяти Эрика не в виде непрерывной линии бытия, а как отдельные, не связанные друг с другом эпизоды, утопавшие в океане неизведанного. Сначала его невесть как занесло в тупик для ночевки поездов на станции Бибирево. Служители извлекли его из вагона и отвели на платформу, в процессе чего выяснилось, что на профессиональном жаргоне уезжающие в тупик алкаши именуются «скотами». Следующий просвет произошел на неопределенной станции: Эрик обнаружил себя стоящим в согнутом положении, с руками, упертыми в колени, посреди платформы. «Что я собирался делать?» – понедоумевал он вслух, но ответа не получил... да и кто мог ему ответить? С трудом держась на ногах, он ввалился в очень кстати подошедший поезд и куда-то поехал. Наконец, он обнаружил себя прислоненным к стене на Площади Свердлова. «...вы русский язык понимаете, молодой человек? – раздраженно выговаривала ему служительница, слегка ударяя его по щекам свернутым в трубку целлофановым пакетом. – Не будет сегодня поездов, на такси езжайте!» – «Ну хорошо, хорошо... – слабым голосом отвечал Эрик, – ...сейчас поеду. Вы только не наскакивайте на меня так!» Он с трудом оторвался от стены и нетвердо направился к эскалатору. Служительница повернулась к расположенной рядом урне и стала хлопотливо вытаскивать из нее целлофановый мешок с мусором.
Следующее действие Эрика не было частью тщательно подготовленного плана, а, скорее, озарением свыше. Убедившись, что внимание служительницы целиком поглощено урной, он на цыпочках перебежал на другую сторону платформы и спрятался за колонну. Прошло несколько минут, заполненных яростной борьбой со сном... потом раздался громкий щелчок, и Эрик оказался в кромешной темноте. Не мудрствуя лукаво, он вытянулся лицом вниз на жестком мраморном полу и провалился в забытье.
Справа от железнодорожной линии темнел лес. Слева – простиралось распаханное поле (темно-коричневая почва жирно блестела в увядающем дневном свете). Серые сумерки опускались на землю, смазывая оттенки... потом цвета... и наконец звуки, запахи, чувства и ощущения...
Эрик шагал по шпалам... куда и зачем – он не знал. Спереди и сзади него рельсы стягивались в точку. Что-то пассивно угрожающее – не то животное, не то человек – следовало за ним вдоль опушки, никогда не появляясь на открытом пространстве между лесом и железной дорогой. (Эрик чувствовал... нет, знал!... что это существо ждет удобного случая, чтобы его убить.) Низкие серые облака беспорядочно неслись по нависавшему над головой осеннему небу. На тускло-блестящих рельсах выступили капли росы.
Наконец становилось совсем темно. Эрик то и дело спотыкался о шпалы. Пассивно опасное существо кралось теперь совсем близко к железной дороге – темнота придала ему смелости. Поднялся ветер, отовсюду раздавались пугающие шумы... шорох кустов?... скрип веток?... Эрик ускорил шаг, но шорохи не отставали... Что-то холодное хлестнуло его по лицу – верно, сорванный ветром древесный лист. Невидимая в темноте, над головой резко прокричала какая-то птица.
А потом Эрик (непонятно откуда взявшимся наитием) понимал, что желавшее его убить существо – не животное, а человек... Человек В Сером Костюме!
* * *
Вздрогнув, Эрик перевернулся на спину и сел. Где он?... Почему вокруг темно?... Может, он еще не поднял век? Он зажмурился, потом широко распахнул глаза – разницы не было... о чем это говорит? Откуда-то доносился тихий неразборчивый шум... то ли музыка, то ли чей-то шепот. Эрик осторожно ощупал окружавшее его пространство и понял, что сидит на холодном каменном полу... он, наверное, в метро! Теплый сквозняк легонько коснулся его лица.
Нестерпимо болела голова... боль пронизывала череп от виска до виска, как вольтова дуга, иногда перезамыкаясь на макушку или затылок. Язык распух и заполнял весь рот без остатка. Бессвязные видения вчерашнего дня стали медленно оживать в памяти: путешествие по канализации – сберкасса – еще раз канализация – Аннетина квартира – пивной бар – кафе «Север» – хаотическое блуждание по метро – пьяное забытье на полу станции Площадь Свердлова. Эрик попытался развязать тесемки ушанки, но потерпел неудачу. Да... он, должно быть, на Площади Свердлова. Он ощутил резкий укол беспокойства и сунул руку во внутренний карман – пистолет, глушитель и бумажник оказались на месте. Слава богу!... Самоубийственное безрассудство вчерашней эскапады ударило его приступом лихорадочного сердцебиения: надрался и уснул на полу в метро... идиот!! Каким чудом это сошло ему с рук?!
Он медленно поднялся на ноги... где тут можно попить воды? Есть ли здесь кран? Как они моют пол?...
Ведя рукой по стене, Эрик медленно обошел колонну... куда теперь?... Голова болела и кружилась, думалось тяжело. Откуда-то сочилось слабое свечение... Он закрыл глаза, помассировал веки, открыл опять – свечение не исчезло... Эрик медленно пересек платформу и подошел к переходу на Площадь Революции. Неразборчивый шум стал громче, но все равно остался неразборчивым – не то музыка, не то шепот… а может, и то, и другое. На ступеньках лестницы, ведущей к переходу, трепетали отблески света. Сквозняк выдувал из туннеля странный запах – вроде бы табак, но с примесью чего-то еще. Эрик нащупал во внутреннем кармане пистолет и прислушался к не подводившему его до сих пор чувству опасности... однако то молчало... на ловушку КПГ непохоже. Держа руку с пистолетом за пазухой, он медленно поднялся по ступенькам и осторожно заглянул в переход.
Гулкая темнота туннеля была усеяна огоньками фонарей и горящих свечек. На полу сидели люди – по одиночке, по двое или трое, группами по пять-шесть человек. Некоторые тихо беседовали, некоторые читали, некоторые курили или просто лежали, уставившись в потолок. Какая-то девица в дальнем конце туннеля негромко играла на гитаре и пела – слов песни было не разобрать. Где-то неподалеку бархатный баритон читал приторно-певучие стихи. Эрик выпустил рукоятку пистолета, тот скользнул в карман дубленки.
Движимый любопытством, он медленно пошел по коридору... на него никто не обращал внимания. Табачный дым клубился в лучах фонарей, люди неразборчиво шевелились в полумраке. Большинство было не старше тридцати – бородатые, длинноволосые или, наоборот, бритые наголо – часто татуированные – одеты в живописные тряпки... Всюду валялись рюкзаки. С десяток негров сгрудилось на корточках вокруг ковшика с бурой жидкостью, кипевшей на крошечной спиртовке; по полу вокруг них были разбросаны надувные матрасы, циновки и экзотические музыкальные инструменты. Чуть дальше сидела компания среднеазиатов с непроницаемыми лицами и тусклыми черными глазами – они ничего не делали и даже, кажется, не разговаривали друг с другом. Еще дальше располагались то ли немцы, то ли скандинавы.
Эрик медленно побрел вглубь туннеля.
«Эй, чувак! – окликнул его заросший до глаз парень в свисавших клочьями кожаных штанах. – В первый раз здесь?» – «Да». Справа от парня развалилась необыкновенно чумазая девица с зелеными волосами, торчавшими, как у игрушечного тролля; слева полулежала замореная глистообразная блондинка. (Эта группа сидела на отшибе от остальных.) «Тебя кто привел?» – «Никто». Перед парнем и девицами было расстелено лоскутное одеяло, на котором лежало несколько морковок, сигареты россыпью, три маленьких бумажных пакетика, кучка белого порошка на куске газеты, термос и блюдце с горящей свечой. «Передача есть?» – поинтересовался парень. «Передача?... – удивился Эрик. – Вы имеете в виду радиоприемник?» Парень и девица-тролль необидно засмеялись, замореная блондинка выдавила на бледно-голубое лицо слабую улыбку. «А ты остряк... – похвалил парень. – Присаживайся». Эрик неловко опустился на пол и, преодолевая головокружение, на секунду закрыл глаза. Сидеть на мраморном полу было холодно и жестко, в висках пульсировала боль. «Меня зовут Рико, – представился парень. – А это Марго и Принцесса». – «Эрик». Замореная блондинка (Марго) быстро заморгала глазами и чихнула – с ее щек слетело облако пудры. «Закуривай», – Рико указал на рассыпанные по одеялу сигареты. «Спасибо, не курю», – отвечал Эрик. Зеленовласая Принцесса откинулась на лежавший позади нее грязно-красный рюкзак и закрыла ладонями лицо. Сквозь дыры в ее джинсах виднелись на удивление чистые белые трусики. «Ну, тогда нюхни... – Рико пододвинул в направлении Эрика бумажку с белым порошком. – Как Иисус Христос, с первым встречным делюсь!» На лице Марго появилось недовольное выражение, но она ничего не сказала. «Нюхнуть?... – не понял Эрик. – А что это?» – «Ну, ты даешь! – вяло удивился Рико. – Ты зачем сюда пришел?» – «А не стукач ли он часом? – еле слышно поинтересовалась Марго. – Что-то не похож он на наркома». – «Я не стукач и не нарком, – сказал Эрик. – Я вообще не понимаю, кого вы называете наркомами... – он помолчал. – Я вчера напился пьян и уснул в метро». На мгновение наступила тишина. «На, – Рико протянул Эрику маленькую стеклянную трубочку. – Всасываешь носом этот порошок... – он прикрыл глаза и сделал долгую паузу, словно прислушиваясь к чему-то, – ...и тебе станет хорошо». После секундного колебания Эрик положил трубочку на одеяло: «Спасибо, но...» – он попытался встать, однако потерял от головокружения равновесие и повалился на бок.
«Сядь на место», – неожиданно жестко сказал Рико.
Не обращая внимания, Эрик еще раз попытался встать... медленно... сохраняя равновесие... сначала на четвереньки, потом... «Хосе! – окликнул кого-то Рико через его голову. – Фернандо!» Из темноты выступили две тяжеловесные, будто чугунные, фигуры: широкие плечи, низкие лбы, выдающиеся вперед челюсти. Зеленовласая Принцесса подняла голову и следила за происходившим черными безумными глазами. «Садись, – сказал Рико, – в ногах правды нет». Эрик опустился на мраморный пол, голова его кружилась – он все еще ощущал себя пьяным. «Зачем вам нужно пичкать меня наркотиками... да еще против моей воли?» – спросил он. «Просто причуда», – небрежно отвечал Рико. Марго разглядывала Эрика с неодобрительным любопытством; пламя свечи нервно плясало, отбрасывая на ее лицо угловатые тени. «Хосе, дай ему соломинку и рафинад», – приказал Рико. В руках у Эрика оказалась давешняя трубочка и бумажка с белым порошком. «Смотри, как надо!» – вдруг вмешалась Принцесса. Она села по-турецки и развернула один из лежавших на одеяле пакетиков (в котором оказался такой же, как у Эрика, белый порошок); в ее пальцах откуда-то появилась стеклянная трубочка. Фернандо и Хосе стояли по обе стороны от Эрика, как часовые. Замореная Марго стала рыться тонкими, как спички, руками в лежавшем возле нее рюкзаке. Принцесса вставила трубочку в ноздрю и, водя другим концом по бумажке, вдохнула порошок. «Ну?... – подбодрил Эрика Рико. – Теперь ты». Фернандо присел на корточки и взял Эрика за запястье... «Я сам», – сказал тот и поднес трубочку к носу.
Сначала он не почувствовал ничего, кроме щекочущего ощущения в переносице. Потом внезапно исчезли головокружение и тошнота. «Ну что?... Доходит? – спросил Рико снисходительно. – А ты не хотел, дурашка!» Хосе и Фернандо опустились на пол и застыли в расслабленных позах. Эрик тоже сел поудобнее. Очертания предметов вокруг стали резкими и четкими, как в мультфильме. «Чая горячего хочешь?» – предложила Принцесса. Откуда-то донесся ритмичный звук там-тама. «Спасибо, да», донесся откуда-то голос Эрика. Сидевшие по соседству немцы (или скандинавы) сгрудились вокруг чего-то, не видного за их широкими спинами. Принцесса налила чай в колпачок термоса и дала ему. Марго достала откуда-то пузырек темного стекла, вытряхнула на ладонь две таблетки и, не запивая, проглотила; потом взяла с одеяла морковку и стала медленно жевать. Глаза ее были закрыты, нижняя челюсть двигалась вниз-влево-вверх-вправо, как у козы. Эрик попытался развязать тесемки ушанки и на этот раз преуспел. Рико, Фернандо и Хосе закурили – в воздухе запахло табачным дымом и чем-то еще... то ли паленым сеном, то ли сандаловыми палочками. Никто ни с кем не разговаривал. Эрик снял дубленку, сложил в виде подушки, бросил сверху шапку и подсунул себе под спину... ему стало удобно и хорошо. Он обвел взглядом своих новых друзей – Фернандо и Хосе застыли, как каменные надолбы, изредка поднося к губам сигареты. Марго хрустела морковкой. Рико откинулся навзничь – сигарета торчала из его рта вертикально вверх, как телескоп астронома Звездочкина. Зеленовласая Принцесса сидела, обхватив руками колени, и раскачивалась, как китайский болванчик. Загадочная улыбка играла на ее обветренных устах.
«Вот, например, я, – сказала девица, будто продолжая давно начатый разговор. – В восемнадцать лет из дома ушла и ни разу о том не пожалела. И ведь образцовая семья была: отец – доктор наук, загрязнение оптической среды неоновой рекламой изучал, мать – завсектором эротики в министерстве культуры РЕФКР. В школе тоже все заебись: отличница, член бюро класса, председатель гигиенического кружка. А как кончила школу, все у меня почему-то переменилось».
Принцесса поморгала длинными (чуть ли не в километр) ресницами и почесала (через дыру в штанине) ляжку левой ноги. Пламя свечи плясало в ее глазах (ставших почему-то прозрачными, как оконное стекло) двумя огненными язычками.
«Да и у Нонки, подруги моей, тоже ведь жизнь не задалась! Познакомилась она на дискотеке с парнем, а тот возьми, да окажись рыцарем-драконоборцем! С тех пор и поговорить-то с ней нормально не получалось: ты ей про одно, она тебе про другое... все мечтала того дракона найти, который своим зловонным дыханием атмосферу загрязнил. Погуляла Нонка со своим суженным два месяца, замуж вышла, да и укатила в Доломитовые Альпы мечту свою воплощать...»
...Огни фонарей и свечек заполняли темноту, как светлячки. «Уколись, – Рико протянул Эрику наполненный чем-то шприц. – Я сегодня угощаю». Принцесса все еще раскачивалась, как китайский болванчик – теперь молча. Хосе и Фернандо застыли статуями Мыслителя. «Как уколоться?» – удивился, но не испугался Эрик. Хаотические шорохи насыщали пространство туннеля, как летучие мыши. «Хосе, объясни ему», – лениво приказал Рико. Марго неподвижно распласталась на полу, как морская звезда, ее груди напоминали два уснувших (до поры, до времени) вулкана. «Перетягиваешь руку выше локтя, – монотонно забубнил Хосе, – засучиваешь рукав...»
«Или, например, я», – вмешалась Марго, будто продолжая давно начатый разговор. Она села и стала раскачиваться в такт с Принцессой. «Вы все небось думаете, что я... – девица замялась в поисках нужного слова, – ...блядь неприкаянная. А я, между прочим, поэтесса по зову души – и сонеты сочиняю, как дышу».
Марго встала, прижала правую руку к сердцу, левую вытянула вверх/вперед (как Ленин на броневике) и стала декламировать:
|
Гуляем с супругом весенней порой, Бежим без забот по тропинке лесной. Нас солнышко греет, нам птички поют, В ручье придорожном моллюски снуют. Вдруг тучи сгустились, свет солнца померк. Мы слышим безумный, пугающий смех. Он сзади раздался... и чьи там шаги? По нашему следу крадутся враги? Старуха с собакой за нами идут, Старуха с собакой нас скоро найдут. Собака укусит, старуха прибьет... Два трупа в трясине никто не найдет. |
Девица взмахнула спичечно-тонкими руками – как дирижер симфонического оркестра – и откуда-то зазвучали мрачные, торжественные аккорды в исполнении органа, постепенно перешедшие в светлую, прозрачную мелодию в исполнении струнных.
|
Идем меж осин мы, супруг мой и я. Те трупы в трясине – старухи и пса. |
Закончив стихотворение, Марго поклонилась. Музыка стихла.
«То, что вы прочитали, не сонет, – произнес Хосе изначально тихим, но быстро набирающим силу голосом. – В сонете первые два четверостишия – так называемые катрены – должны рифмоваться по схеме АБАБ, а у вас ААББ. Писать стихи, не соблюдая поэтическую форму, легче легкого». – «Если вам кажется, что поэзия – это легко, – оскорбилась девица, выпячивая худосочную грудь, – попробуйте сами!» – «Без проблем! – заявил Хосе гордо. – Прямо сейчас, экспромтом продолжу ваш стих».
Он встал напротив девицы (как на дуэли), прижал правую руку к сердцу, левую вытянул вверх/вперед (как Ленин на броневике) и стал декламировать:
|
С тех пор истекло больше тысячи лет, Но каждое утро кровавый рассвет Горит сквозь туман меж угрюмых осин, И снова стенанья слышны из трясин. В назначенный день и условленный час Собака завоет, в болоте бесясь. Костлявую руку старуха взметнет, Вся нечисть воспрянет и ка-ак запоет... |
Хосе поклонился и сел. Рико два раза лениво хлопнул в ладоши. Принцесса и Фернандо восторженно зааплодировали. Обиженно сопя, Марго вернулась на свое место.
...Черная пустота коридора обнимала людей – каждого по-отдельности и всех вместе – как прозрачная вата. Время непрерывно меняло скорость своего течения: то замедлялось до полной остановки, то ускорялось, стягивая интервалы между событиями в не имевшие длин точки. Окружающие предметы превратились в геометрические фигуры со множеством мелких плоских граней, как на картинах Сезанна.
«И, наконец, я, – сказал Фернандо, будто продолжая давно начатый разговор. – Сейчас, можно сказать, смирный стал, а вот раньше... Помнится, когда в первый раз позыв ощутил, то сам испугался. Четырнадцать лет мне было – на уроке труда гвоздь в доску заколачивал... а за соседнем верстаком Кончита Целомудрова работала. И вдруг чувствую – хочется мне ее молотком по башке уделать. Хочется и все тут... зачем, почему – не знаю... Удержался я в тот раз – минут десять зубами скрежетал, пока позыв прошел, – но все ж удержался! А месяца через два опять: в школу иду – глянь, Кончита впереди меня шагает... на меня и накатило – уж не знаю, чем она меня околдовала! Однако же опять я сдержался – и даже легче, чем в первый раз... верно, потому что молотка у меня под рукой не оказалось».
Фернандо задумчиво пожевал пухлыми пунцовыми губами и застенчиво улыбнулся.
«После тех двух случаев у меня долгий перерыв был. Кончил школу, в Новосибирский Университет поступил: физфак, аспирантура – кандидатскую по спиновым стеклам защитил. Потом женился на младшей дочке третьего секретаря обкома. Тесть нам трехкомнатную квартиру в Академгородке справил, и стали мы жить-поживать да добра наживать. Однако ж не хватало мне чего-то... сидишь иной раз за столом, уравнение пишешь – а рука сама к молотку тянется. Ну и решился я, наконец, в один зимний вечер: надел тренировочный костюм, будто на пробежку иду, молоток за пазуху сунул...»
...Слова окружавших Эрика людей вылетали из ртов – но не летели ему в уши, а взмывали вверх и с хрустальным звоном разбивались об облицованный несбывшимися желаниями потолок. Заострения человеческих носов прокалывали воздух, как гигантские иглы. Скудный свет от фонарей и свечек медленно, но неуклонно таял... и, в конце концов, померк совсем.
Когда свет реальности забрезжил опять, вокруг Эрика было совсем темно. Он стоял на узком карнизе, прилепившись лбом, грудью, животом и коленями к отвесной стене. Позади зияла глубокая расщелина – он не видел ее, но твердо знал о ее существовании. Насколько она глубока?... Что находится на дне?... Какие неведомые существа обитают на противоположном берегу?... Даже если б ответы на эти вопросы были достижимы, они были бы непостижимы... Эрик повернул, сколько мог, голову и посмотрел вниз: далеко, на самом дне расщелины блестели две серебряные нитки, уходя, как евклидовы прямые, в бесконечность. И еще какие-то провода. И лужа маслянистой жидкости. Несколько секунд (минут?... часов?...) он размышлял о значении увиденного... и наконец понял: он находится в логове дракона. Того самого, который своим зловонным дыханием загрязнил атмосферу! Эрик опустил веки, мысленно воссоздавая образ чудовища: покрытое стальной чешуей тело, мощные короткие лапы с длинными хрустальными когтями, слизистая бородавчатая морда. Жало, расположенное на кончике длинного, как хлыст, хвоста, источало яд. Во лбу дракона горел круглый, как лампа, глаз; на носу пыхала жаром огнедышащая ноздря. Нет, погоди!... не огнедышащая, а дымодышащая, – а то как он загрязнил атмосферу?... И не просто дымодышащая: выходивший из этой ноздри газ в равных долях состоял из паров диоксина, синильной кислоты и ртути... и был насыщен радиоактивной пылью. Эрик попытался представить себе, какой у дракона может быть обмен веществ, но потерпел неудачу... а-а, плевать! Сейчас важны не теоретические, а практические аспекты жизни!
Как унести отсюда ноги?
Сколько на это потребуется времени?
Когда чудовище вернется в свое логово?
От напряжения мысли кожа на лбу Эрика собралась в гармошку – но тут он услыхал отдаленный рев: дракон возвращался! Возвращался чем-то разгневанный... яростно размахивая перепончатыми крыльями... издавая вопль на всех частотах звукового спектра... скрежеща острыми, как пилы, зубами... то сжимая, то разжимая когти... хлеща себя по бокам хвостом... По стенам пещеры поползли исходившие из драконьего глаза блики – чудовище приближалось!... Бежать... бежать немедля, иначе будет поздно!!... Эрик попытался сделать шаг в противоположном от дракона направлении, но... остался стоять на месте. Попытался еще раз... и опять остался на месте!
Что-то держало его!! Держало за руки!!!
Только сейчас Эрик осознал, что руки его распростерты по стене – будто он хочет ее обнять. Потные раскаленные ладони испытывали тошнотворное ощущение несвободы. (На какое-то мгновение он даже подумал, что распят – прибит гвоздями к холодному бетону стены.) Он изо всех сил дернулся, пытаясь освободиться, но державшие его неведомые силы не поддались. «Ты чего, рехнулся? – поинтересовался из темноты до жути обыкновенный голос, и непонятно добавил: Накачал я тебя на свою голову!» Эрик не нашелся, что ответить... его захлестнула паника – дракон был уже рядом!... Желтое пламя, исходившее из глаза чудовища, нестерпимо жгло левую щеку, безумный крик раздирал левое ухо. Эрик заметался, однако неподвижно закрепленные ладони опять удержали его на месте... от ужаса он закрыл глаза и вжался в стену. Дракон приближался теперь чуть медленнее... медленнее... еще медленнее... «Готовься, сейчас наша очередь!» – шепнул до жути обыкновенный голос. Тяжело отдуваясь, чудище проползло мимо прилипшего к стене Эрика и остановилось.
Оно промахнулось!... Или ничего не заметило!
Эрик замер.
Дракон с шипением вздохнул, слепо посмотрел по сторонам и пополз дальше... чуть быстрее... еще быстрее... еще быстрее... Ноги чудовища ритмично ударяли в истоптанную землю: так-так-так... так-так-так... так-так-так... быстрее и тише... быстрее и тише... еще быстрее и еще тише. «Пошли!» – сказал до жути обыкновенный голос и дернул Эрика за руку. Спотыкаясь, тот стал боком двигаться вправо. Постепенно становилось светлее. Непривычно свободная левая ладонь неуклюже хваталась за стену. Наконец он оказался в гулком объемном пространстве, залитом ярким светом и ограниченном снизу плоской гладкой поверхностью. «Теперь разбирайся сам!... – фыркнул в ухо до жути обыкновенный голос. – Я пошел!» Не находя более опоры, правая ладонь Эрика беспомощно заметалась в воздухе. Окружавший его яркий свет вдруг стал еще ярче... еще ярче... нестерпимо ярким!... и вдруг, перейдя в свою противоположность, стал темнотой.
Очнулся Эрик с ощущением изменившегося пространства и прошедшего времени. Так-так-так... так-так-так... – стучали колеса поезда, – так-так-так... так-так-так... «Вы сходите, молодой человек?» – донеслось откуда-то издалека. У-у-у... у-у-у... – выл обтекавший поезд воздух. (Эрик стоял, погрузившись в желтый свет, слушая окружающие шумы, держась рукой за холодную железную стойку.) «Вы сходите или нет? – мужской голос еле-еле просачивался сквозь стук колес. – Давайте я с вами поменяюсь местами...» Независимо от своей воли, Эрик оказался вовлечен в странно-стесненные медленные перемещения... А-а, это он едет в метро!... Кругом тряслось и корчилось многотелое, многоголовое сверхсущество, состоявшее из стиснутых до взаимного проникновения людей. «Мне тоже сходить, товарищ, – вмешался женский голос. – Давайте и я с вами поменяюсь». Эрик отдрейфовал куда-то в сторону и прислонился лбом к вечной, как коммунизм, надписи «Не прислоняться, двери открываются автоматически». Позади окна поплыли бронзовые буквы: К... р... а... с... н... о... Поезд заскрипел тормозами и встал. ...пресненская. Двери вагонов зашипели и отворились.
Куда Эрик едет? Почему после того, как он заснул на Площади Свердлова, в цепочке его воспоминаний зияет черный гулкий провал? Кто его разбудил утром?
Он зажмурился и помассировал виски... нет, память была пуста, как пересохший колодец. «Осторожно, двери закрываются, – четко выговаривая слова, сказала механическая женщина – извечная спутница и верная подруга всех в мире пассажиров. – Следующая станция – Белорусская». В памяти Эрика всплыл темный широкий проход, пронизанный лучами фонарей... что это?... отголоски вчерашнего путешествия по канализации?... Он почувствовал неясную тревогу: в темном проходе произошло что-то, заслуживавшее внимания. «Господи! – посетовал (то ли в пространство, то ли конкретно Эрику) солидный мужчина средних лет. – Ведь десять часов уже, а все час пик!» – «А я тебе говорю, Куролесников негодяй и подлец!» – убеждала коренастая мужеподобная брюнетка свою подругу – пухлую женственную блондинку. «Станция Белорусская, – вмешалась механическая женщина холодным до фригидности голосом, – переход на Горьковско-Замоскворецкую линию». Тесемки ушанки Эрика болтались, развязанные, под подбородком... а ведь он, помнится, завязал их мертвым узлом... Почему в его памяти, как рыбья кость в горле, застряло странное слово «молоточник»?... Он сунул руку во внутренний карман – пистолет, глушитель и бумажник оказались на месте. Пол в широком темном проходе был мраморным, как в метро... может, это и было метро?... Почему его дубленка стала такой грязной?
«Осторожно, двери закрываются, – объявила механическая женщина. – Следующая станция – Новослободская». Многотелое, многоголовое сверхсущество с нечеловеческой силой съежилось в отчаянном усилии вместиться в ограниченное со всех сторон пространство поезда. Обрывки воспоминаний заметались в голове Эрика, как раненые птицы. Слепые бельма выключенных телевизоров пялились на него из-под потолка вагона. Эрик почувствовал, что его сознание меркнет, но не испугался – ибо знал, что его тело развило способность к самостоятельному существованию.
Он вернулся в свое тело, когда то шло куда-то по улице. Мела метель – настолько густая, что было почти темно. Тело дошагало до угла, повернуло налево, пересекло улицу и вошло в какой-то двор – четко и целеустремленно, будто имея перед собой ясно поставленную задачу. Что оно собирается делать? Осторожно оглядываясь, тело выбралось через калитку в узкий переулок и оказалось перед высоченной бетонной стеной с колючей проволокой наверху. Из расположенного рядом подъезда выползла крошечная оборванная старушонка и, сгибаясь под бременем лет и ударами вьюги, заковыляла по тротуару. Из-под ворот заброшенного гаража выползла мутантная кошка-летяга, повела шальными желтыми очами, взлетела по бетонной стене, перемахнула через колючую проволоку и исчезла на той стороне. Эрик проследил взглядом ее траекторию и остолбенел – заполняя весь горизонт, за забором высилась башня Лефортовской тюрьмы. Зачем его сюда принесло?!... Он перехватил бразды правления своим телом, резко повернулся и пошел в обратном направлении.
Когда тело и сознание Эрика воссоединились в следующий раз, он выходил из метро на станции Арбатская. Он прошел мимо кинотеатра «Художественный», пересек Бульварное Кольцо и углубился в лабиринт арбатских переулков. Некоторое время он блуждал без цели и направления, пока не обнаружил себя в каком-то дворе, созерцающим странный – цилиндрический, как колонна – дом. Эрик дернул входную дверь – та распахнулась. Преодолевая непонятно откуда взявшийся встречный ветер (или это была сила тяжести?), он поднялся по винтовой лестнице на крышу – круглую площадку радиусом метров десять.
Там стоял старик в черной каракулевой шубе. «Хотите, я почитаю вам стихи?» – спросил он, потирая узкой ладонью изборожденный морщинами лоб.
Тут-то Эрик и понял, что старик является галлюцинацией – скорее всего, безвредной... – так что можно расслабиться и отдаться поэзии! (И, будто в доказательство сего умозаключения, тучи на небе превратились в гроздья голубой ваты, а падавший из них снег – в лепестки роз.) «С удовольствием!» – ответил Эрик и отошел в сторону, дабы не мешать.
| Прочитанное стариком стихотворение |
|
Вечер. Пустынные коридоры. Одиночество. Близкие и родные рассеяны по земному шару. Сорок прожитых лет висят за плечом бесполезным сроком. Глухая боль в сердце и непривычное отсутствие мыслей. Боль в сердце – из-за нанесенных мне и нанесенных мною ран и разочарований. Отсутствие мыслей – неиспытанное доселе чувство – льется на разлинованную бумагу. За окном комнаты – смех... Господи, почему я здесь никому не нужен? Господи, почему туда, где я нужен, я никак не могу добраться? Господи, почему тех, кто мне нужен, никогда не бывает рядом? Когда-нибудь, в один из таких вечеров, я закончу все разом. Что я несу... у меня не поднимется рука сделать такую глупость! У меня слишком много аппетита и интереса к жизни! (А изнутри кто-то неприятным голосом возражает: «Аппетит и интерес к жизни?... Побойся Бога! Раньше – может быть, но только не сегодня. Сейчас ты ощущаешь лишь тоску и щемящую боль в сердце».) Ну и что?... Я знаю точно: боль и тоска отступят! Они скоро снимут ледяные ладони с моего тела. (А изнутри кто-то неприятным голосом возражает: «Так-то так, но ведь с каждым годом боль становится все острее! А приступы тоски одолевают тебя все чаще и длятся все дольше! И когда-нибудь, в один из таких вечеров...») Ерунда! Отнять собственную жизнь у меня просто не хватит духа. Как бы ни было больно, полное забвение еще страшнее! («Подожди, скоро боль пересилит трусость... такое уже случалось. Не ты будешь первым и не ты – последним!») Господи, надо же так расклеиться (говорю я себе), даже слеза прошибла... Полно себя жалеть – завтра будет новое утро! Завтра появятся новые люди и новые впечатления. Завтра придет письмо от кого-нибудь, кто меня любит. Я закрываю глаза и расслабляю мысли, а потом повторяю про себя раз за разом: новые люди и новые впечатления, ощущение чего-то достигнутого. И главная цель в жизни – защитить тех, кого любишь, от враждебного мира. (А изнутри кто-то неприятным голосом возражает: «Мир сильней тебя – защитить никого не удастся. И когда-нибудь, в один из таких вечеров...») |
«У меня вопрос, – Эрик шагнул вперед. – Когда написано это стихотворение и от чьего лица?» Тучи на небе вернулись в свое естественное состояние, а лепестки роз опять стали снежинками. «Вчера, – лаконично отвечал старик. – От моего». – «Я не хочу показаться невежливым, – удивился Эрик, – но ‘Сорок лет’, упомянутые в стихотворении, никак не могут быть вашим возрастом». Несколько долгих секунд царило неловкое молчание, потом старик разлепил тусклые и морщинистые, но невидимые под респиратором губы: «Н-да... – он, очевидно, смутился из-за вскрывшегося обмана, – в таком случае, молодой человек, стихотворение написано от вашего лица!» – «Этого тоже не может быть, – не унимался Эрик. – Во-первых, мне не сорок лет, а только тридцать. Во-вторых, у меня нет родных. И в-третьих, все мои близкие живут в Москве, а вовсе не ‘рассеяны по земному шару’! – он помолчал и добавил: – Кстати, их всего трое, включая домашнее животное... так что слово ‘рассеяны’ в любом случае является преувеличением».
«На вас не угодишь... – сварливо заметил старик. – Может, вы просто не любите и не понимаете поэзии?» Эрик задумался: его придирчивость действительно могла быть следствием неприятием всего жанра в целом, а вовсе не низким качеством данного образца. «Если вы предпочитаете прозу, – продолжал старик, – я могу прочитать вам рассказ или сказку... – он на мгновение закатил глаза, видимо, выбирая подходящее прозаическое произведение, – ...скажем, легенду о бездетной чете колибри. Хотите?» – «Э-э... – промямлил Эрик, не желая оскорбить пожилого человека, – ...я, вообще-то...» – «Это очень красивая, очень старинная и очень редкая легенда! – торопливо залопотал старик. – Давным-давно на берегу безграничного океана жила молодая чета колибри. Они очень любили друг друга и были счастливы во всех отношениях, кроме одного: у них никак не заводились птенцы. В одно прекрасное утро самка колибри нашла на берегу океана жемчужину и отнесла ее в гнездо. Она хотела, чтоб ее возлюбленный полюбовался находкой, но тот улетел собирать нектар. Сидя на краю гнезда, самка созерцала блестевшую в лучах утреннего солнца жемчужину... с океана дул легкий бриз, воздух был напоен ароматами экзотических растений. Вокруг шелестели пальмы, светло-голубое тропическое небо покрывало мир ласковым шатром. ‘Смотри, дорогой, – шутливо прощебетала самка, когда ее возлюбленный вернулся в гнездо, – я, наконец, снесла яйцо!’ – ‘О как я рад, как безмерно счастлив!’ – воскликнул самец...»
«Погодите! – вскричал Эрик. – Я, кажется, слышал эту легенду раньше... – он на мгновение задумался. – Точно слышал! Я знаю, что случится дальше: когда обман самки вскроется, самец в ярости покинет ее и поклянется страшной клятвой, что не вернется никогда. Через пять дней самка умрет от одиночества и несчастной любви, а жемчужина почему-то превратится в необыкновенно ядовитый минерал». – «Странно... – пролепетал красный от стыда старик. – Уверяю вас, это очень старинная и очень редкая...» – «Я вспомнил! – перебил Эрик. – Мы проходили вашу легенду в школе. И не легенда это, кстати, а рассказ какого-то современного писателя... я даже помню название: ‘Камень’!»
Не ввязываясь в дальнейшие споры, старик исчез. Эрик оказался стоящим перед дверью странного цилиндрического здания. При ближайшем рассмотрении дверь оказалась забита крест-накрест досками.
Четко, как гвардеец на параде, Эрик повернулся кругом и пошел прочь.
Когда он очнулся в следующий раз, было уже темно. Метель кончилась – что и позволило Эрику сразу же заметить произошедшее в его отсутствие изменение. А именно: все объекты, за исключением людей и их одежды, стали почему-то зеркально отражающими! Он ясно видел свои отражения на стене ближайшего дома и на тротуаре, на кузове проезжавшего мимо грузовика... На эти, так сказать, первичные образы накладывались вторичные: тротуарное отражение, к примеру, отражалось в стене дома и наоборот. И так далее – третичные образы, четверичные... Эрик поднял голову и увидел вогнутый зеркальный купол, накрывавший город сверху. Господи, кто все это сделал и зачем?!...
Он на мгновение провалился в черное забытье... но тут же вернулся в себя, зная ответ на свой вопрос – будто нырнул на дно океана информации за жемчужиной абсолютного знания. Разгадка поражала простотой: за гражданами зеркального мира легче следить! Эрик рассмеялся, радуясь собственной догадливости: если коэффициент отражения зеркальных поверхностей близок к единице, то многократно отраженные лучи могут распространяться от объекта на очень далекие расстояния. А раз так, то за человеком можно проследить по цепочке его отражений! Обучи капэгэшников разбираться в перепутавшихся образах многих людей – и пусть себе следят за подозреваемыми, не выходя из кабинетов! Да чего там капэгэшники... такую работу может выполнить и ЭВМ!! Эрик присел на корточки и попытался сцарапать зеркальные слой с тротуара, однако серебристая субстанция держалась крепко. Проходившая мимо девица шарахнулась в сторону, испуганно оглянулась и ускорила шаг.
Стой!... а если подозреваемый зайдет в закрытую со всех сторон комнату?!...
Несколько секунд Эрик размышлял, а потом догадался: это запрещено Уголовным кодексом СЕКР! В каждом помещении по закону должно быть отверстие – окно или стеклянная дверь... более того, комнаты по закону не должны быть прямоугольниками или равносторонними многоугольниками – дабы траектории отражений не замыкались, а заполняли доступное пространство всюду-плотной массой взаимно-пересекающихся, постепенно расходящихся лучей! Эрик восхитился хитроумием и математической изощренностью КПГ... зря говорят, что они все идиоты!... И тут же ему стало страшно: ибо день и ночь, что бы он ни делал и где бы ни находился, недреманое, всевидящее око КПГ следило за ним! Он почувствовал себя микробом, мечущимся под объективом микроскопа... однако виду решил не подавать.
Он выпрямился, расправил плечи и гордо выпятил подбородок, показывая следившему за ним по цепочке изображений капэгэшнику (а может, ЭВМ), что догадывается об их подлых приемах, однако нисколечко не боится.
Когда Эрик вернулся в себя в следующий раз, поверхности предметов перестали отражать... КПГ почему-то отказался от этого трюка. А может, зеркальный мир – так же, как старик на крыше цилиндрического дома и цилиндрический дом, – был галлюцинацией?... Сознание Эрика раздвоилось: он, вроде бы, понимал, что с восприятием действительности у него нелады, но все же не мог удержаться от нелепых, а зачастую и опасных, выходок. К примеру, сейчас ему взбрело в голову, что нужно во что бы то ни стало найти ту, изданную до 85-го книгу, из-за которой разгорелся весь сыр-бор. С одной стороны, оставлять ее под ковриком бывшей соседки действительно было нехорошо – бедная женщина могла попасть из-за этого в беду. С другой стороны, его арест при попытке достать крамольную книгу ничем Вике Марковой не поможет... скорее наоборот! Несколько минут он размышлял, как должен поступить в такой ситуации смелый и порядочный, но в меру благоразумный человек, и пришел к выводу, что... э-э... на месте разберется.
Эрик огляделся: он стоял у метро Новослободская – всего лишь в пятнадцати минутах ходьбы от его бывшего дома... это был знак свыше! Он торопливо пересек Каляевскую и зашагал дворами в направлении Маяковки. Толпы народа на темных улицах поредели. В магазинах кишели самые неорганизованные, а также самые хладнокровные граждане, отложившие новогодние покупки до последней минуты.
Эрик пересек Четвертую Тверскую-Ямскую, прокрался в темную арку дома номер 13 и осторожно заглянул за угол: вход в его бывший подъезд заливал яркий свет. Ничего не происходило. Чувство опасности пульсировало у него в висках: впереди притаилось что-то неопределенно-угрожающее. Он закрыл глаза, пытаясь просчитать, где капэгэшники могли устроить на него засаду... однако мысли разбегались, оставляя лишь смутное ощущение угрозы... угрозы, связанной с его бывшей квартирой. (Господи!... что у него с головой?! Почему он потерял способность концентрироваться?) Эрик подсунул пальцы под очки и помассировал веки, потом тщательно осмотрел двор, но никого не обнаружил... то ли наблюдение было снято, то ли следившие за подъездом топтуны не захотели утруждаться в новогодний вечер. Оставалась лифтерша – увидев Эрика, старая карга могла стукнуть в милицию. И как совпало: стоило ему подумать о лифтерше, как дверь подъезда отворилась и укутанная до глаз старушечья фигура заковыляла в сторону третьего подъезда... старуха, наверное, пошла (имевшийся там) туалет! А, может, перехватить чайку!... Или посудачить со своей лучшей подругой – лифтершей из этого самого третьего подъезда!!... Она даже не заперла за собой дверь!!!
Последнее обстоятельство окончательно развеяло сомнения Эрика в целесообразности задуманной операции – он выбрался из укрытия и быстрым шагом направился к заветной двери. Чувствуя себя уязвимым, как боец под перекрестным огнем, он пересек двор и вошел в подъезд.
Лифт стоял внизу – Эрик бесшумно закрыл дверь, нажал кнопку восьмого этажа и сдвинул респиратор под подбородок. На стене кабины красовался последний антиникотинный шедевр старика Бромберга:
|
Куренье – вред, табак – отрава! Доводит он до ПРЕСТУПЛЕНЬЯ! Все сигареты, даже «Ява», Должны считаться НАКАЗАНЬЕМ. |
Эрик усмехнулся, вышел из кабины и, не закрывая двери, неслышными шагами подошел к Викиной квартире. Он приподнял край коврика и увидел завернутую в газету книгу – в точности, как он ее оставил. Где-то наверху раздался звук открывающейся двери, потом детский смех. Сердце Эрика билось в груди, как самый большой, самый гулкий барабан оркестра. Лампочка под потолком лестничной площадки бросала тусклый луч на свежевыцарапанное слово «хуй» на свежевыкрашенной стене. За дверью Викиных соседей звучал ушераздирающий визг модного ансамбля со странным названием «Московские Сорочки» (ходил слух, что они в начале своей карьеры рекламировали мужские рубашки). Эрик засунул сверток с книгой в карман дубленки, направился к лифту и открыл дверь.
Потом остановился... какая-то подспудная, неосознанная мысль не разрешала ему уйти. Что-то он здесь оставил... что-то, за чем всегда хотел вернуться...
Кот!... Он забыл про Кота!
Ни секунды не сомневаясь в необходимости предстоящего действия, Эрик беззвучно закрыл дверь лифта и на цыпочках спустился на два этажа. Отовсюду, как во сне, раздавались угрожающие шумы и шорохи – сквозь стены пробивались голоса, музыка... За надежно запертыми дверями квартир люди накрывали праздничные столы, заворачивали в блестящую бумагу новогодние подарки, ждали гостей. Звуки погруженного в свою жизнь дома казались сейчас особенно пугающими – но не исходившей от них угрозой, а равнодушием серой громады ко всему, что находилось за пределами ее микроскопических интересов.
Дверь бывшей квартиры Эрика была опечатана – он приложил к ней ухо, но не услышал ничего. Проведя кончиками пальцев сверху по дверной раме, он достал (очевидно, не найденный при обыске) запасной ключ и вставил в замочную скважину. Потом вытащил из внутреннего кармана пистолет и навернул на него глушитель. С почти неслышным, но все же оглушающим щелчком он отпер дверь (бумажные полоски печатей лопнули, затрепетав на сквозняке) и вошел в квартиру. Чувство неопределенной угрозы давило на грудь, затрудняя дыхание.
Посреди передней валялась опрокинутая тумбочка. Пол усеивали осколки стенного зеркала. Эрик переложил пистолет в левую руку, поставил замок на собачку, затворил дверь, сунул ключ в карман и переложил пистолет в правую руку. «Кот!» – шепотом позвал он в сторону двери в спальню. Ответом была тишина. «Кот!» – прошептал он в сторону кухонной двери. Ответом была тишина.
Неслышно ступая меж осколков стекла, Эрик прошел на кухню. Зрелище разорения и насилия органично смешивалось с уютными запахами его бывшего жилища. Где-то бесконечно далеко, то ли на пятом, то ли на седьмом этаже, раздался неопределенный шум.
Кухонный стол был разломан на несколько частей. Осколки посуды усеивали пол. В центре раковины зияла рваная дыра. Где Кот?... Возможно, после обыска его куда-то увезли. Все равно надо осмотреть всю квартиру.
Эрик попятился, повернулся на месте, пересек переднюю и встал на пороге темного проема двери в спальню. Какие-то объекты (обрывки постельного белья?...) светлели впереди. Темнота означала, что шторы задернуты. Эрик щелкнул выключателем – безрезультатно... видимо, доблестные гигиенисты при обыске разбили лампочку. Он вдруг почувствовал тошноту и слабость, черный мир поплыл вокруг головы по часовой стрелке – безумие, душившее его приступами весь день, вернулось в виде физической немочи. Он снял шапку, сунул ее за пазуху, отер со лба испарину и шагнул в темноту... еще один шаг... еще один... еще... Что-то мягкое (наволочка?... рубашка?) прицепилось к его ботинку и несколько шагов волочилось следом – пока он не поднял ступню и не потряс ею в воздухе. Где-то далеко маячили угловатые контуры мебели.
«Стой, – раздался позади негромкий голос. – Стой, где стоишь. Пистолет брось на пол».
Эрик застыл на месте.
«Брось пистолет на пол, – повторил голос невыразительно. – Считаю до двух: раз...» Пальцы Эрика разжались и выронили пистолет. «Руки подними над головой». Эрик подчинился. Он услыхал мягкие шаги, приближавшиеся сзади... Трах-х! Что-то жесткое (рукоятка пистолета?) ударило его по затылку – ноги Эрика подкосились, и он упал вперед. Сознания он не потерял и попытался встать... сначала на четвереньки... потом на коле... трах-х! Получив еще один удар, он снова упал... снова встал на четвереньки... сил подняться на колени уже не нашлось. Он сел на пол, откинувшись спиной на удачно подвернувшуюся стену. Боли он не чувствовал, просто окружающий мир стал безмолвным и статичным, как черно-белая фотография. «Кто тебе сказал, что ты можешь перехитрить КПГ?» – спросил тусклый, невыразительный голос. Эрик разомкнул губы, чтобы ответить, но слова застряли у него в горле. «Кто тебе сказал, что ты умнее нас?» Из темноты раздался щелчок – в глаза Эрику ударил яркий свет. Кто это?... Что это за серая фигура, таящаяся позади источника света? Из какого кошмара доносится этот негромкий холодящий кровь голос? «Кто дал тебе право, подонок, бороться за свою жизнь, если Родина хочет ее отобрать?» Гигантские тени, отброшенные неизвестно чем на стены комнаты, угрожающе раскачивались меж черных силуэтов мебели. Валявшиеся повсюду обломки, осколки и обрывки некогда целостного бытия стали враждебны своему бывшему хозяину и злобно извивались, как ядовитые змеи. На верхушке стоявшего в углу шкафа происходило медленное, неясное движение.
Брошенный Эриком пистолет тускло блестел в лучах фонаря – совсем близко, в полуметре от его правой руки.
«Даже не думай», – вкрадчиво прошипел голос. В конусе света появилось тяжелое никелированное изделие и нацелилось Эрику в лицо. «Хе-хе-хе!... – раздался мелкий неприятный смех. – Хе-хе-хе!...» И тут Эрик догадался... вернее, почувствовал... или даже понял... что разговаривает с Человеком В Сером Костюме!... Тем самым, из его снов!!... «Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!! – торжествующий смех грохотал громче и громче, глаза Человека горели в темноте, как огни курьерского поезда. – Ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!» Спасенья нет – Эрик обречен... был обречен с самого начала... ему осталось лишь достойно встретить смерть. Он всегда знал, что Человеку В Сером Костюме суждено убить его.
Стараясь не думать о том, что через мгновение кусок раскаленного свинца пробьет ему лоб, Эрик протянул руку в сторону лежавшего на полу пистолета. (Краем глаза он заметил, что – одновременно с его движением – на плечо серой фигуры с верхушки шкафа прыгнула какая-то тень.) Бах-х! – грохнул выстрел, но Эрик почему-то остался жив... лишь что-то скользнуло по его волосам. «А-а-а!» – вскричал отчего-то Человек. П-пью! П-пью! П-пью! П-пью! Посланные Эриком пули летели друг за другом, дословно повторяя одну и ту же траекторию, в глаза Человека В Сером Костюме... разбивая его череп на куски... разбрызгивая серые зрачки глаз и серое содержимое черепа во все стороны. Неясная тень метнулась в угол комнаты и растворилась в темноте. Описав лучом гигантскую параболу, фонарь вылетел из дергавшейся руки Человека и стал неумолимо двигаться к полу. П-пью! П-пью! П-пью! П-пью!
Клик!...
Пистолет щелкнул и умолк. Фонарь долетел до своей цели и остановился, как вкопанный, уперев равнодушный луч в слегка колыхавшуюся штору. Раздался шорох скользящей по бумаге ткани – Человек в Сером Костюме сполз по стене, мягко повалился набок и застыл сгустком угрожающей тьмы.
Эрик осторожно положил пистолет на пол и встал. В голове царили ясность, четкость и простота – он точно знал, что нужно делать. «Серый! – позвал он. – Иди сюда!» Раздалось слабое мяуканье – из темноты появился Кот. Эрик подобрал фонарь и торопливо осмотрел зверя: крови на его шерсти не было. На полу блестел выпавший из руки капэгэшника пистолет. Под потолком (или, может, в ушах Эрика) перекатывалось эхо единственного прозвучавшего вслух выстрела. Через какое время соседи вызовут милицию? Через какое время пьяные по случаю Нового Года менты откликнутся на вызов?
Эрик отвинтил от пистолета глушитель, завернул все вместе в валявшуюся на полу наволочку и сунул в боковой карман дубленки; потом подобрал пистолет капэгэшника, поставил на предохранитель и сунул во внутренний карман. (Сквозь стены, потолок и пол квартиры не проникало ни звука. Кот сиял на своего хозяина преданными изумрудными глазами.) Эрик посветил на бесформенную груду мертвеца – в лучах фонаря его костюм действительно казался серым. Брызги крови на костюме казались темно-бордовыми, почти черными. Капэгэшника следовало обыскать – содрогаясь от отвращения, Эрик приблизился к убитому и проверил его карманы, но нашел лишь удостоверение с (кажется, слышанной раньше) фамилией Седов. Верхняя часть головы капэгэшника – от глаз и выше – превратилась в кровавое месиво, подбородок пересекала длинная ссадина. По стене над трупом стекали длинные красные потеки. Эрик обтер фонарь куском простыни и положил его на пол. Потом подхватил невесомого Кота (тот, видимо, ничего не ел со дня Эрикова ареста, но кормить его времени не было) и вышел в переднюю.
Встроенный шкаф для верхней одежды был, конечно же, разорен... Эрик зажег свет и несколько секунд обследовал пол – а, вот он!... Он поднял Котячий респиратор и нацепил зверю на морду – несчастное животное настолько ослабело, что даже не сопротивлялось. Эрик достал из-за пазухи и надел шапку, сунул Кота на ее место, вышел на лестничную площадку, осторожно прикрыл дверь и вытер рукавом дверную ручку. Он вдруг ощутил неумолимо бежавшие секунды, на миг паника захлестнула его... придерживая за пазухой Кота, он через три ступеньки бросился вниз по лестнице. Пятый этаж, четвертый, третий... Внизу хлопнула входная дверь, потом дверь лифта... что это, милиция?... Второй этаж, первый... С показным спокойствием Эрик прошагал последние несколько ступенек и оказался в подъезде. Лифтерша уже вернулась в свою каморку. «Здравствуйте, молодой человек». – «Здравствуйте, Мария Оскаровна». Он надвинул на лицо респиратор и вышел на улицу.
Цепочка сугробов обрамляла пустынный двор, начинавшаяся метель сдувала с их верхушек нежно-зеленые облачка. Эрик выбежал на Оружейный переулок; обегая немногочисленных прохожих, промчался до улицы Горького. Часы на гостинице «Париж» показывали 6:45 – он торопливо зашагал в направлении метро. (Город вокруг него суетливо готовился к новому 1985 году. Законопослушные граждане и гражданки волочили авоськи с покупками в семейные гнезда. Ждавшие их жены, мужья и дети сидели у семейных очагов с радостными, но немного равнодушными лицами. Около памятника Маяковскому стояла огромная елка, украшенная портретами товарищей Романовых.) Эрик спустился в метро и сел в поезд, шедший в сторону Каховки. Пассажиров было мало – он опустился на крайнее сиденье, прислонился к стене вагона и закрыл глаза. Голод, только что полученные удары по затылку и поглощенные вчера спиртные напитки напоминали о себе чудовищной головной болью, тошнотой и дрожащими коленями. Распиханные по карманам пистолеты и запрещенная литература кололи тело страхом и неуверенностью. Пошатываясь от головокружения и слабости, Эрик вышел из поезда на Площади Свердлова и выбросил в ближайшую урну книгу и завернутый в тряпку пистолет. Какая вероятность, что уборщица заметит необычно тяжелый сверток?... А, плевать... Эрик махнул рукой и направился к переходу на Проспект Маркса. Он чуть не сбил с ног какого-то старичка, потом столкнулся с расфуфыренной девицей и чуть не упал сам. Наконец, он достиг лестницы... уже после первых ступеней у него перехватило дыхание, а сидевший под дубленкой Кот непосильной ношей потянул к центру Земли. Сердце Эрика колотилось то в горле, то в желудке, то в паху. Правую щеку свел нервный тик, глаза слезились.
Он преодолел последнюю ступеньку, протащился еще метров десять и встал у стены (в этом месте коридор расширялся, так что прохожим Эрик не мешал). Держать глаза открытыми он был не в состоянии. Думать тоже. В ушах нарастал странный гул – будто неподалеку взлетал реактивный самолет. Сила тяжести почему-то изменила направление, так что для сохранения равновесия Эрику пришлось накрениться вправо и прислониться к стене. Что он здесь делает?... Зачем он сюда пришел?... Почему ему не удается жить просто и счастливо, как остальным миллионам граждан?... Не находившие ответов, бешеные вопросы бились друг об друга, сотрясая изнутри его грудную клетку. Где-то глубоко, среди перекрученных судорогой кишок зияла сосущая пустота – как у больного раком, которому вместе с опухолью врачи удалили часть важного органа. «Человек В Сером Костюме мертв... Человек В Сером Костюме мертв...» – монотонно шептал в уши кто-то невидимый. Тяжелые валы ошеломляющего, неуправляемого чувства освобождения раз за разом захлестывали Эрика с головой, не давая вздохнуть полной грудью.
Прошло пять минут. Ничего не происходило. Через какое время он не сможет противостоять желанию сесть на пол?... Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, Эрик раскрыл глаза.
На него в упор смотрела смутно-знакомая молодая женщина.
Он изо всех сил зажмурился, потом раскрыл глаза опять.
– Эрька!... – выдохнула женщина хриплым шепотом и шагнула вперед. – А я знала!... я так и знала... – у нее перехватило дыхание, из глаз брызнули слезы, но голос был полон ликования. – Я знала, что ты вспомнишь о нашем шуточном уговоре!
На горизонте маячили снежные верхушки гор. Далеко внизу была видна заполненная тропической растительностью долина. Эрик изменил положение рук, и сделанные из тончайшего шелка и бамбука крылья затрепетали в ровном потоке воздуха. Долина стала медленно поворачиваться, открывая глазу голубую реку и большой белый дом под красной черепичной крышей. Сидевшая в шезлонге на лужайке перед домом женщина подняла голову и помахала Эрику рукой. (Она была босая, одета в легкое белое платье, глаза закрыты солнечными очками, пышные каштановые волосы шевелились на слабом ветру.) Эрик слегка повернул прикрепленные к рукам крылья и без усилия заскользил вниз...
* * *
Теплая дружественная темнота заполняла комнату. Тишина по-братски обнимала все предметы. Позади оконного стекла медленно планировали изумруды снежинок. На дальнем конце огромной многоспальной кровати беззвучно спала (а может, просто лежала) Лялька. Обработанные ею ссадины на затылке Эрика напоминали о себе тупой несильной болью. Нежный аромат смешанных с тишиной духов витал под потолком. На почти неразличимом столе неразборчиво мерцала серебряная обертка на горлышке шампанского.
– Эрька, ты спишь?
– Нет.
– Я тоже, – Лялька завозилась, устраиваясь поудобнее. – Давай, поговорим?
Эрик протянул руку за лежавшими на тумбочке очками. Из темноты выступили два стула со сложенной одеждой, белые тарелки на столе, дверь в переднюю.
– Вы с Мишкой когда догадались, что мне удалось бежать?
– А как стали эти идиоты допытываться – кто мол у него друзья, да у кого он мог спрятаться...
Ровно гудел кондиционер. Аквариум на фоне окна казался матовым темно-голубым кубом.
– Что ты собираешься делать? – нарушила молчание Лялька.
– Ты уже спрашивала.
– Ты не ответил.
– Потому что не знаю... Выжду несколько дней – пока Бабошинские родственники не вернутся. Потом попробую уехать из Москвы... куда-нибудь в Сибирь.
– Как ты там устроишься без документов?
– Там видно будет.
Из кухни доносились мерные звуки капель, падавших из плохо закрученного крана.
– Если ты будешь вести себя, как раньше, то долго в живых не продержишься.
– Я знаю.
– И?...
Прежде, чем ответить, Эрик сделал паузу, прислушиваясь к себе.
– Я могу измениться, но переделать себя – не могу, – он помолчал, не в силах выразить сказанное более ясными словами. – Как и любой человек, я могу стать другим лишь под воздействием обстоя...
– Я поняла, – перебила Лялька.
Тяжелая бархатная штора еле заметно колыхалась в такт дуновений кондиционера. Стрелки стенных часов светились в темноте.
– Ты помнишь свою мать, Эрька?
– Смутно.
– Сколько тебе было, когда она исчезла?
– Четыре года.
– Ты похож на нее или на отца?
– Не знаю... у меня нет их фотографий.
Эрик закрыл глаза, наслаждаясь чистотой, теплом, сытостью, чувством безопасности и почти полным отсутствием боли.
– Ты думаешь, надежда есть? – вновь нарушила тишину Лялька.
– У кого?
– У нас, у всех – у тебя, у меня, у Мишки... у наших будущих детей.
Прежде, чем ответить, Эрик помолчал.
– Думаю, что нет.
– Почему?
– Мне кажется, что систему разрушить невозможно. Во всяком случае, изнутри и снизу.
– А если наверху появится желающий изменений человек?
– Откуда?... Вероятность положительной мутации в династии Романовых исчезающе мала... разве что, через много лет, – Эрик помолчал. – Мне кажется, что наша задача – это просто выжить... желательно, не потеряв человеческого достоинства. И передать гены следующему поколению.
Наступила тишина. Маячивший за решеткой оконной рамы уличный фонарь казался узником совести. Видневшаяся в проеме туч полная луна наводила на мысль о волках-оборотнях.
– Что-то ты не очень стараешься выжить, – Лялька негромко рассмеялась. – Да и передать свои гены тоже.
Снова наступила тишина. Маленькая искусственная елка блестела в углу комнаты мишурой игрушек. Насупленный Дед Мороз стоял возле нее на часах и строго глядел бессмысленными пуговичными очами. Детское, как мир, новогоднее волшебство пропитывало и исцеляло раны всех душ на свете.
– Ты помнишь, как мы с тобой познакомились? – отголоски Лялькиного шепота эхом прошелестели по темной комнате.
– В Университете, после отборочного тура на Всесоюзную математическую олимпиаду.
– А когда встретились в следующий раз?
– В начале первого курса, на дискотеке... я пригласил тебя танцевать.
Невидимая в темноте, Лялька засмеялась.
– Мне тогда показалось, что ты вот-вот полезешь целоваться.
– Правильно показалось.
– Так чего же не полез?
– Не осмелился. Испугался, что ты меня оттолкнешь.
– Правильно испугался. Я тогда была пухлая и чопорная.
– Ты и теперь пухлая.
– Эрька, я сейчас буду тебя убивать!
Возникшая из темноты Лялькина рука легонько шлепнула Эрика по губам... и так и осталась лежать на подушке, чуть касаясь его щеки.
– Помнишь, как мы после первого курса всей группой ездили в Крым?
– Помню.
– А после второго курса – на Памир?
– Помню.
– Как хорошо тогда было – несмотря на комсомольские собрания, ленинский зачет и политинформации... Почему мы не можем так сейчас?
– Возраст, – Эрик помолчал, потом добавил: – Мы потеряли главный ингредиент щенячьего счастья – щенячью молодость.
Лялькина ладонь рядом со щекой Эрика чуть шевельнулась. Стало слышно, как где-то далеко едет поезд.
– То, что у тебя со Светкой, – серьезно?
– Нет.
– С твоей стороны или с ее?
– Она думает, что с моей, но на самом деле – с обеих. Ей нужен муж – умный, успешный в том, что он делает, но при этом послушный... не я.
– Почему ты никогда не заводил ни с кем серьезных отношений?
Шум поезда затих вдалеке. Тиканье часов, гуденье кондиционера и капель кухонного крана возобновили свою неустанную работу.
– Сначала я сам был несерьезным. А потом понял, что отмечен... что могу принести только несчастье... – он замолчал, чувствуя, что его слова высокопарны, непонятны и слепы.
– Я понимаю, – сказала Лялька.
Ее рука невесомо провела по щеке Эрика, потом погладила по волосам.
– А ты знаешь, что я... – Лялька кашлянула, маскируя смущение, – ...что я...
– Знаю.
– Знаешь что?
– Что ты в меня влюблена, – Эрик помолчал. – Начиная с поездки на Памир... может, даже раньше.
– Намного раньше, – на этот раз голос Ляльки прозвучал ровно и спокойно. – Я влюбилась в тебя с первого взгляда... вернее, с первого слова... на том самом отборочном туре олимпиады, – она усмехнулась. – А когда на Всесоюзную не прошла, то месяц рыдала – думала, не увижу тебя больше.
Ее рука возле щеки Эрика вздрогнула и исчезла в темноте.
– Значит, если б я полез целоваться тогда на танцах, ты б меня не оттолкнула?
– Не значит.
Они рассмеялись. Лежавший у Эрика в ногах Кот завозился и недовольно мяукнул. Наступило долгое молчание.
– А ты? – неожиданно хрипло спросила Лялька.
– Да, – коротко ответил Эрик.
– С каких пор?
– С тех же, что и ты. С самого начала.
Лялька издала странный звук – будто вынырнула на поверхность моря после затяжного пребывания под водой.
– Так какого же черта?!... – она захлебнулась и начала снова. – Почему ты... – слов не хватило опять, и она замолчала в беспомощной ярости.
Прежде, чем ответить, Эрик помолчал.
– Сначала я боялся, что ты меня оттолкнешь. Потом думал, что еще успею... А когда понял, что отмечен – не хотел тащить тебя за собой.
Он взял Лялькину ладонь и приложил к губам. Вздрогнув, Лялька вырвала руку.
– Как ты смел? – спросила она страшным шепотом. – Как ты смел так со мной поступить?... – она привстала на локте, и ее волосы буйным ореолом заметались на фоне окна. – Из-за твоего идиотизма у меня теперь нет ничего... ни воспоминаний, ни детей! – она упала на подушку и закрыла лицо руками.
Потревоженный Кот вылез из-под одеяла, спрыгнул с кровати и бесшумно растворился во тьме.
– Лялька! – позвал Эрик.
Ответом были всхлипывания.
– Я ничего не мог поделать.
– А спать со Светкой... с этой развратной толстомясой сукой ты мог?! – Лялька отбросила одеяло и села на постели по-турецки. – Знаешь, сколько я мучилась из-за твоих баб? – она яростно натянула на колени подол ночной сорочки.
– Я... – Эрик поискал подходящее слово, но так и не нашел, – ...не связывался с тобой ради твоего же собственного блага!... – он почувствовал, что объяснения бессильны. – И, кстати, ты тоже не святая – вспомни хоть проходимца Петровского или... как там его?... Пападжианопулоса...
– Петровский не был проходимцем! – Лялькина сорочка распахнулась, обнажив ложбинку между грудей. – Если хочешь знать, Петровский был...
– Перестань, – тихо сказал Эрик, садясь на постели. – Нам просто не повезло.
Несколько секунд Лялька молча смотрела на него, потом протянула руку и погладила по плечу... потом по щеке... потом обхватила за шею... Эрик обнял ее за талию – удивившись, насколько та оказалась тонкой. Сердце его заколотилось в горле, дыхание перехватило. Теплое и податливое тело Ляльки покорно таяло под его руками, пушистые волосы нежно щекотали лицо и плечи. Он почувствовал себя ее полным и нераздельным властелином... нет, властелином целого мира! – огромного, удивительного и прекрасного мира, состоявшего из двух ранее независимых, а теперь слившихся половин.
На какое-то мгновение Эрику показалось, что у них еще остался шанс спасения.
| Домашняя страница «1985» |